«В мировой литературе немало великих и страшных книг о том, что происходило в голове убийцы. Но самая страшная книга еще не написана. Это книга о том, что в голове убийцы ничего не происходило. Такую книгу трудно написать, но стоило бы».
Тут камешек в огород «ультрапсихологической» прозе, может быть, и любимому в юности Достоевскому. Однако и сам Искандер такого рода психологизму в зрелой прозе дань отдал — что в «Морском скорпионе», что в вещах девяностых.
В 1991 году Искандер согласился стать сопредседателем реформируемого Союза советских писателей — дела, в общем, уже безнадежного. Вместе с Искандером сопредседателями были Алесь Адамович, Чингиз Айтматов, Анатолий Ананьев, Григорий Бакланов, Василь Быков, Андрей Вознесенский, Андрей Дементьев, Евгений Евтушенко, Рустам Ибрагимбеков, Борис Можаев, Анатолий Приставкин, Евгений Сидоров, Владимир Соколов, Юрий Черниченко. Крайне пестрая, и уж если прямо говорить, совершенно неспособная на осуществление реальных масштабных замыслов компания. Первым секретарем правления назначили Тимура Пулатова. В конце его карьеры коллеги говорили о нем так: «Подлог, ложь, обман, самодурство». No comments! Вот почему все эти писательские объединения-разъединения запомнились общественности главным образом серией имущественных и прочих скандалов, в которых имя Искандера, слава богу, не фигурировало.
Больше для курьеза упомянем, что Искандер в девяностые стал академиком Российской академии естественных наук РАЕН, Академии российского искусства, Независимой академии эстетики и свободных искусств. Что это такое? Откуда взялись эти организации, столь щедро раздававшие ученые титулы? Искандер и сам в этом не слишком разбирался. Ну, выбрали значит выбрали.
А вот что правда, то правда: Фазиль Искандер — действительно почетный член Российской академии художеств. Член и лауреат Баварской академии изящных искусств. Почетный доктор Норвичского университета. Его именем астроном Крымской астрофизической обсерватории Людмила Карачкина назвала обнаруженный в 1983 году астероид.
В девяностых Искандер продолжал «числиться по либеральному лагерю». В 1996 году его подпись стоит под «письмом ста» — призывом ста представителей российской интеллигенции к президенту Ельцину остановить чеченскую войну, в 2003-м — под коллективным воззванием «Остановим чеченскую войну вместе» («Новая газета», 20 марта). Конечно, Искандер оставался самим собой — публичных истерик не закатывал, индивидуальных акций протеста не затевал. И еще: никогда не радовался развалу СССР, своей империи (в отличие от многих и многих). Однако иллюзий относительно советской власти не питал, всегда помня ее прегрешения и преступления. Но при этом говорил, например, в интервью «Аргументам и фактам»:
«В СССР оставаться порядочным было легче: в те годы зло имело четко очерченные границы. Если кто-то нарушал их вопреки своей совести, то он хотя бы осознавал, что́ творит. Нынешнее зло — расплывчато и туманно, и потому гораздо страшнее».[121]
А еще раньше, в 2011 году, в интервью Лидии Графовой Искандер прямо заявил:
«Распад Союза я считаю огромной трагедией — распалась по-живому реально существовавшая человеческая общность».[122]
«Иллюзии демократии развеялись без следа» — вот, пожалуй, его ключевая мысль, повторяющаяся в различных вариациях снова и снова со второй половины девяностых. Но куда больше политики Искандера волновало состояние культуры, которое для него всегда было тесно связано с уровнем нравственности в обществе. «Неграмотные прошлых времен опирались хотя бы на патриархальную мораль. Сегодняшние полуграмотные — на потребительскую», — резюмировал он. А в интервью американскому эмигрантскому интернет-порталу «Чайка», спустя почти двадцать лет после падения Союза, Искандер скажет, как будто подводя итоги:
«Новые идеалы еще не возникли, а многие старые нравственные устои утеряны. Общество устало от серьезных вопросов, ответы на которые оказывались профанацией. <…> Непонятно, к каким ценностям звать читателей.
Когда была отменена цензура, тиражи журналов поднялись невероятно, до миллионов, печаталось всё, что раньше запрещалось, свое и зарубежное. Но довольно быстро этот запас исчерпал себя, и стало ясно, что печатать больше нечего».[123]
Это как раз о ситуации в девяностых. Потом-то появится много новых писателей, но они Искандеру будут уже не очень интересны — да и влияние этих «новых» на общество окажется крайне незначительным.
Самым тяжелым испытанием девяностых для Искандера стала грузино-абхазская война. Не только потому, что гибли его соотечественники, среди которых были и его знакомые, что были разрушены города и сёла, которые он любил с детства, — была нарушена гармония мира, иллюзия того, что приход демократии примирит народы, пострадавшие от советской власти.
