Искандер с трибуны говорил мягко и, на первый взгляд, общо, хоть и упоминал о Сталине и коллективизации. Его вывод был таким:
«Если в самом художественном образе нас радует объединение, то, видимо, есть в нас некие силы, которые могут этот безумный мир привести к какому-то человеческому единству».
Эта позиция, которая кажется сегодня и очевидной, и даже в чем-то банальной, вызвала неоднозначную реакцию. Ведь страсти уже кипели вовсю. Незадолго до копенгагенской встречи свое сомнение в успехе перестройки коллективно выразили эмигранты-писатели и эмигранты — деятели культуры в «Письме десяти» (среди них Василий Аксенов, Юрий Любимов, Владимир Максимов, Эрнст Неизвестный, Александр Зиновьев), что вызвало резкую отповедь из Москвы (Егор Яковлев, Олег Ефремов, Михаил Ульянов и другие). А крутые эмигранты-диссиденты и вовсе разразились так называемым «Кельнским обращением», призвавшим беспощадно биться с коммунизмом, невзирая на все «перестройки».
Мария Розанова, жена Андрея Синявского и фактически соредактор знаменитого эмигрантского «Синтаксиса», всегда отличавшаяся радикальностью суждений, в тот раз публично противопоставила слова Искандера непримиримости этих борцов: «Мне, например, позиция… Искандера ближе, чем позиция нашей Пассионарии — Натальи Горбаневской». Значит, выступление Искандера было не просто общими словами — это было вполне четкое послание писателя: не биться друг с другом, не воевать, но разговаривать.
Мы остановились на этом потому, что в разворачивающейся тогда сначала журнальной, а потом и общественной острейшей полемике (а после и в силовом конфликте Грузии с Абхазией) Фазиль Искандер неизменно сохранял независимость суждений от крайностей литературно-политических партий и совершенно однозначную устремленность к миру и единству.
И еще: едва ли не единственный из всех выступающих в Копенгагене, Фазиль Искандер говорил преимущественно не о политике, а о вечном — о писательском предназначении, да и просто о жизни и смерти. О поэтах Багрицком, Корнилове, Павле Васильеве. О своем сумасшедшем дядюшке. И вот такое удивительное место было в этой речи:
«Есть такая абхазская пословица „Рукой дурака ловят змею“. Я думаю, это может быть определением писателя вообще».
Назвал себя и присутствующих дураками!.. Пусть и с иронией, и весьма в положительном смысле — мол, такие смелые, что даже змей не боятся… Ирония, полагаем, дошла не до всех, уж не говоря о глубине других пассажей в его выступлении. Даже сегодня очевиден диссонанс со всеми прочими сугубо политизированными речами; тогда же это должно было прямо поразить коллег-писателей и славистов.
С другой стороны, такая реакция была вполне на руку самому Фазилю: мол, ну что с него взять, тут о насущном, о политике, а он всё о своем. Оставим-ка его в покое! Но, как увидим, так и не оставили…
В 1990 году Фазиль Искандер побывал в США уже со всей семьей. Он ехал по приглашению Норвичского университет (штат Вермонт) на научный симпозиум к столетию Пастернака, но не только. «Сыну Америку показать», — говорил он о главной цели своей поездки. Сыну, Сандро, было семь лет.
Кинодраматург Анна Родионова вспоминает о том лете в Штатах:
«Поэтом-резидентом в Норвиче был Наум Коржавин, он тоже читал лекцию, а также был приглашен Булат Окуджава, который до этого уже много лет отказывался петь свои песни, но тут не устоял и, хотя спотыкался, забывая слова, тут же зал подхватывал и продолжал строчку — подсказывали американские студенты, хорошо выученные своими наставниками. <…>
У всех нас, приехавших в то лето, было ощущение, что никакую Америку мы не увидим: вокруг никаких небоскребов, чисто сельский пейзаж — коровы и лошадки, растут ромашки и крапива… Нас поселили в общежитии, вокруг все говорили по-русски, двух писательских жен — Тоню Искандер и Олю Окуджаву — подрядили дежурить по вечерам для консультаций по языку: у меня где-то до сих пор хранится афиша русского кафе с этими двумя именами. Но студенты стеснялись и не шли, зато шли все наши, которые просто любовались на этих красавиц, — у поэтов хороший вкус».[117]
Но, конечно, к сельской идиллии и дружеским посиделкам с концертами всё не сводилось. Родионова вспоминает:
«…его и Булата приняли в почетные доктора Норвичского университета, и оба они стояли в мантиях и квадратных шапочках с кисточками, спадающими на носы.
Фазиль сдул кисточку — она мешала, и кисточка куда-то пропала.
Ее искали, но не нашли.
Тогда Тоня сказала в сердцах:
— Ты даже кисточку не смог сохранить. Посмотри на Булата!»[118]
А в лекции своей «Пастернак и тема ясности в искусстве» Искандер снова сказал о своем самом важном, заветном:
«Писатель, который прочел в глазах у читателя радость узнавания своего искусства, сам превращается в благодарного читателя души своего собеседника. В этом великий объединяющий смысл искусства, и если бы даже это объединение ограничивалось только взаимным утешением, этого было бы достаточно. Ничто живое так не нуждается в утешении, как человек».
