<…>
Единственным человеком, который благожелательно отнесся к козлотуру, оказался Вахтанг Бочуа, приятель героя, безвредный плут и краснобай, а также дипломированный археолог, объезжавший колхозы с лекциями о козлотуре. „Лично меня привлекает его шерстистость, — доверительно сказал Вахтанг. — Козлотура надо стричь. Что я и делаю“.
Герой оказался в трудной ситуации — он попытался написать статью, которая содержала бы правду и при этом подходила бы для его газеты. „Вы написали вредную для нас статью, — заявил Автандил Автандилович, познакомившись с тем, что получилось у нашего героя. — Она содержит ревизию нашей линии. Я перевожу вас в отдел культуры“. Так закончилось участие героя в реформировании сельского хозяйства.
Платон Самсонович же продолжал развивать и углублять свои идеи, он решил скрестить козлотура с таджикской шерстяной козой. И вот тут грянула весть о статье в центральной газете, где высмеивались необоснованные нововведения в сельском хозяйстве, в том числе и козлотуризация. Редактор собрал коллектив редакции у себя в кабинете. Предполагалось, что речь пойдет о признании редакцией своей ошибочной линии, но по мере чтения доставленного редактору текста установочной статьи голос редактора креп и наливался почти прокурорским пафосом, и уже казалось, что именно он, Автандил Автандилович, первым заметил и смело вскрыл порочную линию газеты. Платону Самсоновичу был объявлен строгий выговор и понижение в должности. Правда, когда стало известно, что после случившегося Платон Самсонович слегка занемог, редактор устроил его на лечение в один из лучших санаториев. А газета начала такую же энергичную и вдохновенную борьбу с последствиями козлотуризации.
…На состоявшемся в те дни в Мухусе сельскохозяйственном совещании герой снова встретил председателя из Орехового Ключа. „Рады?“ — спросил герой председателя. „Очень хорошее начинание, — осторожно начал председатель. — Одного боюсь, раз козлотура отменили, значит, что-то новое будет“.
Оправившийся и набравшийся сил после лечения в санатории Платон Самсонович поделился с героем своим новым открытием — он обнаружил в горах какую-то совершенно невероятную пещеру с оригинальнейшей расцветкой сталактитов и сталагмитов, и, если построить туда канатную дорогу, туристы со всего мира тысячами будут валить в этот подземный дворец, в эту сказку Шехерезады.
Платона Самсоновича не отрезвило резонное замечание героя, что таких пещер в горах тысячи. „Ничего подобного“, — твердо ответил Платон Самсонович, и герой заметил уже знакомый по „временам козлотура“ лихорадочный блеск в его глазах».
Конец краткого изложения.
Судьба «Козлотура»
«Созвездие Козлотура» было опубликовано в журнале «Новый мир» в восьмом номере за 1966 год. Сразу скажем, что совсем чужим журналу Искандер не был. Здесь уже печатались его стихи. В 1965 году в десятом номере — «Баллада об охоте и зимнем винограде», в 1966-м в четвертом номере — «Детство» и «Ода апельсину». А после выхода «Созвездия» в том же году два стихотворения Искандера появятся в «Новом мире» еще раз, в декабрьском номере. Так что в трех из двенадцати номеров самого престижного литературного журнала того времени был опубликован 37-летний автор. Случай нечастый!
И в дальнейшем (но, конечно, реже: раз в год) в «Новом мире» будут появляться рассказы и стихи Искандера — вплоть до неоднозначной истории с новомировской публикацией безбожно урезанного «Сандро из Чегема» (уже после снятия Твардовского с поста главного редактора).
Но главной публикацией 1966 года было, конечно, «Созвездие».
Интересно, что, написав «Козлотура», Искандер сначала даже не собирался его печатать. Он читал повесть друзьям, Рассадину, Сарнову, те хохотали, восхищались, но предупреждали: старик, будь осторожен! Лучше не высовывайся. Вещь опасная!
Огорченный Искандер так и поступил — спрятал рукопись в стол. Но она не давала ему покоя, что называется, просилась на волю, к людям. И однажды он достал ее — и отправился в «Новый мир» (в «Юность», знал, идти было бесполезно).
«Новый мир» был, как мы помним, самым престижным из «взрослых» журналов, признаваемых новым поколением литераторов. Идеологическая борьба «старого» и «нового» не затихала, и идеологическая платформа издания была не менее, а может быть, и более важна, чем подбор произведений, с которыми не стыдно опубликоваться рядом. «Октябрь» стоял на четко охранительных позициях, «Знамя», пытаясь сохранить некий баланс сил, выглядело соглашательским. «Новый мир» же — опубликовал Солженицына, да и «прогрессивных» авторов нового поколения стал привечать.
Об этом времени в «Записках соседа» пишет Юрий Трифонов, прошедший весьма непростой путь взаимоотношений с главным редактором «Нового мира» Александром Твардовским.
