Е. П.: Мы с Виктором Ерофеевым обретались в нетях. То есть, вылетев из Союза писателей, приземлились в андеграунде, не последними оказались людьми и в этой «второй культуре», где были свои литгенералы, середняки, стукачи, комиссары и графоманы. Как и у больших дяденек-официозников с улицы Герцена-Воровского. Я получил тогда еще один урок ВОЛЬНОМЫСЛИЯ, побывав И ТАМ И ТАМ. Отчего, мне кажется, заслужил право свободно говорить всё, что хочу и думаю. Не угодничая ни перед ТЕМИ, ни перед ЭТИМИ. Не посягая ни на что, кроме писательства. Вот, наверное, главный урок, полученный мной от Искандера: тебе Бог выделил хотя бы микроскопический кусочек таланта, так занимайся Божьим делом, а не сиюминутной хреновиной. Несправедливость была, есть и всегда будет. И не в человеческих силах преобразовать глупость в нечто толковое. Дело в проценте глупости. Впрочем, я повторяюсь. Но, если призову в свидетели Фазиля, меня же и обзовут как-нибудь. Это нынче модно: ты — «ватник», а ты «пиндосам» продался…
Всей этой грязи пытался избежать Фазиль, но даже и ему это не всегда удавалось. И его пытались сделать участником политических «петушиных боев», когда наступила так называемая «свобода». Уже тогда чувствовалось, что времена начинают меняться, когда все мы с мазохистским наслаждением повторяли вслед за патентованным американским антисоветчиком Збигневом Бжезинским, что «после Брежнева будет только Брежнев». Да, Аксенова, Войновича, Копелева, Владимова и других лишили советского гражданства. Но Максимов издает в Париже «Континент», и в нем некоторые советские писатели трусят, но всё же печатаются. Печатается ведь Искандер! Причем боится гораздо меньше, чем когда отдавал в «Ардис» своего «Сандро».
Вот, кстати, об «Ардисе», самиздате, перешедшем в «тамиздат»: в начале восьмидесятых в Москве уже не сажали за Набокова, а только за «Архипелаг» и Оруэлла (но в провинции могли и привлечь, это надо признать). Фазиля любили ВСЕ, как Высоцкого и Окуджаву, которых иной раз даже приглашали попеть на закрытые дачи приближенных к «красному престолу». Ворованные западные фильмы по «клубам творческой интеллигенции» крутили. Видео появилось. «Голоса» можно было разобрать через глушилки, в Питере и Прибалтике смотрели финское телевидение. Может, технический прогресс большевиков сгубил? Или все-таки их непроходимая глупость, доставшаяся кой-кому из ныне правящих «тузов», «королей» и «валетов» по наследству?
М. Г.: Одно другому не помешало. Говорят, что массового распространения компьютеров, недорогих «персоналок» советская власть точно не пережила бы. Но до этого она просто не дожила…
Е. П.: Вот смотрите: 1979 год, вовсю громят «МетрОполь», а тамада на праздновании пятидесятилетия Искандера в кавказском ресторанчике — диссидент Лев Копелев. И тут же в качестве «официоза» присутствует консультант по грузинской литературе при Союзе писателей СССР, молодой человек с военной выправкой, который стоически выносит сомнительные шуточки подвыпившей интеллигенции про эндурцев и «кумхоз», чтобы тот «опрокинулся, как этот стакан».
М. Г.: Но тогда же, в это же время провалилась косыгинская реформа в экономике, в провинциальных продовольственных магазинах продуктов было — шаром покати. Исключениями оставались Москва, Ленинград, столицы союзных республик и «секретные» города, работавшие на оборону, — Арзамас-16, Челябинск-40, Красноярск-26 и т. д. Именно тогда началось торжество номенклатуры, дожившее, кстати, и до наших дней. «Мы не пашем, не сеем, не строим, лишь гордимся общественным строем…» Помните эту песню из кинофильма «Забытая мелодия для флейты»?
Е. П.: Ну, это фильм уже вполне перестроечный. Позволили бы такое снять в начале восьмидесятых! Вам, кстати, знакомо слово «маргусалин»?
М. Г.: Нет.
Е. П.: Это был апофеоз провинциальной пищевой мерзости. Зеленого цвета и мерзкого запаха полутвердое вещество — замена сливочного масла и даже маргарина. До сих пор не знаю, из чего его делали. Олимпиада-80 еще была, «До свиданья, наш ласковый Миша…». Я тогда поехал в город Михайлов Рязанской области, и там в магазинах был лишь березовый сок, «маргусалин» и штабеля финского «Мальборо» по безумной для советского человека цене два рубля пачка. «Беломор» тогда стоил 22 копейки. Кружка «Жигулевского» — тоже 22 копейки.
М. Г.: Я шутку помню тех лет: «В магазинах нету ничего, а холодильники у всех набитые».