Искандера в Абхазии — в пылу борьбы, конечно — упрекали в том, что он не встал открыто на сторону своего народа. Не выступал в поддержку независимости Абхазии. Не помогал с закупкой оружия…
При этом никто не может упрекнуть его в том, что он поддерживал сторону грузинскую. Искандер был вместе с Абхазией. Много раз — и до войны, и после — он рассказывал о том, как в советское время пытались уничтожить абхазский язык и абхазскую культуру, о насильственной «грузинизации» в сфере образования: «…было чудовищно ненормально и, что я прекрасно видел и чувствовал, это закрытие абхазских школ и перевод их на грузинский язык — объясняли это тем, что это якобы один и тот же язык, хотя эти языки ничего общего не имеют» (из интервью интернет-порталу «Чайка» 1 сентября 2008 года).[124]
Но главным он считал безусловное прекращение грузино-абхазской войны.
Он написал об этом небольшой рассказ «Мальчик и война», опубликованный в 1996 году в одиннадцатом номере «Нового мира». Сюжет таков: сквозь сон двенадцатилетний мальчик, живущий в Москве, слышит разговор отца с гостями из Абхазии. Молодой абхазец без всякой героизации рассказывает о том, как в один день он сначала убил двух пленных грузинских гвардейцев, что пытались бежать, бросив в них гранату, а потом стрелял в абхазских мародеров, о том, как погиб от рук неизвестных всеми уважаемый доктор Георгий, который «громко ругал и грузинских, и абхазских националистов».
Эти истории потрясли мальчика. И отец, который выступает в тексте носителем высшей мудрости, отвечает на его вопросы о жестокости мира так:
«Все-таки люди постепенно добреют, — ответил отец, — но единственное доказательство этому — культура. Древняя культура имеет своих великих писателей, а новая — своих. Вот когда ты прочитаешь древних писателей и сравнишь их, скажем, со Львом Толстым, то поймешь, что он умел любить и жалеть людей больше древних писателей. И он далеко не один такой. И это означает, что люди все-таки, хотя и очень медленно, делаются добрей. Ты читал Льва Толстого?
— Да, — сказал мальчик, — я читал Хаджи-Мурата.
— Тебе понравилось? — спросил отец.
— Очень, — ответил мальчик, — мне его так жалко, так жалко. Он и Шамилю не мог служить, и русским. Потому его и убили… Как дядю Георгия. <…>
— Где-то мерзавцы убивают невинных людей, а тут нищая старушка кормит нищих собак. Добро неистребимо, и оно сильнее зла», — заключает отец.
Рассказ — не из лучших у Искандера. Слишком много назидательного, лобового. Но пацифистские взгляды Фазиля выражает отчетливо и ясно.
Однако позиция писателя, пытающегося остаться над схваткой, никогда не может быть приравнена к позиции человека, симпатии которого вполне определены. И они, повторим, целиком и полностью на стороне Абхазии.
Старый друг Искандера Станислав Рассадин вспоминал:
«Когда в Абхазии начала литься кровь, я, помнится, сказал Искандеру:
— Прости мне мой черный юмор, но теперь тебе есть чем закончить роман: дядя Сандро убит на улице Мухуса эндурской пулей. <…>
Но Фазиль моей невеселой шутки не принял:
— Нет. Сандро умереть не может».[125]
Вот оно, кредо настоящего писателя: литература, ее создания живут по совсем иным правилам, нежели смертные.
Искандер продолжал бывать на родине и после окончания военного конфликта. Общался с руководством республики, получил абхазскую государственную награду — орден «Честь и слава» I степени, а в 2009 году национальный банк Абхазии выпустил в серии «Выдающиеся личности Абхазии» памятную серебряную монету, посвященную Фазилю Искандеру.
Кстати, побывав в 2004 году вместе с Фазилем в послевоенной республике, Станислав Рассадин (симпатии его весьма неполиткорректно были отражены в очерке «По Абхазии — с Искандером. Неполитические заметки» для майского номера «Новой газеты») вдруг вспомнил такой эпизод из жизни многонациональной интеллигенции советского времени:
«…давным-давно в доме моего друга Натана Эйдельмана я встретил Мераба Мамардашвили, не нуждающегося в рекомендациях, который тем не менее явственно поморщился, услыхав, что сейчас придет Фазиль Искандер. (Хорошо — не пришел.) А теперь в „Дневниках Натана Эйдельмана“, героически расшифрованных его женой Юлей, нахожу удивленную запись, сделанную в тот самый день и касающуюся Мераба: „не понимает, почему абхазы не должны подчиняться грузинам“».
В 2008 году после конфликта в Южной Осетии (Искандер поддержал действия России) и признания Российской Федерацией Республики Абхазия автор «Сандро из Чегема» сказал, обращаясь по телевидению к землякам:
«Главное случилось — Россия признала Абхазию, а дальше Абхазия должна развиваться как нормальное, человечное, демократическое государство, и все, кто живет в Абхазии, — не только абхазы, но и все другие нации, в том числе и грузины, должны жить мирно.