1988 — «Кролики и удавы» (сборник, «Книжная палата», 100 тысяч экземпляров).
1989 — «Сандро из Чегема» (книжное издание романа, «Московский рабочий», 50 тысяч экземпляров).
1990 — «Стоянка человека» (книжное издание повести, «Молодая гвардия», 100 тысяч экземпляров).
1991 — «Стоянка человека» (сборник, серия «Библиотека журнала „Знамя“», тираж 800 (!) тысяч экземпляров).
Восемьсот тысяч тиража одной лишь книги, а всего — гораздо больше миллиона экземпляров. И это только за пять лет, не считая журнальных публикаций и участия в коллективных сборниках, вместе с которыми перевалит далеко за три миллиона экземпляров!
Кстати, под обложкой коллективного сборника с немудреным названием «Рассказы и повести последних лет» («Художественная литература», 1990 год, тираж 200 тысяч экземпляров) встретились Фазиль Искандер и Евгений Попов. В этом же сборнике — Виктор Астафьев, Евгений Богданов, Леонид Бородин, Борис Екимов, Олег Ермаков.
Во многом итоговой для Искандера стала и книга избранных стихов «Путь», вышедшая в 1987 году. Искандер напишет еще немало стихотворений, но именно в этом сборнике нагляднее всего прослеживается его становление как поэта: от свежей, яркой наивности ранних этнографически-описательных стихов — через энергичный, мощный, «киплинговский» стих шестидесятых — к спокойной афористичности поздней философской лирики. Собственно, такой она останется и до самой кончины автора. Да и название соответствующее — «Путь» как общеизвестная, но продуманная, индивидуализированная автором метафора жизни.
Тут можно напомнить стихотворение «Ежевика», которое сам Искандер на встречах с читателями читал неоднократно, считал его значимым для себя (записи авторского чтения есть в Сети. «Стихи Ф. Искандера. Читает автор»).
…А над рекою камень дикий,
Но даже камень не был пуст:
В него вцепился ежевики
Расплющенный зеленый куст.
Почти окованный камнями,
Он молча не признал оков,
Своими тонкими корнями
Прожилья камня пропоров.
<…>
…Ты человек. Но поживи-ка!
И выживи. И много дней
Живи, как эта ежевика,
Жизнь выжимая из камней!
Стойкость перед ударами судьбы, скудость ее даров — но и вера в победу над камнями как неживой, давящей, убивающей силой. Ну и при всём при этом «горный» — абхазский — колорит, всегда остававшийся для Искандера «фирменным» знаком. А некоторый дидактизм, назидательность будут присущи почти всем поздним стихам Искандера. Дидактичными становятся к зрелому возрасту что стихи, что проза многих больших писателей. Это и понятно. Надоело заботиться о «красивостях», нет времени, чтобы подыскивать образы поинтереснее. Хочется сказать о том, что действительно заботит и волнует, о чем размышлял всю долгую жизнь…
Помимо полного «Сандро», помимо публикации последних рассказов из цикла о Чике Искандер напечатал во второй половине восьмидесятых два очень важных для себя произведения. Это «Старый дом под кипарисом» (журнал «Знамя», 1987, № 7; уже через год в объемном сборнике выйдет под названием «Школьный вальс, или Энергия стыда») — условно «старая» повесть. И условно «новая» — «Стоянка человека».
У Искандера всегда была тяга к тому, что литературоведы называют «циклизация». Рассказы, которые писались и публиковались отдельно, он постоянно собирал под одной обложкой как единое произведение. Поэтому и спорят о жанрах его главных вещей: «Сандро из Чегема» или «Детство Чика» — это роман или всё же цикл рассказов? Аргументы за и против для каждого варианта ответа в изобилии. «Старый дом…» хотя и называется повестью, несомненно, всё же сборник рассказов, объединенных темой детства. Достаточно сказать, что в состав «повести» вошел один из первых рассказов Искандера «Петух» и рассказ «Тринадцатый подвиг Геракла». Они публиковались отдельно множество раз. «Старый дом…» был дополнен новыми рассказами, их немного, но они важны — например, рассказ «Отец».
Мир детства «Старого дома…» — это не мир Чика, притом что персонажи пересекаются (та же учительница Александра Ивановна или сумасшедший дядюшка). Это именно детство Фазиля. В «Чике» больше философии, больше абстрактного, универсального, как бы общего для ребенка в любой точке мирового пространства и времени. Цикл «Старый дом…» четко привязан к Абхазии тридцатых — сороковых годов, и здесь главное не философия, но мораль.
В который раз отдадим должное великолепному мастерству Искандера — давно известные рассказы, впустив в свои ряды рассказы новые, приобрели некое дополнительное звучание. Исследователь Ольга Козэль определяет его так:
«В повести „Школьный вальс, или Энергия стыда“ основной темой становится всё же не страх (которому тоже уделено большое значение), а стыд — стыд за предательство. Репрессированный человек (отец маленького героя повести) стыдится напоминать о себе письмами близким, чтоб лишний раз не травмировать их, мальчик стыдится своего бессилия, а вырастая, подсознательно считает себя предателем по отношению к отцу, умершему на чужбине. Впрочем, он прощает себе с возрастом это предательство, поскольку нельзя всю жизнь жить с комплексом вины. Ф. Искандер оставляет „за кадром“ вопрос: человека простить можно, а насколько реально простить власть, которая заставляет своих граждан умирать на чужбине, а ни в чем не повинных детей терзаться стыдом?