«Это было время, когда журнал Твардовского с помощью новой мерки перекраивал ряды авторов. <…> Я слышал краткие, но довольно суровые, порой иронические, порой едкие отзывы о недавних любимцах „Нового мира“. Про одного говорилось, что „темечко не выдержало“, у другого „нет языка“, третий „слишком умствует, философствует, а ему этого не дано“. Давно не печатались в журнале Тендряков, Бондарев, Липатов, Бакланов, зато возникли новые имена: Домбровский, Семин, Войнович, Искандер, Можаев.
И вот об этих, пришедших в последние годы, говорилось с интересом, порою увлеченно. Если в журнале готовилась к опубликованию какая-нибудь яркая вещь, Александру Трифоновичу не терпелось поделиться радостью, даже с риском выдачи редакционной тайны.
— Вот прочитаете скоро повесть одного молодого писателя… — говорил он, загадочно понижая голос, будто нас в саду могли услышать недоброжелатели. — Отличная проза, ядовитая! Как будто всё шуточками, с улыбкой, а сказано много, и злого…
И в нескольких словах пересказывался смешной сюжет искандеровского „Козлотура“».[55]
«Созвездие Козлотура» попало в «Новый мир» очень вовремя. Еще года за два до этого, скорее всего, у Искандера шансов напечататься было бы куда меньше — на «новую прозу» Твардовский долгое время смотрел с подозрением. Заметим, что к «новой поэзии» он так и не потеплел. Искандер-поэт в его представлении с поэтами типа Вознесенского и Евтушенко ничего общего не имел.
Твардовский не просто принял повесть, что называется, всей душой, он твердо заявил цензорам: выбрасывайте из номера что хотите, но Искандера оставляем!
Наталья Иванова предполагает, что повесть Искандера совпала с сущностными требованиями Твардовского к прозе.
«В „новомирской“ прозе начала шестидесятых чрезвычайно ценилось… „против чего“ выступает тот или иной автор. Проза эта ударяла, как мы сейчас бы сказали, в „болевые точки“ общественной жизни и истории страны. Особенно высоко ценилась проза как бы совсем безыскусная, словно вышедшая из недр самой действительности. Искусство стремилось как можно ближе подойти к правде жизни, раствориться в ней. При резком повороте от лакировки литература восставала против условности, как бы отказываясь от художественности. Поворот лицом к правде часто осуществлялся через жанры вообще внебеллетристические.
„Против чего“ направлена повесть Искандера, было ясно»[56].
Ради этого — да и ради яркой талантливости повести — Твардовский был готов пойти на публикацию даже эстетически «не до конца своей» вещи. «Полностью своей» для него была повесть Бориса Можаева «Из жизни Федора Кузькина». Достаточно сравнить эти повести Можаева и Искандера, чтобы предположить, что в «Созвездии» Твардовскому могло не хватать некой определенности, жесткости сатиры. «Лихо написано!» — сказал Твардовский Искандеру при личной встрече. Что ж, не поспоришь.
Как писал Трифонов, вспоминая свой собственный рассказ и его нелегкую журнальную судьбу:
«В рассказе „Самый маленький город“ было на ортодоксальный новомирский взгляд три порока: он был написан о Болгарии, а не о родной земле (о Болгарии должны писать болгары, а иные попытки — от лукавого), в его стилистике замечалось влияние не русской классической прозы, скажем Толстого или Бунина, а, скорее, Хемингуэя, и вдобавок в нем совершенно не было „против чего“. Но я-то считал, что „против чего“ там было. Ну, может быть, так: против горечи жизни, против несправедливости судьбы, против… да бог знает против чего еще! Против смерти, что ли. Против обыкновенного житейского ужаса нигде и никогда, с чем мы примиряемся и живем.
Но всё это было чересчур обще и не нужно»[57].
Полагаем, с «Созвездием» Твардовского примирило, что писал его всё же выходец из Абхазии — и про Абхазию. А всё остальное из перечисленного Трифоновым, в общем, можно было «предъявить» и Искандеру. Тем не менее Твардовский пошел на публикацию, и в дальнейшем «Козлотура» неизменно хвалил. В интервью «Советской Абхазии» 19 октября 1966 года, уже после выхода искандеровской повести, Александр Трифонович говорил:
«Это большая радость — появление в прозе Фазиля Искандера. „Созвездие Козлотура“ приметно своей яркой талантливостью, непринужденной веселостью изложения… За простотой формы изложения присутствует большое и существенное содержание… Сила повести не только в ее сатирической сущности. Она привлекает своей лирической основой».
Любопытно, что интервью было взято у него «по месту отдыха», совсем как у ответственного лица в «Козлотуре», обмолвившегося про «интересное начинание, между прочим». Кстати, в Абхазии Твардовский бывал не раз. В газете «Республика Абхазия» утверждается, что как минимум трижды, в том числе и в горных районах — в гостях у абхазского писателя Баграта Шинкубы. Сообщается также о том, что своим сотрудникам «Александр Трифонович очень много рассказывал об абхазских нравах, которые не переставали его удивлять: „Это даже не Америка, это просто другая планета“»