Наталья Иванова, например, привязывает сказку Фазиля к конкретным событиям советского прошлого:
«…вернемся к кампании по поводу „Доктора Живаго“. Перечитывая сегодня и воспоминания о собрании в Союзе писателей, и стенографический отчет о нем, воочию убеждаешься в том, сколь глубоко проник в сознание интеллигенции рефлекс подчинения, о котором в дальнейшем Искандер будет грустно размышлять в философской сказке „Кролики и удавы“».[96]
Казалось бы, при чем тут Пастернак?
После выхода «Кроликов…» в «Юности» (что совпало с журнально-газетной войной между «либералами» и «почвенниками») Александр Казинцев в «Нашем современнике» обвинил[97] Искандера в том, что он глумится над русскими, изображая их в виде кроликов. Гм… Но кто же в этом случае удавы? А кто тогда туземцы? А прочие обитатели сказки? Абсурдное обвинение! Собственно, в этом же духе тогда ответил Казинцеву и сам Искандер.
Не обошло это поветрие — поиск реальных прототипов и локализация смыслов сказки — и западных исследователей Искандера. Карен Ли Райан-Хейс в своей книге «Современная русская сатира. Исследование жанра»[98] посвятила «Кроликам и удавам» целый раздел. Называется он «Прозрачная аллегория Искандера». Райан-Хейс указывает на однозначность интерпретации аллегории: известные исторические персонажи без труда угадываются под масками животных. Тот же Большой Питон — явная аллюзия на Сталина, а вся повесть понимается как насмешка над советской идеологией и властью.
А вот екатеринбургский исследователь Валерия Денисенко находит перекличку «Кроликов и удавов» с «Архипелагом ГУЛАГ»:
«Кроликами Солженицын называет людей, которые, попав под следствие, покорно позволяли „органам“ приписывать себе необоснованные, зачастую абсурдные обвинения. Этих же людей, только уже „этапированных“ на острова Архипелага ГУЛАГа, Солженицын именует туземцами. <…> „Заглот“ кроликов удавами может быть истолкован как метафора следствия во „внутренних органах“. Хотя прямого сравнения сотрудников НКВД с удавами в „Архипелаге“ нет».[99]
Может быть, и так. Но нам больше хочется согласиться с Ириной Николаевой, которая замечает:
«…„кролики и удавы“ становятся не прямой и ядовитой критикой отношений политических противников, а именно метафорой — смешной и грустной, назидательной и точной, метафорой сложнейших взаимосвязей биологического и исторического, социального и культурного, метафорой всех собранных в клубок противоречий практического рассудка и одухотворенного разума, а в конечном итоге — литературной метафорой концепта непротивления злу.
Рождается основной вопрос притчи о „кроликах и удавах“, ее актуальная идея: почему этическое начало, этическое призвание человека не вмещается в тот порядок отношений власти и культуры, который устроен и освоен разумом? Где их взаимодействия дают сбой и превращают нас в кроликов и удавов?»[100]
Сегодня это особенно очевидно. Молодежь видит универсальность одного порядка — вечные политические разборки; мы вправе говорить об универсальности иной — именно философской, об отношениях добра и зла, предстающих в разных формах, но остающихся острыми.
Персонажей, чтобы заселить пространство этой универсальной истории, легко найти в любой точке политической истории. Например, в сегодняшней. Или во вчерашней. Полагаем, и через сто лет найдутся исполнители ролей Задумавшегося, Возжаждавшего и всех прочих героев сказки.
По нашей просьбе специально для этой книги Борис Мессерер написал чудесный мемуар, относящийся как раз к восьмидесятым годам — и связанный именно с «Кроликами и удавами». Приведем его здесь.
«Однажды меня и Беллу Ахмадулину пригласил знакомый режиссер цирковых программ посетить цирк на проспекте Вернадского, и первым движением души было взять на представление двух дочек Беллы, а затем сразу же пришла мысль взять третьего „ребенка“ — Фазиля Искандера, который в силу своей наивности как нельзя лучше подходил для этого.
