[89], Мариэтта Турьян вспоминает вопрос из зала: «Справедливо ли изречение Дантона: „Нельзя унести родину на каблуках своих сапог?“ И ответ: „Что значит `нельзя`? Иногда очень даже можно — Герцен, например. Иногда это оказывается единственно возможным. Вообще — в каждом конкретном случае по-разному“». Если память мемуаристку не подводит, то диалог довольно смелый, с намеком на массовый отъезд интеллигентов из околодиссидентской среды на Запад. (И опять упомянут Герцен — тезка, Искандер!)
Второй вопрос: «Действительно ли надо запивать кофе по-турецки холодной водой?» Ответ: «Вот видите, как вы привыкли к инструктированной жизни: можно, нельзя… Нравится — запивайте, не нравится — не запивайте».
Еще Искандер ездил в Ленинград на прогон спектакля по инсценировке своей притчи «Джамхух — Сын Оленя». Спектакль поставил Владимир Малыщицкий, известный тогда «неформальный» режиссер, в Молодежном театре в Измайловском саду. По воспоминаниям петербургских театралов, этот театр был «питерской Таганкой». Увы, дальше прогона дело не сдвинулось. То ли виноваты происки начальства, то ли театральные интриги… Режиссер после неудачи ушел из Молодежного, но с радаров не пропал — прославился первой в стране постановкой довлатовского «Заповедника» (1993 год). Более того, у него появился свой театр, где в 1997 году Малыщицкий поставит еще одну инсценировку Искандера — по рассказу «Думающий о России и американец». Приехавший на ту премьеру Искандер вспомнит и о проекте 1982 года, не дошедшем до массового зрителя:
«Еще 15 лет назад он предложил мне поставить спектакль по одной из глав повести „Сандро из Чегема“ — „Джамхух — Сын Оленя“. Я удивился, потому что не представлял, как можно перевести эту прозу в сценическое действие. Тем не менее рискнул, и не разочаровался в результате. Он сделал очень поэтичный, живой спектакль. С тех пор мы поддерживаем с Малыщицким отношения».[90]
Режиссер умер в 2008 году, в возрасте 67 лет. КТМ — Камерный театр Малыщицкого — существует в Санкт-Петербурге и сегодня.
Еще один малоизвестный эпизод в жизни Фазиля Искандера того времени — участие в создании фильма «Снег в сентябре» на Северо-Осетинской студии телефильмов. Режиссером выступил Рафаэль Гаспарянц, ныне здравствующий, снявший двенадцать игровых картин и около семидесяти документальных лент.
Сценарий к фильму написал Искандер по своему рассказу «Заира», некогда опубликованному в газете «Труд». Но из грустной искандеровской истории о несостоявшейся любви (позже он включил ее в повесть «Морской скорпион») у режиссера получилась довольно банальная мелодрама. В 1984 году фильм вышел в Осетии, через год его показали по второй программе Центрального телевидения — и всё, о «Снеге в сентябре» забыли. Что забавно, в том же году на Одесской киностудии вышел фильм «Снег в июле» — советский детектив, популярный до сих пор.
Тем не менее — и это главное — Искандер за сценарий получил деньги, с которыми в семье было непросто.
Это было тяжелое время в жизни Фазиля Абдуловича. В 1980 году один за другим умерли его старший брат Фиридун, мать и сестра Гюли. Искандер уезжал на родину — и возвращался с похорон внешне спокойным, разве что более угрюмым. Всю глубину своих переживаний он вложил в рассказ «Утраты» (вошел в третью книгу «Сандро из Чегема»).
«Вот и всё, подумал Зенон, завтра надо лететь обратно и заниматься своим делом. И вдруг он подумал: всю жизнь, всю жизнь положил на это дело, пытаясь делать его хорошо, и, может, от этого матери недодано, сестре недодано, и теперь их нет и никогда не будет, и нечем отблагодарить за их чистую, самоотверженную жизнь.
Проклятый год! Он унес брата, маму, сестру. Зенон вдруг заплакал обильными, беззвучными, сладким отчаяньем утоляющими душу слезами. Зенон почти никогда в жизни не плакал, а так — только в раннем детстве. Он никогда не думал, что жесткую корку жизни можно смягчить слезами. И теперь он плакал за все те времена, когда удерживался от слез, плакал за всех близких сразу, но волнами набегали отдельные слёзы брату, отдельные слёзы маме, отдельные слёзы сестре и отдельные слёзы собственной жизни».
В 1983 году у Фазиля и Антонины родился сын Александр, Сандро. Радость! Искандеру в то время было уже пятьдесят четыре. Как шутит старшая дочь Искандера, Марина: «Мой брат родился через двадцать лет после меня! У нас огромная разница в возрасте. Но как я была единственным ребенком в семье, так и он потом был единственным ребенком… Моим родителям удалось воспитать двух единственных, исключительных детей. Всё для них!»
