М. Г.: Правильно и делали, что не верили, судя по известному результату чехословацкой «перестройки».
Е. П.: Да и никто, я думаю, из шестидесятников не верил. Мечтали о невозможном, «московские мечтатели», но не верили.
Именно в 1968 году Фазилю опять не досталась Госпремия, на которую его уже второй раз выдвинул Твардовский. Думаю, что и это было определенным последствием Пражской весны: гайки уже тогда начали закручивать.
И вообще, 1968-й — это год, когда шансы на что-либо «с человеческим лицом» были, как казалось, потеряны навсегда. Именно тогда, я думаю, возникло диссидентство, продолжилась борьба за выезд «на историческую родину», стала укрепляться «вторая культура», Аксенов прекратил пить и начал писать свой знаменитый «подпольный» роман «Ожог», послуживший одной из причин его эмиграции.
М.Г: Об эмиграции Фазиль Искандер, мне кажется, не думал даже в самые тяжелые для себя времена. Хотя весь круг его общения «на „Аэропорте“» располагал к этому.
Е. П.: Ну да! Аксенов, Войнович, Лев Копелев… Гуру «Аэропорта» Семен Израилевич Липкин, Инна Лиснянская, Белла Ахмадулина. Впрочем, эти трое замечательных поэтов об эмиграции никогда не помышляли. Как и Фазиль. Да и Аксенов, Войнович, Копелев тоже не по своей воле уехали. Больше не могли терпеть эту «бесконечную цепь унижений».
М. Г.: А Фазиль — мог?
Е. П.: Думаю, что они его проглядели. И слава богу, что проглядели, как они проглядели, например, Астафьева, Шукшина.
М. Г.: Ну, Шукшин слишком рано умер, чтобы во всю свою силу развернуться в «антисоветскую» сторону.
Е. П.: Меня вдруг сейчас осенило: может, писатели-антисоветчики существовали лишь в воображении правителей, которые не то чтобы страной толково управлять — двум свиньям щей разлить не умели, согласно грубой русской пословице? Просто существовали, как растения. Вне цивилизации, истории, культуры, русского языка, русского менталитета, что и привело в конечном итоге к развалу прежней империи.
М. Г.: Но ведь на развалинах прежней империи возникла новая империя.
Е. П.: Положим, не возникла, а возникает. И опять беда — новые всяческие жучки пытаются ее обсесть, как мухи…
М. Г.: Что-то мы с вами в политику ударились. При чем здесь Фазиль, которого нет с нами уже пять лет?
Е. П.: При том… При том. При деле. Его присутствие в стране всё еще ощутимо.
М. Г.: Думаю, это надолго, если не навсегда.
Глава девятаяКонец шестидесятых — начало семидесятых: на пути к «Сандро»
Один из немногих
После большого успеха «Созвездия Козлотура» Фазиль Искандер твердо занимает место среди новой литературной элиты — повзрослевших шестидесятников (хотя к ним, как уже говорилось, изначально не принадлежал ни биографически, ни мировоззренчески).
Если подходить с позиции некоей советской табели о рангах, выше, элитарнее были лишь представители официоза, занимавшие места в президиумах. Им и бесчисленные переиздания, и поездки за границу, и прочие блага. Однако массовый интеллигентный читатель хотел совсем другой литературы — отнюдь не «секретарской». Умеренно — или не слишком умеренно — оппозиционная во все времена интеллигенция хотела видеть отзвук своих настроений в современной литературе. И находила этот отзвук у тридцатилетних писателей. Как будто существовал даже «теневой секретариат» уже со своей системой рангов, и место Искандера здесь было устойчиво высоким. Андеграунд как явление в те годы полностью еще не сформировался. Имена новых «литературных генералов» (в этот термин мы не вкладываем отрицательного смысла, а только констатируем факт) интеллигенция не знала. Юрий Кублановский, Саша Соколов, Евгений Харитонов, Виктор Кривулин, Елена Шварц, Дмитрий Пригов, Генрих Сапгир (как взрослый, а не «мультяшный» поэт), Игорь Холин, Ян Сатуновский, Всеволод Некрасов, даже Евгений Рейн, пока что были мало кому известны. Ребенок Владимир Сорокин (1955 г.р.) еще не был знаком с ныне всемирно известными главарями соц-арта Ильей Кабаковым и Эриком Булатовым. Виктор Пелевин родился в 1962 году.
Искандер вошел в «новомировский» круг авторов, но от «Юности» полностью отходить не спешил, хотя в то время существовало, как пишут мемуаристы, негласное разделение авторов шестидесятых на круг «Юности» и круг «Нового мира». Причем и в этой «круговой» принадлежности хватало забавных моментов.
«В тогдашнем „Новом мире“, — вспоминает Владимир Войнович, — было много смешного. Например, распределение по чинам и этажам: в кабинетах первого этажа располагались сотрудники от рядовых до заведующих отделами, а на втором — важное начальство, члены редколлегии. Сотрудники первого этажа были, понятно, более доступны авторам, которые числились как бы тоже рядовыми. Не помню, как насчет поэтов, а прозаики и критики… постоянно толклись в отделе прозы, где сидели сначала Анна Самойловна Берзер и Михаил Рощин, а после того как Миша стал известным драматургом, его место у двери заняла Инна Борисова. Здесь все собирались, курили, шутили, обменивались новостями, а к концу дня у кого-нибудь рождалась одна и та же идея: сбегать на улицу Горького, в магазин под редакцией газеты „Труд“, за водкой. Выпивали, закусывали бутербродами и наслаждались общением.