Красота циркового спектакля слабо поддается словесному описанию! Когда во время антракта нас повели за кулисы, восторгам детей не было предела. Там, за кулисами, рычание тигров смешивалось с пиликаньем скрипки, трубные звуки, издаваемые слонами, перекликались со звуками разыгрывающегося саксофона, жонглеры демонстрировали свое мастерство, капельдинеры в форме подметали пол с опилками, а взволнованные приходом дорогих гостей артисты цирка наперебой советовали, что посмотреть. И вдруг наша причудливая процессия замерла в немом восторге. Мы остановились перед вольером с удавами. Кроме всего прочего, мы знали, что Фазиль Искандер только что предложил нашему вниманию свою книжку „Кролики и удавы“, так что эта тема была ему особенно близка. Удавы лениво делали кольцеобразные движения и поминутно как бы впадали в сонное состояние. Но тем не менее я видел удивление и неподдельную радость, охватившие детей. Они наперебой расспрашивали нас о том, как удавы ведут себя и чем можно их порадовать, как вдруг Фазиль, который тоже был взволнован этой встречей, со всей своей наивностью громко спросил (особенно громко, поскольку плохо слышал): „А что они едят?“
Этот вопрос, исходивший от „специалиста“ по жизни удавов, написавшего о них книгу, потряс воображение детей, и они, предчувствуя недоброе, помрачнели и насупились. Дети угадали, в отличие от Фазиля, предполагаемую развязку этой истории и больше не хотели ничего знать о судьбе бедных кроликов. А многоопытный Фазиль действительно толком не знал ответа на заданный им вопрос. И в этом был он весь, со всем своим очаровательным прекраснодушием и непредсказуемым характером».
Но вот прошло более сорока лет со дня первой публикации притчи. Как же современные читатели оценивают «Кроликов и удавов»? Приводим отзывы с интернет-ресурсов, посвященных книгам.[101]
«Если вы ищете книгу, которая бы легко, смешно, остроумно и в то же время точно рассказала о том, как устроены отношения между властью и обществом, то найти более подходящую книгу сложно. При этом ее можно прочитать как смешную, а местами грустную сказку о том, как жили кролики и удавы в далекой-далекой южной стране, что тоже вполне подойдет».
«Огромное достоинство — полное отсутствие морализаторства. Кролики, удавы… не важно, кто кого ест. Здесь нет разделения на хороших и плохих, Искандер смеется над всеми. В этом что-то вроде авторской позиции: „жизнь — смешна“. Но есть в этой позиции и немалая доля фатализма. Основной минус, на мой вкус, — очень перенасыщенный текст. Персонажами, событиями, всем. Материала тут хватило бы на три таких сказки».
«И вот читаешь ты всё это и начинаешь задумываться, причем, как и советует сам Искандер в концовке своей повести, мрачно задумываться, потому как ты понимаешь, что вроде как сделать что-то можно и надо бы сделать, и ты уже сам с этими действиями смиряешься… либо же твоя мрачная задумчивость говорит о том, что ты всё же готов дать решительный отпор таким вот своим же мыслям».
Люди, как всегда, всё понимают правильно.
«Кролики и удавы» с первого появления в печати привлекали внимание театральных режиссеров. Спектакли по сказке Искандера поставлены были в разных театрах — от любительских до «звездных» — десятки раз. Ставились и за рубежом. Запись некоторых спектаклей или их фрагментов есть в Сети. В Абхазии первый спектакль по «Кроликам…» был работой в ту пору дипломницы, а теперь известного режиссера Мадины Аргун. В 2000 году Искандер приезжал на родину и был на показе первого варианта спектакля. Он сказал тогда молодому режиссеру, что спектакль показался ему оригинальным и в принципе имеет полное право на существование.
В зависимости от собственного метода и видения — и в зависимости от запросов публики — режиссеры трактовали «Кроликов…» то как актуальную политическую сатиру, то как философскую, вневременную притчу. Так, в спектакле Театра на Таганке (2020 год) Егор Матвеев соотносит текст Искандера с протестным движением:
«Хроника двойной морали, постепенно стирающая разницу между удавами и кроликами, палачами и жертвами, злом и добром, записана автором настолько просто и афористично, что в виде спектакля может стать тем самым зеркалом, в котором зритель двадцать первого века узна́ет и осмыслит себя».[102]
И зритель увидел на сцене «удавов», одетых в черные робы и балаклавы спецназовцев, а «кроликов» — в светлые модные костюмчики хипстеров.
В общем, и смех и грех. Креативненько! Но тут уж Искандер не виноват.
Вспомним — ну, на всякий случай — его слова из программного эссе 1990 года «Письмо друзьям»:
«Разумеется, и нормальное государство, подавляя насилие, вынуждено проявлять насилие. Но это ответное или предупреждающее насилие. Насилие нормального государства — это всегда меньшее насилие, предупреждающее большее насилие.
Так, милиционер на перекрестке останавливает и штрафует водителя, нарушающего правила езды, то есть применяет меньшее насилие, чтобы предупредить большее насилие автомобильной катастрофы».
Диалог авторов
ЕВГЕНИЙ ПОПОВ: Да, славное это было для нас ВРЕМЯ БЕЗВРЕМЕНЬЯ. После «МетрОполя» и до «перестройки», извините, что взял это слово в кавычки. Виноват, застарелое ерничество. Это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО была перестройка, следствием чего является и эта книга. Вряд ли она появилась бы в печати ТОГДА.
МИХАИЛ ГУНДАРИН: Про Фазиля мы более-менее рассказали. А как вообще в начале восьмидесятых, до перестройки, жил «ваш круг»?