Е. П.: Ладно, хватит о насущном, лучше о вечном. Фазиль настаивал на традиционных ценностях. Боюсь, ему чужд был дух нового искусства, где уже появился соц-арт и постмодернизм стоял на пороге. Я хорошо запомнил, когда провожали в эмиграцию Юру Кублановского и в нашу со Светланой крохотную квартирку — 28 кв. м, Теплый Стан, — набилось человек сорок. Фазиль, который не признавал никаких фуршетов, все-таки по праву аксакала был удобно устроен в кресле за столом и среди немыслимой этой тесноты подробно, обстоятельно обсуждал с Юрием Карабчиевским нравственный смысл поэзии Серебряного века. Это был 1982 год, уже взошла звезда Дмитрия Александровича Пригова, но мне кажется, что Фазиль воспринимал его творчество, о котором нынче сочиняют диссертации, как затянувшуюся шутку. И особо этого не скрывал. Карабчиевский в этом смысле был его единомышленником. А может, и Кублановский тоже. До смерти Брежнева оставалась пара месяцев, и Кублановский потом страшно сокрушался, что у него не хватило выдержки и хитрости этой смерти дождаться. После которой практически ВСЁ И НАЧАЛОСЬ… Чтобы никогда больше не закончиться. Хотя выбор у Юры был невелик — Восток или Запад, лесоповал или радио «Свобода». Характерно, что Фазиль никогда в такие РЕЗКИЕ ситуации не попадал. Возможно, хранило его и то, что любая эмиграция для него была бы унижением большим, чем жизнь под «фараонами». Или то, что он при всей своей внешней практичности (для тех, кто его нетвердо знал) явно был человеком не от мира сего. Масса, масса примеров его «несеотмирности», мы об этом много здесь в книге говорили.
Вот поразительную историю рассказала мне Ольга Ляуэр, жена писателя Сергея Каледина, которая долгие годы служила редактором в издательстве «Советский писатель» и готовила к печати знаменитое «Избранное» Искандера, вышедшее огромным тиражом в 1988 году. Когда она сказала любимому ею Фазилю, что представленная им рукопись превышает требуемую на два-три авторских листа и она из уважения к нему предпочитает, чтобы он САМ убрал те рассказы о Чике, которые, возможно, «не очень», Искандер безошибочно удалил ЛУЧШИЕ. А когда Сергей Каледин в восторге процитировал ему по телефону какой-то блестящий пассаж из этой книги, Фазиль сказал, что это НЕ ЕГО ТЕКСТ, он этого отродясь не писал, Каледин что-то путает…
Глава тринадцатаяКонец восьмидесятых: Фазиль на вершине
Новые/старые книги
Конец восьмидесятых — начало девяностых, пожалуй, пик публичной жизни Фазиля Искандера как писателя и общественного деятеля. Контраст с первой половиной десятилетия колоссальный!
Перемены были неожиданными. Сам Искандер вспоминал об этом в предисловии к книге «Человек и его окрестности» (1993):
«Через несколько дней я вдруг услышал, как дикторша телевидения, передавая прогноз погоды, назвала мое имя и процитировала шутливые строчки моего рассказа („Начало“. — Е. П., М. Г.) о том, как москвичи, затаив дыхание, слушают прогноз погоды, словно они собираются на охоту или полевые работы.
Слышать это было странно и очень приятно. Если я иногда и чувствовал взгляд государства на себе, это всегда был сумрачный или подозрительный взгляд. И вдруг государство устами женщины улыбнулось мне.
Это был знак, хотя я и не сразу поверил в него. Мы всё еще жили в знаковой системе. Вскоре редакции газет и журналов, ворчливо, по-домашнему удивляясь, что я к ним перестал обращаться (я перестал!!!), стали просить у меня дать им что-нибудь. Засим последовали приглашения на разные международные конференции. Скорее всего, такие приглашения бывали и раньше, но до меня они не доходили. Государство поверило: не сбежит, не оклевещет. Я стал ездить».
Уже во второй половине 1985 года начали появляться публикации и старых, иногда написанных еще в семидесятых, и новых вещей Искандера. Апофеозом стал выход трехтомного «Сандро из Чегема» в издательстве «Московский рабочий» в 1989 году. Именно эту публикацию, повторим, можно считать точкой окончания работы над главной книгой его жизни.
Писатель и издатель перестроечных времен Юрий Кувалдин вспоминал об этом издании:
«Мы долго сидели у Искандера, складывая рассказы в роман. И своего давнего приятеля художника Николая Недбайло я привел на этот трехтомник. Он сделал множество черно-белых рисунков пером и тушью. Сначала, конечно, Николай Недбайло по моим пересказам выдающейся главы Искандера „Пиры Валтасара“ написал большой холст маслом, и мы эту огромную картину принесли в подарок Фазилю Абдуловичу на день рождения. Потом, в 1990 году, я сам под маркой „Вся Москва“ издал фолиант — весь роман „Сандро из Чегема“ в одном томе 100-тысячным тиражом. <…>
Фазиль Искандер говорит глубоким басом, очень медленно, с большими паузами, от которых иногда собеседнику делается не по себе. <…> Взгляд его больших черных глаз почти гипнотизирует, отсылая как бы к его саркастической повести „Кролики и удавы“.
Положив локти на стол и обхватив голову, долго смотрит в одну точку, как будто взвешивает все „за“ и „против“ в высказываниях собеседника.
Он вообще нетороплив».[103]
Можно было не торопиться — в то пятилетие издатели, что называется, выстраивались к Искандеру в очередь.
Вот только некоторые из книжных изданий той поры.
1986 — «Большой день Большого Дома» (сборник, Сухуми, 200 тысяч экземпляров); «Праздник ожидания праздника» (сборник, «Молодая гвардия», 100 тысяч экземпляров).