Второй этаж вел себя высокомерно, его обитатели вниз спускались редко и недоумевали, почему это авторы толкутся внизу, а подниматься наверх не стремятся. Не понимая, что сами же и установили такую дистанцию. И за очевидной надменностью скрывали зависть к первому этажу, особенно к Асе Берзер, обожаемой всеми авторами»[63].
Искандер держался несколько в стороне и завсегдатаем «молодежно-новомировских» попоек не был. Василий Шукшин, кстати, тоже.
После выхода «Козлотура» Искандеру предложили вступить в жилищный кооператив. Это было настоящим спасением для бесквартирной семьи. Но нужно было внести сразу четыре тысячи, очень большую по тем временам сумму. Где взять? Помог случай — аванс за сценарий по тому же «Козлотуру». Причем киношники понимали, что сценарий, скорее всего, не пропустят, времена стали меняться на глазах, гайки закручивались вовсю. Просто решили помочь хорошему человеку: аванс-то возвращать было не нужно. Так у Фазиля появилась шикарная по тем временам квартира в престижном районе с эксклюзивным, как сказали бы сейчас, окружением: сплошь знаменитости. У дочери своя комната, у главы семьи — кабинет для уединенной работы.
Сосед Искандеров по «Аэропорту», литератор (журналист, политолог, мемуарист, критик; автор сотен статей и множества книг), рецензировавший книги Искандера, ленинградец Владимир Исаакович Соловьев (позже эмигрировавший) вспоминал о жизни в семидесятых годах:
«Обменяв с превеликими трудами… ленинградскую квартиру на московскую, я оказался его соседом, окно в окно, как-то даже неловко — выходило, что подглядываю. Особенно по утрам, когда Тоня уходила на работу, а Марина в школу: Фазиль метался по своей трехкомнатке, что зверь в клетке, а тому природой положено пройти энное число километров, и он их, несомненно, проходил: говорю про обоих. Розовое гетто — наш писательский кооператив на Красноармейской улице — располагалось буквой „П“: я жил в одной ее „ножке“ на седьмом этаже (дом 27, кв. 63), Фазиль — в противоположной, на восьмом (дом 23, кв. 104). <…> В конце концов я высчитал — чтобы пройти всю квартиру насквозь и вернуться в исходную точку, к окну в спальне, Фазилю требовалось 47 секунд. Я ему сочувствовал: не пишется. Потом ходьба прекращалась, и я гадал, что отвлекло Фазиля: телефон или машинка? Иногда я встречал его в соседнем Тимирязевском парке — хороший такой парк, с рыжими белками. И снова было неловко, что вторгаюсь в его одиночные прогулки. Иное дело „официальные“ встречи — мы часто встречались по поводу (дни рождения, Новый год, вплоть до наших проводов, когда мы вынуждены были подобру-поздорову убраться из России) и без оного: звали друг друга „на гостя“, который являлся к кому-нибудь из нас, и приготовления всё равно неизбежны. У нас заурядный московско-питерский стол, зато у Фазиля мы испробовали весь кавказский разблюдник: лобио, хачапури, цыплята табака и прочие экзотические деликатесы, включая коронное блюдо — сациви, которое Лена Клепикова полюбила, а я возненавидел — из-за сопутствующей изжоги. Не было тогда в Москве волшебных желудочных капсул, и я безуспешно пытался погасить содой пожирающий меня изнутри огонь. А теперь вот тоскую даже по этим куриным кусочкам, утопленным в орехово-чесночно-кинзовом соусе, — и мгновенно, по-прустовски вспоминаю Фазиля».[64]
Искандер в эти годы (как и в любые другие!) много работал. Были у него и увлечения — довольно своеобразные. Как вспоминает Антонина Михайловна, Фазиль Абдулович взялся за изучение английского.
«Пластинок накупил. Если он за что-то брался, то выполнял это, не отступая ни на шаг. Вот он каждый день вставал, завтракал, включал проигрыватель с пластинками и громко всё повторял. У него была цель — перевести Киплинга, знаменитую „Балладу о Западе и Востоке“. С детства эта заноза сидела, как оказалось».
На английском Искандер предпочитал не изъясняться, а Киплинга, как помним, перевел, но сделал это по-своему, очень небанально. Стихи писать продолжал, хотя и не так много, как прежде.
Всё это непосредственным образом отражалось на его быте. Антонина Михайловна, которая не раз говорила, что вышла замуж именно за поэта (так и есть: мы ведь помним, что проза Искандера началась позже), вспоминает:
«Стихи он сначала шагами выхаживал, потом записывал рукой, только потом подходил к машинке. Во всех квартирах, где мы жили, в местах, где он разворачивался на пятках, когда он по диагонали пересекал кабинет, пол был вытерт.