До юнца всего несколько шагов. Ружье он прижимает к груди и держит примерно как Скотт в детстве – теннисную ракетку, пока отец не научил его держать правильно. Патрон он не досылает, и едва ли сделал это в караулке. Бедекер медлит, но в то же время ощущает, как холодная ярость уходит, сменяясь злостью на самого себя. Он резко разворачивает пленного толстяка и пихает в сторону юнца. Бородатый спотыкается и, забыв, что рука больше не действует, шлепается с размаху лицом в грязный гравий. Юнец вопит, размахивая дробовиком, словно магическим жезлом, хотя Бедекер уже в машине. Он отъезжает задним ходом, разворачивается и едет назад.
Пленку он прослушивал один, в маленькой комнате на базе Маккорд. Запись длилась недолго. Молодой голос авиадиспетчера звучал профессионально четко, но иногда в нем проскальзывали панические нотки. Дейв говорил не спеша, спокойно, как всегда за штурвалом, с тягучим оклахомским выговором.
«Шесть минут до крушения».
Диспетчер:
– Вас понял. Дельта-Орел два-семь девять, отказ двигателя. Хотите объявить об аварийной ситуации? Прием.
Малдорф:
– Портленд-Центральный, ответ отрицательный. Следую к вам, на месте подумаем, чтобы не ломать весь график полетов. Прием.
«Две минуты до крушения».
Диспетчер:
– Дельта-Орел два-семь девять, подтверждаю разрешение на посадку, полоса три-семь. Можете подтвердить рабочее состояние шасси? Прием.
Малдорф:
– Портленд-Центральный, ответ отрицательный. Нет зеленого, нет и красного. Прием.
Диспетчер:
– Дельта-Орел два-семь девять, вас понял. У вас есть вариант на случай отказа шасси? Прием.
Малдорф:
– Портленд-Центральный, ответ утвердительный.
Диспетчер:
– Дельта-Орел два-семь девять, вас понял, отлично. Что за вариант? Прием.
Малдорф:
– Портленд-Центральный, вариант следующий: ГБТ. Прием.
Диспетчер:
– Дельта-Орел два-семь девять, вас не понял, повторите. Прием.
Малдорф:
– Портленд-Центральный, ответ отрицательный. Очень занят. Прием.
Диспетчер:
– Дельта-Орел, принято. Примите во внимание… так… примите во внимание, что ваша высота в настоящий момент – семь-пять-два-ноль, и по вашему маршруту хребты высотой до пяти тысяч футов. Повторяю: горы высотой пять три нуля. Прием.
Малдорф:
– Вас понял. Снижаюсь, высота семь тысяч. Впереди горы пять три нуля. Спасибо, Портленд-Центральный.
«Шестнадцать секунд до крушения».
Малдорф:
– Портленд-Центральный, выхожу из облаков, высота шесть двести. Вижу огни по правому борту. О’кей, теперь…
«Тишина».
Бедекер прослушал пленку трижды и на третий раз уловил в финальном «о’кей» нотки триумфа. В эти последние секунды у Дейва что-то стало получаться.
Вспомнились другие времена, другой полет… Номер газеты, что попался Бедекеру в день похорон Дейва, был от 21 октября 1971 года. Да, наверное, это случилось как раз в конце октября, незадолго до полета на Луну. Летели они домой в Хьюстон с мыса Кеннеди, и тоже на тренировочном «Т-38». Бедекер сидел впереди. Летели над Мексиканским заливом, но видели в трех тысячах футов под собой лишь море облаков от горизонта до горизонта, молочно-белое в сиянии почти полной луны. Долго молчали, потом в наушниках раздался голос Дейва:
– Через пару месяцев мы будем там, амиго.
– Только если опять не перепутаешь последовательность импульсов на тренажере.
– Мы полетим, – мечтательно произнес Дейв, – и все станет по-другому.
– Почему? – спросил Бедекер, поглядев сквозь крышу кабины на искаженный лунный диск.
– Потому, друг мой, – торжественно протянул Дейв, – что мы сами станем другими. Человек, ступивший на священное место, уходит изменившимся.
– Священное? С какой это стати?
– Можешь мне поверить.
Бедекер помолчал, прислушиваясь к мерной пульсации двигателей и вдыхая кислородную смесь, потом кивнул.
– Верю.
– Хорошо… Дай-ка я поведу.
– Давай.
Самолет стал ускоряться и резко набирать высоту. Бедекер оказался в лежачем положении, глядя в сияющее лицо ночного светила. Там, на Луне, всходило солнце, ярко озаряя Холмы Мариуса в Океане Бурь. Поднявшись на двенадцать миль, на шесть тысяч футов выше официального потолка, Дейв, вместо того чтобы выровнять самолет, задрал его нос еще выше, так что «Т-38» завис вертикально между космосом и облачным морем внизу – не в силах подняться и не желая падать, не борясь с гравитацией и не чувствуя ее, в точке гармонии всех вселенских сил. Такой момент не мог длиться долго, но Дейв не дал машине сорваться в штопор – «Т-38» вздрогнул, слушаясь невидимого поводка, и повернул вниз, начав пологий сорокапятимильный спуск к Хьюстону.
Бедекер возвращается на ранчо Кинка за полчаса до заката, но серый день уже перетек в сумерки. Ставит «Тойоту», несет в дом скулящего щенка и кормит молоком, пристроив ящик у еще не остывшей печи. Дождется его возвращения, не замерзнет.
