Как же «весь распахнутый, свободный», талантливый Сергей (он с блеском защитил кандидатскую диссертацию), помогавший несправедливо осужденному другу, потерял это чувство «упоенности жизнью», почему, думает он, «собственная его жизнь бедна в этом смысле»? Не потому ли, что соглашался на маленькие компромиссы и они обернулись предательством себя самого? Предательством себя как ученого (лишил свою работу полемической мысли в угоду общепринятым представлениям), как личности, променяв полноту жизни на «милую суету бессознательности».
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю, —
писал столь любимый Искандером Пушкин. «Морской скорпион» — об этом. Искандер настаивает на необходимости самоанализа, знания о себе, беспощадной честности перед самим собой.
«Дар жизни — это видеть, сочувствовать, осознавать, принимая всю неизбежную горечь, которую приносит знание. Это единственная ценность, которую у нас никто не может отнять, если мы сами у себя ее не отнимем».
Удивила читателей эта повесть еще и жесткой (по тем временам, конечно) социальной критикой. Лодочника Володю Палба, невольного убийцу, отправляют в тюрьму на полный срок, потому что так хочет матерый уголовник — отец убитого Володей в случайной драке, и то в порядке самообороны. Пьянство, воровство, хулиганство — самые обычные приметы повседневной жизни на юге (герой оттуда давно уехал, живет в Москве).
В общем, это был новый Искандер, отказывающийся от романтических иллюзий и вместе с этим — от юмора и иронии. Он чертовски серьезен, и повесть, скажем прямо, это не украшает.
Отзывы простых сегодняшних читателей скорее недоуменны.
«В самом начале море, солнце, наслаждаешься красотами, но всё меняется, когда убили человека и (автор подробно описал) как, что, когда… Повесть темная и немного негативная. Ждать чего-то яркого, позитивного не надо! И опять перескоки, то один герой, то другой. Хотя я очень люблю Искандера и его произведения перечитывала, но „Морской скорпион“ для моего восприятия тяжелый оказался!
В этой повести я не увидела терпкий юмор, язвительную сатиру… Вероятно, всё это присутствует в других произведениях автора. Почитаю другие книги Искандера, не буду делать скоропалительных выводов. Но рыбалку Фазиль Искандер описывает, как садист. Я „болела“ за скорпиона, когда герой повести нападал на него. Зачем такое красочное описание убийства рыб, скорпионов, креветок…»
«Морской скорпион» вместе с двумя другими повестями, «Ночь и день Чика» (составлена из публиковавшихся раньше по отдельности новелл «Ночные тайны» и «День Чика») и «Дерево детства», издан «Советским писателем» через три года после журнальной публикации, только в 1979 году. Причем тираж книги был непривычно мал — всего 15 тысяч экземпляров: Искандера начали наказывать за участие в «МетрОполе». Об этом важнейшем событии в жизни Искандера и пойдет дальше речь.
Вторая половина семидесятых — период наибольшего взлета Фазиля в писательской табели о рангах советского образца. О нем благожелательно пишут критики. Появляются исследовательские работы (в том числе и за рубежом), переводы. Зарубежные поездки становятся привычными. Издания на родине следуют одно за другим; в 1977-м, например, выходит толстый том избранного — 480 страниц! — куда вошли главы из «Сандро», опубликованные в «Новом мире». При этом никаких недостойных поступков, лакейского поведения, осуждения друзей, среди которых были и весьма неблагонадежные по советским стандартам, тот же Лев Копелев. Казалось бы, о чем еще и мечтать!
Складывалось впечатление, что к Искандеру присматривалось самое высокое писательское, а может, и не только писательское начальство. «По анкете» — включая происхождение «из низов» — он прекрасно подходил на руководящий пост. Его моральный авторитет среди коллег, популярность среди читателей, качество его книг (очевидное для всех) делали Искандера идеальным претендентом на роль, условно говоря, Расула Гамзатова или Абдижамила Нурпеисова. С манящими перспективами в материальном плане. Плохо, что ли, кататься по всему миру как представителю советской многонациональной литературы!
Но чиновники не могли понять, какие чувства владеют всегда сдержанным, корректным на вид Искандером. Он был до глубины души оскорблен цензурным надругательством над его любимым детищем. Насилия над «Сандро» он не простил советской власти никогда.
С этой точки зрения его участие в «подпольном» альманахе «МетрОполь» выглядит вполне логичным. Вот только чиновники никак не могли взять толк, что общего у мегаблагополучного Искандера с этой компанией. Ну мало ли, книжку порезали! Стоит ли разговора?!
Стоило.
Искандер-метро́полец
Искандер и в семидесятых не был диссидентом, и никогда им не стал. Собственно говоря, и организаторы проекта неподцензурного альманаха мечтали о некоем «третьем пути» — не уходить в полное подполье, но делать свое литературное дело вне зависимости от диктата литературных генералов.