История недолгого депутатства Искандера (1989–1991, Верховный Совет самораспустился после распада СССР) ничем особо выдающимся не ознаменована. Ну разве что анекдотом: Искандер был запечатлен телекамерой во время трансляции заседания Верховного Совета с закрытыми глазами. По этому поводу возмутилось некоторое количество телезрителей: неужели депутат Искандер спит и не занимается своими прямыми обязанностями?!
Своему старому другу, Станиславу Рассадину, Искандер говорил про это так:
«Да, это было ужасно! Внушало ужас само присутствие там. Я не пропускал заседаний. Вообще все говорили: как только меня покажут по телевидению, я сплю. Это было близко к истине…»[119]
Искандер был избран от Абхазии в числе реформаторов СССР, противостоящих старой советской элите. Однако радикалов, требующих немедленного отделения Абхазии от Грузии, он не поддержал. Дело было не в том, что он выступал против сепаратизма или радел о территориальной целостности Грузинской ССР. Искандер буквально до последнего надеялся, что Советский Союз как объединение народов всё же сохранится. В том или ином виде, пусть и с потерями. Усугублять ситуацию заявлениями о немедленной независимости вряд ли разумно, да и чревато большой кровью…
Возможно, в тот момент Искандер не учел необратимости процессов, которые уже шли в Абхазии, причем масла в огонь подливала во многом именно грузинская сторона. Наверное, договориться было уже невозможно. Но он надеялся.
Известен политический документ за авторством Искандера — «Письмо друзьям», написанное и опубликованное в «Советской Абхазии» 30 ноября — 1 декабря 1990 года. Это прямое опровержение мнения тех, кто считал, что Искандер на заседаниях парламента мог только спать, что ему не было дела до реальности.
Было, да еще какое.
«А что же центр? Наша растерянная, взвинченная, развороченная страна смотрит ли на него с надеждой? К сожалению, нет. Такое впечатление, что в верхних эшелонах власти всё еще идет глухая борьба за власть. Отсюда ее невразумительность и нарастание центробежных сил.
Если закрыть глаза и представить телеэкран за многие месяцы, тo такое ощущение, что правительство что-то мямлит и мямлит. Смысл не ясен, но впечатление такое, что оно всё время умоляет нас пожалеть его.
Как могло случиться, что правительство всё время опаздывает прийти на помощь людям, которых убивают и насилуют погромщики? И при этом обнаруживается, что все эти погромы достаточно тщательно и не слишком скрыто готовились».
А по самому больному вопросу Искандер заявляет вот что:
«Сейчас все бредят выходом из страны. И союзные республики, и многие автономные. Но вопрос этот — колоссальной сложности, и те, кто так смело предлагают отделяться, не представляют всех его оттенков.
К нашим больным несвободой народам свобода пришла, как в тюремную больницу. Главврач вошел и объявил:
— Вы теперь свободны.
Но состояние здоровья больных таково, что ни один врач не в силах сказать, можно ли больным встать и уйти, или еще нельзя. Пока не ясно, что лучше для больного — двигаться или лежать, лучше лежать и лечиться проверенным временем лекарством. Этим лекарством всё ныне цивилизованное человечество лечилось от феодализма. Если мы действительно оздоровим страну, хотя бы сделаем первые успешные шаги к нормальным демократическим порядкам, — кто же тогда может запретить тому или иному народу выйти из Союза? Если он этого захочет в новых условиях? А если перестройка окончится крахом и в стране произойдет переворот, тогда и отделившиеся народы будут снова, уже, может быть, с кровью, притянуты к центру. И никто в мире их не защитит».
Кажется, трудно с этим спорить. А никто и не спорил. Никто в это время просто не слушал другого. Дело катилось к распаду империи, катилось к гражданской войне. Слава богу, она не стала всеобщей, но родину Искандера она затронула, да еще как.
Диалог авторов
ЕВГЕНИЙ ПОПОВ: Конец восьмидесятых — странное время, когда все мы, конечно же и Фазиль, надеялись на БЛАГОРАЗУМИЕ, на то, что «завтра будет лучше, чем вчера», как пелось в популярнейшей песне Александры Пахмутовой на слова Николая Добронравова. А в результате получили шиш, чуть ли не гражданскую войну. Время депутатства Фазиля было едва ли не единственной попыткой остановить распад империи, вразумить глупцов и негодяев. Впрочем, негодяи всегда имеют свои определенные цели, и этим целям Фазиль никогда не соответствовал. Ну а глупцы, как это известно с древнейших времен, невразумляемы. Посмотрите, что творится в головах многих ярких представителей нынешней «светлой интеллигенции», которая отвергает очевидные факты, предпочитая им множество наспех созданных симулякров «свободы», «либерализма». Фазиль уже тогд