Отцепив швартовочные тросы, Бедекер достает из кабины планшет с регламентом и проверяет «Хьюи» со всех сторон, ежась на северном ветру. В одиночку получается втрое дольше, чем с Дейвом, и когда он стоит на коленях, нащупывая клапан слива топлива, застывшая левая рука пульсирует от боли. Три пальца на ней распухли почти вдвое. Кто знает, может, и перелом. Лет в двенадцать он как-то вернулся домой на Килдер-стрит после драки на школьном дворе, и отец, поглядев на его разбитую руку, покачал головой и сказал: «Если уж драться так необходимо, и ты бьешь в лицо, постарайся не бить голой рукой». Покончив с внешним осмотром, Бедекер поднимается было в кабину с левой стороны, но останавливается и переходит к правой двери. Встает на подножку, цепляется за противоположный край сиденья и забирается внутрь. В кабине очень холодно, но он не собирается включать отопление и антиобледенитель, чтобы не тратить заряд батарей, пока не заработала турбина. Только бы она заработала.
Он пристегивается, отпуская немного инерционный зажим, чтобы наклоняться вперед, и проверяет по очереди все переключатели и датчики. Закончив, откидывается на спинку кресла, задевая головой летный шлем, надетый на крепление для плечевых ремней. Натягивает шлем, прилаживает наушники. Разговаривать не с кем, но так хотя бы теплее.
Сидя в глубоком кресле, Бедекер пробует ручки управления и «шаг-газ». Левая рука не совсем сжимается, но как-нибудь сойдет. Ручку дросселя можно сжимать и двумя пальцами. Он долго собирается с духом. Сидеть в кресле пилота ему не приходилось больше трех лет, и хорошо, что телеметрия не передает частоту его пульса врачам, которые определили бы тахикардию с одного взгляда на монитор. Наконец он открывает дроссель ноющей левой рукой, жмет здоровым пальцем на переключатель. Раздается громкий вой, топливная смесь воспламеняется с шипением, словно включили гигантский кипятильник, датчик температуры выхлопных газов скачет на красную отметку. Несущие лопасти начинают вращаться, постепенно превращаясь в расплывчатый круг, и через пять минут гул турбины становится ровным.
«Отлично, – бормочет Бедекер в мертвый микрофон, – что теперь?»
Он включает вентилятор обогревателя и антиобледенитель, ждет, пока ветровое стекло очистится, и слегка вытягивает ручку «шаг-газ». Даже такое небольшое движение – это напоминает капризный парковочный тормоз на старом «Вольво» Джоан – достаточно меняет угол тангажа, чтобы «Хьюи» поднялся на шесть футов над землей.
«Зависнуть будет в самый раз», – думает Бедекер. Морщась от боли в левой руке, которой приходится выполнять две операции сразу, он слегка прибавляет газу, чтобы компенсировать растущий наклон винта. На десяти футах немного сдает назад, рассчитывая на минуту удержать «Хьюи» на уровне крыши сарая, но крутящий момент тут же разворачивает вертолет. Бедекер жмет на правую педаль, противодействуя хвостовым винтом. Вращение удается остановить, но уменьшившийся тангаж приводит к потере высоты, и Бедекер тянет ручку управления, останавливая падение в трех дюймах от земли, а затем подпрыгивая на пятнадцать футов.
Лихорадочно орудуя дросселем, ручкой управления, рычагом «шаг-газ» и педалями, он пытается зависнуть неподвижно на высоте десять футов и почти добивается успеха, но тут обнаруживает, что машину сносит вбок – прямиком к сараю Кинка. Панический удар по педали, неуклюжий разворот, рычаг вперед и сразу назад… Вертолет с адским скрежетом царапает землю, несколько раз подпрыгивает и плюхается на тормозные башмаки посреди двора в опасной близости от сарая.
Бедекер вытирает рукавом лоб, чувствуя, как струйки холодного пота стекают по спине. Отпускает ручку и рычаг и откидывается в кресле, перетянутый ремнями. Винты продолжают бесцельное вращение.
«О’кей, – тихо произносит он, – амиго, подсоби».
«Расслабься, приятель», – звучит в ответ голос Дейва. Звучит в мертвых наушниках… или прямо в голове?
Бедекер задерживает дыхание и старается отвлечься, позволяя телу самому вспомнить то, что вбивалось в него бесконечными тренировками семнадцать лет назад. Потом, по-прежнему думая о другом и почти не дыша, поднимает рычаг, слегка наклоняет ручку управления, регулирует дроссель и работает педалями, без всяких усилий зависая в десяти футах над землей. Осторожно переводит дух. «Хьюи» висит в воздухе неподвижно и послушно, словно лодка посреди тихого озера. Бедекер разворачивается, слегка наклоняет нос вниз, чтобы набрать скорость, и плавно поднимается, пролетая над Лоунроком на высоте две тысячи футов.
Солнце еще не зашло и впервые за сегодняшний день выглядывает из-под низких туч, но Бедекер все же нащупывает кнопку на рычаге и мигает раз-другой посадочными огнями. Купол обсерватории на крыше школы остается темным. «Хьюи» набирает две с половиной тысячи футов и несется на юго-запад.
При сотне миль в час весь путь должен занять не больше пятнадцати минут. Заходящее солнце бьет в глаза. Бедекер опускает щиток шлема, но так слишком темно – снова поднимает и щурится, глядя вдаль. Вершина Маунт-Худ на западе окрашена золотом, и даже тучи подкрашены снизу розовым и желтым, словно отдают обратно цвета, накопленные за всю неделю.