Пришлось думать о быте, искать дачу (до этого Искандеры ездили в писательские дома творчества, особенно любили коктебельский). Сначала они сняли гостевой дом (а проще говоря, помещение для прислуги) у вдовы академика в знаменитом дачном поселке Абрамцево. Потом — на много лет — получили «квартиру на земле» в писательском дачном поселке во Внуково. В девяностых Искандеры переберутся в Переделкино, но этому будут предшествовать драматические события, о которых речь впереди.
Деньги были нужны. На что жила в эти годы семья Искандеров? Во-первых, работала Антонина Михайловна. Во-вторых, Искандерам помогали абхазы. Деньги, проявляя деликатность, передавали через Антонину Михайловну — гордый Фазиль их никогда бы не взял — и прямо из республики, и земляки, что жили в Москве. Суммы поступали в конвертах или передавались лично. Это здорово выручало. Абхазия благодарила своего певца за то, что об абхазском народе узнали и в Советском Союзе, и за его пределами. Абхазия всё еще оставалась частью Грузии — и была как бы невидимой за ее спиной; проза Искандера прорывала информационную блокаду, нанесла на литературную карту мира «маленький край на Кавказе, который никому не был известен» (Александр Генис, «Колумб Абхазии»). «Из своего литературного небытия чегемцы вводятся Искандером в Мировую Республику Словесности на правах соседей и конкурентов других наций и других культур, как больших, так и малых», — пишет американский историк литературы и культуры Лада Панова.[91]
Поступавших денег Фазиль не замечал: он всегда был в работе и на бытовые мелочи не отвлекался. Хотя времени с маленьким сыном проводил больше, чем с дочерью. Думаем, дело не в том, мальчик или девочка шли с ним за руку на прогулках. Просто с годами начинаешь ценить счастье отцовства; не случайно говорят, что поздние дети самые любимые.
В одном из интервью с журналистом Игорем Свинаренко Фазиль Искандер вспоминал это время так:
«Меня, когда я без разрешения начальства на Западе начал печататься, в издательстве „Ардис“, спрашивали, не собираюсь ли я уехать. Я отвечал: не собираюсь. И действительно никогда не собирался! Меня никогда туда не тянуло.
— Интересно, почему?
— Вы знаете, может, потому, что я более консервативный человек. Мне претило бы — и тогда, и сейчас тем более — устраиваться в какой-то чужой стране, усваивать что-то не свое… Никогда мне это в голову не приходило.
— А было страшно? Не было мысли, что посадят или вышлют?
— Нет! — уверенно говорит он. — Этого не было. Я боялся только одного: что меня перестанут печатать. Что я совсем без денег останусь.
— Ну так и перестали ведь.
— На какое-то время.
— И как же вы жили?
— Ну, какие-то запасцы были, да и жена всегда работала — получала свои 140–150 рублей (о наивный в быту Фазиль! — Е. П., М. Г.).
— Значит, вы это пережили легко.
— Сравнительно легко. Но это противно было»[92].
Во время работы над «МетрОполем» Искандер познакомился с не очень известными, молодыми, критически настроенными по отношению к власти литераторами. Продолжил он с ними, представителями андеграунда, общаться и позднее. Поэт Юрий Кублановский рассказывал Евгению Попову, как во время путешествия в Вологду знакомил Искандера с образцами древнерусской архитектуры, рассказывал о ней. И Искандер, много читавший, осведомленный, казалось бы, обо всём, об этом не знал ничего! Но, по словам Кублановского, очень заинтересовался новыми для него историческими сведениями о культуре ЕГО России.
Важной частью жизни Искандера в эти годы станет знакомство и дружба с отцом Александром Менем, писавшим книги по богословию и истории религии и окормлявшим многих представителей московской интеллигенции. Среди них были и литераторы — от Александра Галича до Людмилы Улицкой.
«Впервые мы встретились с отцом Александром за городом, в доме наших общих знакомых, — будет вспоминать потом Искандер. — Я увидел человека редкой физической красоты и духовного обаяния. Знакомясь с личностью значительной, обычно некоторое время испытываешь отчуждение, трудность в нащупывании общих точек соприкосновения, пока не выйдешь на разговор близкий и дорогой обоим.
В этом случае ничего подобного не происходило. Казалось, я встретился с человеком, давно знакомым. С первой же секунды полился интересный разговор, казалось, давно начатый и случайно прерванный. Выяснилось, что я с отцом Александром действительно был знаком, только заочно: читал несколько его прекрасных богословских книг, изданных на Западе под разными псевдонимами».[93]
Трудно назвать Фазиля Искандера человеком религиозным как в жизни, так и в книгах. Неопределенность в отношении собственной конфессиональной принадлежности существовала у жителей сельской Абхазии всегда, и Искандер отразил в «Сандро» эту неопределенность в образе молельного дерева. Гигантский грецкий орех, «наполовину высохший от прожегшей его когда-то молнии», которому чегемцы поклонялись с незапамятных времен, — не языческое отрицание всех религий, а, скорее, универсальный религиозный артефакт.