Но самое главное — тост Искандера. „Когда я смотрю на этот зал, — трескуче произнес Фазиль Абдулович, — мне кажется, что произошла революция…“ Выдержав мхатовскую паузу, Искандер закончил: „И к власти пришла интеллигенция“. Интеллигенция к власти не пришла — ни тогда, ни потом. Она нигде не приходит к власти. Да и зачем ей власть?»[132]
Как видим, тема «Интеллигенция и власть» волновала Искандера постоянно. В отличие от автора мемуаров, в том, что ей необходима власть, он не сомневался — но и понимал, что это невероятный поворот…
Не раз в новом веке у Искандера спрашивали об отношениях Грузии и Абхазии, об отдаленных последствиях войны, которая закончилась в прошлом десятилетии. Может быть, закончилась, а может быть, еще длится, особенно в сердцах тем, кто потерял близких. 8 июля 2004 года Искандер писал в «Новой газете»:
«После страшной войны, навязанной этой администрацией (властями Грузии. — Е. П., М. Г.), жизнь вместе в одной республике невозможна. Невозможна, когда во всех школах Абхазии висят портреты старшеклассников, убитых на этой войне. Чья рука подымется снять эти портреты? Жертвы безумной войны для трехмиллионного народа выглядят всё же не так, как жертвы стотысячного народа.
Сейчас и в Абхазии, и в Грузии нужен долгий, прочный мир, пробуждающий созидательный пафос. В более отдаленном будущем, когда время затянет раны, нанесенные войной, наши народы сами решат, как им жить».
При этом, повторим, он публично поддержал позицию России по южноосетинским событиям 2008 года и особенно последовавшее за этим признание Абхазии. Политику тогдашнего президента Грузии Искандер назвал авантюристической и в интервью Ольге Кучкиной, корреспонденту «Комсомольской правды», 20 августа выразился о Саакашвили так:
«Мне кажется, что вот эти агрессивные действия политиков вызываются тем, может быть, что они с приходом к власти не умеют найти пути улучшения жизни народа, пути достижения более или менее гармонического его состояния. А война — такой грубый, но достаточно, к сожалению, сильный способ доказать, что, ну сейчас нам не до этого, вот кончится война, тогда… Поднять уровень жизни грузинского народа Саакашвили, видимо, не может — и применяет этот способ».[133]
Фазиль Искандер и в последние годы жизни бывал в Абхазии, поддерживал связи с абхазской диаспорой, был в ней старейшиной, и относились к нему соотечественники всегда с уважением и почтением.
Поздняя проза
В конце девяностых — начале десятых книг у Искандера вышло немало, но тиражи с прежними сравниться не могли. Собрание сочинений, вышедшее в издательстве «Время» в 2003–2008 годах, имело тираж всего три тысячи экземпляров. Что поделать — какие времена, такое и «Время»! Звучит банально, но иначе не скажешь.
В 1999–2004-м Искандер напечатал более двадцати новых рассказов. Как правило, это небольшие истории из современной жизни, не претендующие на глубокие обобщения, но полные социальной критики, иногда очень меткой.
Вот рассказ «День писателя» («Новый мир», № 4, 1999), написанный от первого лица. Писатель едет в поликлинику за рецептом на снотворное. Описывает трагикомические перипетии добывания рецепта. Встречи на улицах и в метро. Свободный полет ассоциаций. Подборка фирменных афоризмов. Уличные торговцы чуть ли не силой продают ему ненужные перчатки и кашне. Телепрограмма заполонена рекламой. Остается только принять снотворное и забыться.
Можно выделить из этого ряда рассказ с броским названием «Антип уехал в Казантип» («Знамя», № 1, 1999). Он написан раешным стихом! И сам по себе — остросатиричен. Процитируем бо́льшую часть этой миниатюры, безусловно, для Искандера экспериментальной. И обратите внимание, как свеж и задорен этот стих.
«— Где Антип?
— Уехал в Казантип!
— Ну и тип!
— Кто? Антип?
— Да и ты хорош. Скажи честно, где Антип?
— Честно говорю — уехал в Казантип.
— Ну и тип! Он деньги у меня брал в долг. Мы же договорились с ним о встрече.
— Еще не вечер! Про должника намекну слегка: вернет или вильнет! Ты бы и мне одолжил рублей сто.
— Еще чего!
— Чтобы равновесило, как коромысло… Вижу, морда скисла. Зато я уговорю Антипа вернуть твой долг. Ты мне — Антип тебе. Обоим выгода, да и другого нет выхода!
— Я вижу, ты шутник!
— Пока не повесили за язык! Такие, как я, для народа — глоток кислорода. Время выпало из времени и волочится в темени. Наша демократия — для воров Аркадия. Обычай волчий — воруют молча. Эх, времечко, времечко! Один я, как попугай на семечки, зарабатываю языком… Лучше разбойная власть, чем власть разбойников. Таково мнение живых и покойников. До меня как до сельского поэта доходят голоса с того света.
— А что нового у вас здесь?
— Один сельский идиот уже который год, живя в городе, выдавал себя за городского сумасшедшего. Наконец власти его разоблачили, маленько подлечили и водворили его в места первоначального идиотизма. Кстати, не чуждые и властям. Он у нас. Мы рады гостям.
