Мы подробнее говорили о «Запретном плоде» потому, что второй сборник — «Тринадцатый подвиг Геракла» — был как бы его уменьшенным двойником. Он вышел в издательстве «Советская Россия» в мягкой обложке, 136 страниц, уменьшенный формат. Это массовая серия под названием «Короткие повести и рассказы», что называется, советский покетбук. Во втором сборнике всего семь рассказов, некоторые взяты из «Запретного плода», но четыре в книжном формате напечатаны впервые. До этого они, как почти всё у раннего Искандера, были опубликованы в периодике.
Настоящий писатель и его семья
Как видим, Искандер в 1962–1966 годах вращается в самых актуальных, если так можно выразиться, кругах. О нем начинают говорить, ему начинают писать письма читатели и читательницы (пока не очень часто).
Он знаком со всеми литературными знаменитостями. «Вошел в московскую литературную жизнь очень бурно», — вспоминал Искандера в эту эпоху не без доли зависти любящий его Олег Чухонцев.
«Бурно» означало и компании, и выпивку. Искандер, даром что уроженец Кавказа, предпочитал вину крепкий алкоголь.
Те, кто считал Искандера на основании им написанного легким, беззаботным человеком, серьезно ошибались. Искандер мало кого подпускал к себе — как бы это сказать? — в этическом смысле. Было огромное количество приятелей, но настоящих, близких людей — крайне мало. Если человек проявлял бестактность, нарушал правила общения (порой сам того не замечая), Искандер незаметно отодвигал этого человека. Однажды тот оказывался вне круга Искандера, и это чаще всего было уже навечно. Вот так: без скандалов, выяснения отношений… Как тут не вспомнить знаменитый афоризм автора «Созвездия Козлотура»: «Бестактность в молодости еще можно списать на плохое воспитание. Бестактность зрелого человека — следствие нравственной тупости. Это навсегда».
Искандер был интровертом, причем, по воспоминаниям знакомых, ярко выраженным. С самой молодости для него были характерны перепады настроения. Он был склонен к депрессии, по этому поводу даже обращался к специалистам. Его близкие свидетельствуют, что упорной работой, долгими часами, которые он проводил за пишущей машинкой, Искандер словно изгонял из себя злых духов. Он бил по клавишам печатной машинки так, что они ломались, отлетали буквы. Работать мог по восемь часов без перерыва. Тогда ему было лучше не мешать. Иногд — наоборот, долго не мог взяться за работу. В эти дни простоя к нему вообще было лучше не приближаться с вопросами и просьбами. По словам дочери Фазиля Абдуловича Марины, «отец — человек одержимый, и в жизни ничем, кроме творчества, заниматься бы не смог, но, если бы его не публиковали, это бы наложило на его творчество печать безысходности и мрачности»[48]. Запомним — и вернемся к этой характеристике, когда речь пойдет о временах, в которые у Искандера возможность печататься как раз и отобрали.
«Для Фазиля главным было его дело, его служение, — не раз говорила нам его жена Антонина Михайловна, — всё остальное, в том числе семья, отходило на второй план». Напомним, что их брак длился целых пятьдесят шесть лет. Видимо, потому, что Антонина Михайловна всё поняла с самого начала и приняла для себя определенное решение. Именно она стала для Фазиля Абдуловича посредником между ним и миром. Как понимаете, не всегда это было легко.
В отличие от многих писательских жен, она так и не оставила работы, прослужив до пенсии сначала экономистом, потом редактором экономических журналов Академии наук. Искандер и обычными для писательской среды подработками заниматься не хотел. Семья нередко жила на деньги Антонины, а в начале шестидесятых — на деньги ее отца.
Дочка Тони и Фазиля Марина раннее детство провела у деда с бабкой. Родители Антонины разменяли свою шикарную комнату на маленькую, далекую, но отдельную квартиру. Антонина и Фазиль продолжали снимать жилье в центре. Марина вспоминает:
«Родители, конечно же, меня навещали. Помню прекрасно, что я всегда их ждала, особенно приезда отца. Чтобы вместе с ним поиграть, он ведь, кроме рассказывания сказок, подкидывал меня, бегал со мной в салочки… Он любил во мне маленького ребенка. И точно так же было и с моим братом. Отец любит и воспринимает ребенка, пока тот еще божественное создание. А уже потом, когда ребенок становится унылым, мрачным подростком с проблемами, у отца это чувство к нам исчезало…»
Сын у Фазиля родится уже в начале восьмидесятых. Кстати, после рождения Александра Фазиль Абдулович вызвал строителей, и те возвели дополнительную стену, которая отделила кабинет писателя от остальной части квартиры. Дверь в новой стене была обита, как входная. Искандеру необходимо было отъединиться, чтобы работать. По словам Антонины Михайловны, Искандер, когда работал, как тигр бегал по диагонали кабинета, накручивая себя.
