Теперь мне представляется Фазиль большим невротическим ребенком. Невротическим потому, что его дергали тогда в КГБ, не часто, один-два раза, но этого ему хватило. Тем более он должен был ради семейного спокойствия скрывать всё это от своей жены Тони… А ребенком — потому, что он не знал элементарных порой вещей: например, мы однажды выходили из церкви, и он спросил: «Ведь Богородица была же одна, почему же на всех иконах у нее разные лица?»
И в Вологду мы ездили в гости к моему другу психиатру Эдику (фамилию позабыл). Кстати, этот психиатр освидетельствовал убившую Николая Рубцова его невесту Людмилу Дербину и уверял, что поэт по пьянке пытался поджечь ей спичкой лобок. Славная была поездка в разгар золотой осени.
А еще я помню, как в квартире Фазиля сцепился с его другом Беном Сарновым. Из-за диссидентов. Сарнов убеждал, что из-за них гражданский климат становится только хуже. А стычка наша была в 80-м году.
Фазиля я до «МетрОполя» не знал. Горд тем, что он считал мои стихи лучшими в альманахе, поэтический слух у него был тонкий. Что не помешало ему однажды заглянуть в мою сумку, скорей всего, опасаясь, что там у меня диктофон, который записывает его крамольные речи. Видимо, у него неврастения переходила порою в паранойю. Он знал, что меня постоянно таскают на Лубянку, и подозревал, не завербован ли я.
Фазиль Искандер — сочетание русского слова и абхазского воздуха. Это породило его уникальную, неповторимую интонацию. Из тысячи писателей Фазиля можно отличить по одной фразе.
Чтение прозы Фазиля Искандера — это глубокий и очень личный разговор с самим собой, погружение в человеческое и первозданное, нутряное и настоящее, нетронутое политической и коммерческой ржавчиной, эгоцентризмом, скверным характером или тщеславием. Дар художника, данный Искандеру, — не единственное его сокровище, в русской и мировой литературе немало тех, про кого можно сказать «великий писатель», однако у Фазиля Искандера было нечто большее: он — один из немногих прозаиков, может быть даже единственный в двадцатом веке, который прожил жизнь вечным «ребенком», — взрослеющим, непосредственным и мудрым ребенком-художником, сохранившим способность всегда смотреть на мир и людей так, словно увидел впервые, что называется, свежим взглядом, лишенным субъективности. Всё это невольно наложило печать и на его прозу, поставив ее еще выше той высоты, на какую можно взобраться с одним только талантом и мастерством. «Если не обратитесь и не будете, как дети, не войдёте…» — так вот, читая прозу и биографию Фазиля Искандера, я понимаю, что он обратился и умалился, а значит, войдет.
Надо прислушаться к голосу ребенка, которым ты был когда-то и который существует еще где-то внутри тебя. Если мы прислушаемся к ребенку внутри нас, глаза наши вновь обретут блеск. Если мы не утеряем связи с этим ребенком, не порвется и наша связь с жизнью.[149]
Я узнал Искандера, будучи студентом-математиком ЛГУ. Я был настроен крайне снобистски по отношению к советской литературе и презирал всех, кто еще не умер, полагая, что каждый живущий литератор — шантрапа. Мне случайно попалось в «Новом мире» «Созвездие Козлотура». Прочитал один абзац — хорошо. Второй — снова хорошо. Надо же, кто-то что-то умеет и в наше время! И всё равно — меня позвали, и я повесть не дочитал. Тогда это было ниже моего достоинства. Читал потом с наслаждением, и всё же прошли десятки лет, прежде чем я решился сказать себе, что это такой же великий писатель, как все наши русские классики.
Фазиль Искандер был замечательным писателем и сохранял в себе лучшие человеческие качества — прекраснодушие, наивность и доброту.
Фазиль Искандер создает такую новую реальность, образ такого мира, в котором можно жить и его читателям, получить ключ к пониманию смысла жизни и напитаться исходящими от авторской гармонии энергиями красоты, любви, умиления и сострадания к человеку.
Он — человек, живущий между реальным миром и фикцией… Кто не хочет быть дядей Сандро? Со своим долголетием, приключениями, стычками и столкновениями с историей (даже со Сталиным!). Сандро — истинный национальный герой, а все-таки скромный обитатель маленького села и член крошечного народа. Если хочешь узнать историю Советского Союза и, больше, если хочешь узнать Абхазию — надо познакомиться с дядей Сандро и с его творцом, Фазилем Искандером, и с другими вымыслами этого гениального писателя. Надо познакомиться со своими удавами, кроликами, козлотурами и… и… и… Есть некие писатели, с которыми я не хотел бы существовать на одном гектаре. С Фазилем Абдуловичем, хотя мне никогда не везло встретиться с ним, я бы рад был жить на одном квадратном метре, потому что из этого квадратного метра он мог бы творить бесконечные пространства, с юмором, остроумием и мудростью.