Судя по составу участников, эта идея — а точнее, как оказалось, иллюзия — привлекла многих. В 1978 году альманах был придуман (по легенде — во время посещения зубной поликлиники) Аксеновым и Виктором Ерофеевым. Тогда же осуществлен. Тогда же начались репрессии. В этой ситуации неприкасаемых для властей не было, и Искандер исключением не стал.
Вокруг «МетрОполя» объединились и официально признанные, но притесняемые цензурой писатели (Искандер был в их числе, как и Вознесенский, Ахмадулина, Битов), и дебютанты (Петр Кожевников), и ветераны подполья вроде Юза Алешковского, в миру успешного детского писателя (кто ж не помнит «Кыш и Двапортфеля»!), но на самом деле автора песен, которые пел весь народ, — «Товарищ Сталин, вы большой ученый…», «Окурочек»… Для Алешковского это была уникальная возможность увидеть себя напечатанным на родине. Как и для Владимира Высоцкого, тоже метропольца и тоже абсолютно непризнанного в роли «нормального», публикуемого поэта. Высоцкий появлялся в штаб-квартире «МетрОполя» с лихим вопросом: «Здесь печатают фальшивые деньги?» Кстати, Высоцкий написал о «МетрОполе» веселую песню — увы, утраченную и, похоже, навсегда. С «МетрОполя» по-настоящему началась всероссийская и мировая слава поэта Юрия Кублановского.
Давид Боровский был главным художником Театра на Таганке, Борис Мессерер — сценографом доброй сотни оперных, балетных и драматических спектаклей, кинофильмов, книжным графиком.
Публикация была важна и для Евгения Рейна, у которого после многих лет работы в литературе не было ни единой выпущенной книжки, и для Инны Лиснянской. Семен Липкин был известен только как переводчик, несмотря на то что писал стихи еще с довоенных времен и был высоко ценим Анной Ахматовой. Генриху Сапгиру дозволялось публиковать лишь его детские стихи.
Тончайший рассказ Беллы Ахмадулиной «Много собак и Собака» отказывались печатать, углядев в нем антисталинские мотивы. Может быть, из-за слов старой дамы о канале «Москва — Волга»: «…я встретила взгляд человека, которого уже не было на свете, он уже вымостил собою дно канала, но вот стоял и брезгливо и высокомерно смотрел на меня. Столько лет прошло, клешни внутри меня намертво сомкнулись и дожирают мою жизнь. А он всё стоит и смотрит». А может быть, из-за видения развеселой мажорки, отправившейся на развлекательную экскурсию по каналу: «…из заоконной русалочьей сырости бледные лица глядят на нее брезгливо и высокомерно. Но почему не на тех, кого они видели в свой последний час, а на нее, разминувшуюся с ними во времени?» Или из-за фразы «Деление на убийц и убиенных предрешено и непоправимо»…
Религиозный философ Виктор Тростников рассказывал в альманахе о своем опыте обретения православия. Марк Розовский — о том, как московские партийные власти гнобили его студенческий театр. Историк, специалист по итальянскому Возрождению Леонид Баткин рассуждал о «неуютности культуры». Сатирик Аркадий Арканов, прозаик, драматург, переводчик, востоковед из Питера Борис Вахтин, легендарный американец Джон Апдайк (Аксенов перевел кусок его романа «Переворот»), поэт Юрий Карабчиевский, ныне признанный классик Фридрих Горенштейн, художник Анатолий Брусиловский тоже нашли свое место под крышей «МетрОполя».
Участники альманаха были очень разными и по писательскому опыту, и по эстетическим, и по политическим убеждениям, и это было принципиально важно. Альманах был, пожалуй, единственным в СССР плюралистским изданием, где авангардисты мирно сосуществовали рядом с традиционалистами, безбожники — с неофитами, классики — с литераторами андеграунда.
Был поэт, который струсил и забрал свою подборку из альманаха до выхода его, были литераторы, которые злобились, что не попали в «МетрОполь», а вот драматурга Виктора Славкина Аксенов и Попов уговорили не участвовать в альманахе — власти вроде бы намеревались разрешить спектакль по его пьесе «Взрослая дочь молодого человека».
Тут даже не то диво, что «МетрОполь» был первым изданием такого типа, объединявшим всех только по ценности их произведений. Но он был и последним ВНЕПАРТИЙНЫМ изданием! Когда наступила «свобода», все быстро разбежались по своим площадкам и начали неистово полемизировать друг с другом. Потом пришла эпоха интернета, появились социальные сети и бесконечные сетевые драки… Так что «МетрОполь» остался своего рода утопией.
В программном заявлении-предисловии, написанном Аксеновым, значилось:
«Мечта бездомного — крыша над головой; отсюда и „МетрОполь“, столичный шалаш над лучшим в мире метрополитеном. Авторы „МетрОполя“ — независимые (друг от друга) литераторы. Единственное, что полностью объединяет их под крышей, — это сознание того, что только сам автор отвечает за свое произведение; право на такую ответственность представляется нам священным. Не исключено, что упрочение этого сознания принесет пользу всей нашей культуре».