Марина вспоминает:
«Как-то в очень раннем детстве отцу поручили погулять со мной на санках по Тверскому бульвару. Он, как обычно, погрузился в свои миры и незаметно для себя вывалил меня в сугроб. Пошел дальше и не подозревая, что потерял собственного ребенка! Я, скорее всего, даже и не заплакала, и меня обнаружили через какое-то время…
А второй случай я помню: мама после работы не могла забрать меня вовремя из детского сада, и отца попросили это сделать. Садик находился буквально в двух шагах от нашего дома на „Аэропорте“. Я ждала-ждала-ждала, уже всех детей разобрали, уже погасили свет во всём саду, а мы с воспитательницей сидим в раздевалке, и она очень нервничает. Я чувствую, что вот-вот она меня бросит, и чуть не плачу, но упорно сижу и жду. Отец все-таки пришел, забрал меня. Оказалось, что он играл с кем-то в шахматы, и они никак не могли закончить партию. Понятно, больше к нему с такой просьбой никогда не обращались».
К слову: однажды Василий Макарович Шукшин забыл коляску с ребенком в пивной. Но причиной в данном случае были, увы, совсем не шахматы…
Фазилю Абдуловичу было решительно всё равно, как он выглядит, модником он не был и в юности. Из бытовых увлечений главным для него были именно шахматы. Конечно, с проверенными, надежными партнерами. Долгие годы таким был Бенедикт Сарнов. Играли часто, играли подолгу, в том числе и «по-настоящему», с шахматными часами. Соперниками были равными, то выигрывали, то проигрывали.
В шахматы играют многие герои Искандера, начиная с рассказа «Урок игры в шахматы». Более того, уже в конце восьмидесятых Фазиль Искандер напишет предисловие к одной из первых (если вообще не первой!) публикаций Владимира Набокова в СССР — фрагменту из «Других берегов» в шахматном журнале «64».
Бывало, конечно, что в доме собирались компании, и немаленькие, человек по пятнадцать… Самая разная публика — академик Мигдал, абхазский прокурор, церковный сторож, ныне знаменитый поэт Юрий Кублановский, философ Тростников, выгнанный за «МетрОполь» из МИИТА. Барды Татьяна и Сергей Никитины считали за честь спеть у Фазиля. Он бывал и разговорчив, и приветлив, но претензий на роль тамады у него не было: он не любил дирижировать гостями, скорее, мог подыграть им умелой репликой, шуткой и созданием настроения. Разумеется, столом занималась Антонина Михайловна, на Фазиле Абдуловиче были алкоголь и фрукты.
Кстати, больше всего Искандер любил апельсины. Посвятил им целую оду.
О апельсин, моя отрада,
Мы в южном все-таки родстве,
Ты — как внезапная Гренада
В январской ледяной Москве.
<…>
И мир становится огромней,
Когда великолепный плод
С лотка морозного в лицо мне
Испанской кровью полыхнет!
А так он мог попросту не знать, что́ лежит в холодильнике. Любил разве что кофе, в больших количествах. Кстати сказать, хороший кофе доставать в СССР было крайне сложно. Кофе посвящены звонкие искандеровские строки:
Сколько раз в житейской буре
Обездоленный мой дух
Обретал клочок лазури
После чашки или двух!
Веселящие напитки,
Этот вашим не чета.
Мне от вас одни убытки
Да похмелья чернота.
<…>
Принимаю очевидный
Мир без радужных одежд,
Пью из чашки яйцевидной
Долю скорби и надежд.
<…>
Спросит смерть у изголовья:
— Есть желания, проси!
Я отвечу:
— Ясный кофе
Напоследок принеси.
«Ясный кофе»! Необычный, прекрасный образ (многим известна песня Сергея Никитина на эти слова). А где кофе — там и сигареты. Курил Искандер очень много, вплоть до самого конца жизни, когда сделался полностью равнодушным и к алкоголю. В шестидесятые — семидесятые был футбольным болельщиком, довольно активным. Болел за московский «Спартак».
Ну и, конечно, книги… Дочь Марина утверждает:
«Я больше нигде и никогда такого не видела, чтобы человек буквально всю жизнь не закрывал русскую классику, изучал ее досконально — на письменном столе, на тумбочке в спальне всегда лежали книги, причем часто какие-то очень серьезные произведения. Например, „Опыты“ Монтеня. Он никогда об этом не говорил, не давал своих оценок, но я понимаю, что он внутренне учился Европе, если можно так выразиться. А как еще можно ее понять? Только через слово, поскольку ментальностью мы очень сильно от европейцев отличаемся».
Летом семья выезжала на юг — нет, не обязательно в Сухум, чаще в писательские дома творчества. Искандерам гораздо больше нравилось в Крыму, в Коктебеле, а Бенедикт Сарнов вспоминает один из многих выездов в писательский Дом творчества в Дубулты:
«Зимой 1965 года мы со Стасиком Рассадиным вдвоем поехали в Дубулты, чтобы всласть поработать. Месяц спустя там собралась уже целая наша колония: к нам присоединились Аксенов, Войнович, Фазиль Искандер, Боря Балтер…