Фазиль Искандер — один из самых замечательных прозаиков ХХ века. Ему удалось создать из своей биографии особый мир — одновременно локальный и всеобщий. Мудрость и юмор — вот главные координаты этого пространства, в котором реальная жизнь преображена в общечеловеческую мифологию. Его проза — это всегда не только захватывающее чтение, но еще и учебник жизни, повод для того, чтобы погоревать или порадоваться по собственному адресу. Образы Искандера, и прежде всего знаменитый дядя Сандро, — конечно, обобщение, но в том-то и фокус, что это обобщение гораздо реальнее, осязаемее натуры.
Я благодарен судьбе за многолетнее общение с Фазилем, его книги всегда стоят на моей книжной полке на расстоянии вытянутой руки. И я благодарен ему за свой «портрет в прозе», который, несмотря на всю его фантастичность, пожалуй, лучше любого зеркала отразил и меня, и наше с Фазилем общее время.
Фазиль отпугивал меня своей глыбистостью. Он был важен. Или казался важным. Важность — это неприступность. Я смотрел на него снизу вверх — и, понятное дело, кто я был перед ним? Юный сотрудник «Юности», а он — крупнейший писатель нашего времени, нашего «шестидесятничества». Поначалу он воспринимался мною как большой поэт. Он приносил в журнал свои замечательные стихи, и мы читали их вслух со Славкиным и Зерчаниновым в отделе сатиры и юмора. Помню наши восторги. Но когда Фазиль в полный голос заявил себя как прозаик и перешел, так сказать, в высшую лигу — из «Юности» в «Новый мир», он сразу стал классиком. Словечко «Нэнавидит» из «Козлотура» стало нарицательным и повторялось нами со смехом множество раз к месту и не к месту. Когда мы выступали вместе на литературных вечерах (это было в моде в те времена), Фазиль становился философом, размышляющим вслух о том, что не принято обсуждать вслух. У него была харизма оратора, который всегда размышляет честно и потому остро и обобщенно. Этому помогала его манера говорить — медленно, еще более медленно и уже совсем невыносимо медленно, с паузами для подыскивания слов, которым отводилась тяжелая роль выразителей его всегда неординарного мышления. В этих случаях он как бы бронзовел на ходу, отливая в своей удивительно членораздельной, но с легким кавказским оттенком речи свои драгоценные мысли — о времени, о свободе, о жизни вообще. Нет, нет, он не становился памятником. Он был живым, и только. Однажды мы выступали в городе Туапсе. Там нам кубанские казаки дали звания полковников казачьих войск с правом сечь плеткой тех, кто согрешил и провинился перед нами. Как мы хохотали в тот вечер, сидя за одним столом! Что за оперетта! Зато в истории с «МетрОполем», совсем не опереточной, мы все посерьезнели и стали близки друг другу. Стойкое поведение Фазиля Искандера в этой истории, наперекор столь частой писательской подлости в наше сегодняшнее безвременье, не забудется никогда.
Мне всегда были близки его ирония, юмор, лиризм и трезвый взгляд на мир, его мудрое отношение к жизни и смерти, его саркастичный оптимизм — без иллюзий, но и без отчаяния и безысходности. Особенно мне близки слова Искандера о том, что «сатира — это оскорбленная любовь к людям, к родине, может быть, к человечеству в целом». Хотелось бы верить, что эта «оскорбленная любовь» ощутима и в моей прозе, за которую меня в 2017 году одним из первых наградили премией имени Фазиля Искандера.
…Я не собираюсь при жизни памятники ставить никому, но Фазиль Искандер для меня и русский писатель, и абхазский, и даже немножечко испанский. Почему испанский? А его «Сандро из Чегема» напоминает мне героя Сервантовского «Дон Кихота»: Санчо Панса — такой же мудрый и хитроватый, находчивый в трудную минуту человек. А как же сам рыцарь? А рыцарь — это автор, Фазиль Искандер. Вот потому и испанский.
Чтение книг Фазиля Искандера доставляет мне истинное наслаждение. А вот писать о его произведениях — дело чрезвычайно трудное. Я предпочел бы ограничиться одной-единственной фразой: всё, что пишет Фазиль Искандер, мне очень и очень нравится. Но «нравится» — это еще не оценка, хотя, по сути дела, мы не обходимся без этого пресловутого «нравится», когда думаем или говорим о талантливой книге, кинофильме, архитектурном сооружении…
Я считаю самым ярким проявлением талантливости автора, когда он своими произведениями влияет на собрата по письму, когда этот читающий собрат открывает вдруг в своей жизни, в своем опыте какие-то еще не использованные возможности. Когда эстетическая память его начинает вдруг разматывать клубочки забытых каких-то явлений, событий, лиц, жестов, слов — и все эти разрозненные звенья начинают образовывать еще не совсем крепкую, но уже явственно ощутимую цепочку.