Вопрос это скорее риторический, и однозначного ответа не требует: в произведении Ф. Искандера „Школьный вальс, или Энергия стыда“ каждый решает его „сам для себя“. Вывод, который подсказывает художественная система повести, прост: Стыд, являясь, по существу, психическим явлением, свойственным порядочным людям, тоже обладает Энергией, помогающей человеку выжить, заставляющей двигаться вперед».[104]
В то время в «Школьном вальсе…» увидели прежде всего «абличительный» момент. Между тем это прекрасный образец «старой» прозы Искандера, с ее юмором, сочностью, оптимизмом, невзирая ни на что. Новая проза будет иной.
Иной стала уже «Стоянка человека», опубликованная в трех номерах (седьмой — девятый) того же «Знамени» в 1989 году. Искандер, как нам кажется, по-прежнему мыслил масштабами «Сандро…», пытался создать новый эпос с новым эпическим героем.
Виктор Максимович, о котором рассказывается в тринадцати новеллах или даже маленьких повестях («Стоянка» весьма обширна по объему), — это своего рода герой нашего времени. Он перенес много испытаний (даже слишком много для обычного человека — однако впору для героя эпоса), но не утратил смысл жизни. «…Я никогда не встречал ни в одном другом человеке такой размашистой широты мышления и снайперской точности попадания в истину», — говорит о нем Искандер. Виктор Максимович говорит авторским голосом, изрекая немало афористичных и точных суждений: «Ум — разит. Мудрость — утоляет. Мудрость — это ум, настоянный на совести. Такой коктейль многим не только не по плечу, но и не по нутру» и ставшее знаменитым «Бывают времена, когда люди принимают коллективную вонь за единство духа». А главная его цель в жизни — строительство махолета, способного поднять человека в воздух силой мускульных сокращений, — несомненная метафора полета души, преодоления земной косности, всех и всяческих рамок.
Однако, на наш взгляд, что-то у Искандера не получилось. Возможно, дело в том, что в «Сандро…» было много наивной, радостной веры в перемены к лучшему, много природной энергии, солнца, делающего и жизнь героев, и само повествование светлым и оптимистичным, несмотря на всё плохое, что происходит (плохого, конечно, тоже немало).
Так вот, «Стоянка человека» совсем другая. Она сумрачнее, меланхоличнее. Пессимистичнее, в конце концов. Мастерство Искандера-прозаика здесь достигает степеней, до которых в «Сандро…» ему было далеко. Если рассуждать формально, «Стоянка человека», возможно, самая совершенная проза Искандера. Но что-то главное, делающее Искандера Искандером в глазах миллионов читателей, было утрачено.
Виктор Максимович не добивается ничего, его дела не завершены, он гибнет, о нем забывают… Его творческие и интеллектуальные возможности растрачены впустую. Потому ли, что внешние обстоятельства были против? Или (закрадывается у читателя мысль) потому, что такого рода мечтатели и умельцы обречены изначально? При любых режимах и обстоятельствах?
Характерна рецензия на «Стоянку…», написанная Евгенией Щегловой и опубликованная в 1990 году журналом «Нева». Характерна — то есть обычна для перестроечного бурления и ажиотажа, когда приглядеться к авторскому замыслу, вчитаться в текст было некогда, да не очень-то и хотелось. Главное — уловить тенденцию, возможно, прямо противоположную авторскому видению.
«Честь Виктора Максимовича — русская высокая интеллигентность. А мы вроде отвыкаем презрительно гвоздить интеллигенцию — мозг и совесть нации — „прослойкой“. И взлетает ввысь искандеровский герой не потому, что изобрел он аппарат, движимый маховыми усилиями крыльев, а благодаря мощи своего интеллекта. Благодаря врожденной порядочности. Благодаря совести, неусыпной и требовательной.
Удвоенная острота зрения позволяет ему отбросить даже тень меркантильности. И уподобить дом нечистоплотного в выборе друзей знакомого… тому свету — ибо в нем встречаешь сразу и убийцу, и убиенного. И понять, что, если общество отнимает у человека его социальное достоинство, национальное начинает раздуваться, как раковая опухоль. И с горечью вспомнить трагически изломанные судьбы своих довоенных друзей-одноклассников. Угораздило же их родиться с умом и талантом в такое чудовищное время! И сказать, что „бывают времена, когда люди принимают коллективную вонь за единство духа“».[105]
Упаси нас бог от подобных рецензий! Искандера вот, увы, не упас. Но, положа руку на сердце, при всём очевидном спрямлении рецензентом идейной основы книги, во многом публицистичная «Стоянка…» для таких выводов поводы всё же давала.