— А что он делает?
— Скрещивает фейхоа и помидоры. Или водит туристов в горы. А когда делать нечего, опять выдает себя за городского сумасшедшего. При этом доказывает с толком, что село стало поселком. И потому он не сельский идиот, а совсем наоборот. У него такое мнение, что его изба — имение. Приватизированное. Но сам он горожанин, а иногда парижанин.
— Черт возьми! Кажется, в России сельский поэт мудрее всех. Тогда скажи мне, что такое коммунизм и что такое капитализм?
— Это просто, как морковь! Коммунизм — кровь. Капитализм — дерьмо. Кто при коммунизме нанюхался крови, тот с надеждой смотрит на капитализм и не слышит запаха дерьма. Нема! А кто при капитализме нанюхался дерьма, тот с надеждой смотрит на коммунизм и не слышит запаха крови. Нюхай на здоровье!
— Так что же, в конце концов, у нас?
— Запах — вырви глаз! Бастурма из крови и дерьма! Россия никак не научится сопрягать. А надо, ядрена мать, сопрягать свободу и закон. У нас закон: выйди вон! Свобода в башке — что кот в мешке! У нас как сопрягать, так и лягать!»
Такая вот публицистичность — и бодрость, которую, кажется, и не ожидаешь встретить у семидесятилетнего патриарха и классика.
Публиковались и «настоящие» стихи, отнюдь не экспериментальные, — по-прежнему в ведущих журналах.
Мир потускнел в два раза,
В два раза ослабло зренье.
Что было вредно для глаза?
Видимо, все-таки тренье
Между тем, что я видел,
И тем, что видеть велелось,
Я никогда не предвидел,
Что так расплачусь за смелость…
Как нечто среднее между стихами и прозой, там и тут печатались афоризмы. Вот некоторые из них:
«Слава греет и взбадривает, когда светит издалека. Вблизи она вульгарна, нагло вторгается в личную жизнь.
Истинный талант с детства, сталкиваясь со сложной мыслью, запоминает ее, как мелодию. И уже взрослым он расшифровывает эту мелодию.
Как часто умные люди не понимают совестливых. Аппарат совести тоньше устроен, чем аппарат ума.
Высшее достижение литературы — смеяться над своим героем и его же любить.
Пессимизм — лучше уныния. Пессимизм — тоска по полюсу добра, следовательно, признаёт его существование. Уныние вообще не видит никаких полюсов.
Боевитость — советская черта, даже если это антисоветская боевитость.
Стоит вырваться из несвободы в свободу, как мы убеждаемся в банальности свободы, и опускаются руки. Но надо вглядеться в эту свободу — чтобы увидеть в ней новую несвободу и бороться с ней. И так до бесконечности.
Коммунисты, овладев Россией, всё время обрушивали все традиционные формы жизни. Даже уходя с исторической сцены, они и свободу ухитрились обрушить на наши головы.
Либеральные реформы в России надо было проводить под консервативным контролем.
Разумный человек должен быть одновременно либералом и антилибералом, консерватором и антиконсерватором, почвенником и антипочвенником, и так далее. Огромная, меняющаяся действительность требует каждый раз конкретного решения, соответствующего повороту действительности.
Революция — народная истерика. Не надо доводить народ до истерики».
Золотые слова, не потерявшие своего значения вплоть до сегодняшнего дня.
Однако вершинами последнего этапа работы Искандера можно считать две повести — «Думающий о России и американец» («Знамя», № 9, 1997) и «Поэт» («Новый мир», № 4, 1998).
«Думающий о России…», названный автором эссе-диалогом, стал основой некогда популярной постановки Театра сатиры «Привет от Цюрупы!» (2004). Роли исполнил популярный дуэт Александр Ширвиндт — Михаил Державин, режиссером стал Сергей Коковкин.
В спектакле, а особенно в его телеверсии того же года, всё веселее, в повести (или всё же рассказе, жанр тут определить сложно) — мрачнее. Сентенции, изрекаемые героями (американским туристом и отечественным мусорщиком), хоть и смешны, точны, но весьма горьки. В общем, из того же ряда, что и Антип с его Казантипом.
«— …Что делают в России? Какими делами занимаются? Дело, дело какое-нибудь есть?
— В России думают о России. Это главное дело России.
— Ну хорошо! Если думать о России — главное дело россиян, то какое-нибудь второстепенное дело у них есть? Какие-нибудь люди в России есть, кроме тех, которые думают о России?
— Ах, вы про остальных? Так бы и сказали. В России многие думают о России, а остальные воруют».
И через несколько реплик:
«— Ладно. Это не главное. Но из ваших слов получается, что в России воруют и те, кто ворует, и те, кто думает о России. Я не вижу между ними разницы. А вы видите?
— Да, иностранец нас никогда не поймет! Огромная, принципиальная разница! И мы на этом настаиваем! Те, кто думает о России, подворовывают в свободное от российских дум время. А у них этого времени так мало! А те, кто ворует, думают о России в свободное от воровства время. И у них этого времени тоже мало. Получается колоссальная разница! Главное, как человек проводит свое рабочее время, а не свободное.