— Обещают. Переселили меня вообще-то. На первый этаж, где семейные. В комнатку к такой же матери-одиночке подселили. И то едва выхлопотала. Она чуть постарше меня. Живем: у нее кровать — у меня кровать, у ней детская кроватка — у меня детская, а стол уж поставить негде. Девчонки приходят, все хохочут. — Галя рассмеялась.
— Хех. У меня двухкомнатная, тридцать пять квадратов на троих — и то вроде тесно.
— Вы же объединились… — Галин голос потускнел. — Обменялись удачно, повезло.
Она молчала, казалось, чего-то ждала. Он притянул ее к себе.
— Ты эту квартиру ей оставь, всю. Пусть.
— Посмотрим. — Боря запрокинул голову, долго смотрел вверх. Из-за верхушек деревьев медленно выплывало большое белое облако. Оно выходило, плотное и массивное, притеняло солнце и будто бы даже придавливало Борю к земле. До него ясно стало доходить: как это непросто — оставить жену. Живут они с Наташей в общем-то неплохо, обеспеченно. Ребенок тоже. Квартира. Надо будет как-то объясняться, что-то говорить, собирать вещи и уходить — куда? Потом разводиться, разменивать площадь… С Галей, конечно, лучше и легче, но… вот как бы так, чтоб и жена осталась, и Галька была?..
— Боря.
— А?
— О чем думаешь?
— Да так… На облако вон смотрю. — Он тяжело вздохнул.
— Ничего, Боренька, ничего. Все будет хорошо. Я сейчас думала: надо мне настойчивей быть. Дадут комнату — никуда не денутся. Пять лет уже скоро на стройке. А то приду в местком: мне — жди. Я — ну, ладно. С ними надо жестко: или комнату — или ухожу! Конечно, они понимают — куда я пойду…
— Конечно, надо… За горло их надо брать. Слушай, — Борька оживился, — все удивляюсь: как ты прошла тогда по этому карнизику? Потом сколько раз снизу смотрел — жуть берет! Узенький такой, высота — пятый этаж! Мы тогда сидим… я сижу, слышу, в окно стучат. Немыслимо! Как? Пятый же этаж. Мерещится, что ли, думаю? Вдруг снова — и звонко так! Ей-богу, как-то не по себе стало. Черти ломятся, больше некому. Новогодняя ночь как раз. Открываю занавеску — глазам не верю…
— Да ну, Боря, чего об этом… А ты еще не раскаялся, что замуж позвал? А то я говорю-говорю, а ты уж, поди, думаешь: как бы от нее удрать, — рассмеялась Галя.
Борька тоже хохотнул, повернулся, крепко поцеловал ее.
— Шутница ты.
Галя взъерошила его волосы.
— Вот сейчас Тамарка-то удивится!
— Какая Тамарка?
— Бурова.
— Бурова? А-а. — Борька напрочь не помнил, кто такая Бурова. — А чему удивится-то?
— Ну, как же? Дашка-то у нее же.
— Конечно, удивится. А чему удивится-то?
— Как чему? Ты сейчас заедешь со мной, Дашу посмотришь?
— А-а. Заеду, конечно, заеду… Правда, я собирался к одному мужику тут завернуть. К леснику. Дельце есть.
— Это долго, да?
— Нет. Полчаса.
— Давай тогда вместе заедем. Можно вместе туда?
— У меня, Галя, такая работа, если вертеться хорошо, — говорил возбужденно Борька по пути к леснику, — денег иметь можно море.
— А я на алименты не хотела подавать, — вставила Галя. — Подруги все в голос…
— Брось ты, это я сгоряча наговорил. Что мне эта сотня? За день могу заработать. Время такое — кто нынче на зарплату живет? Вислоухие только. Сейчас приедем к Феде-леснику. Простой крестьянский мужичок этот Федя. Какая там у него зарплата! «Волгу» имеет, тракторик маленький, чешский — сенокосилочка такая, а мужик понтовый. Как-то приоделся — почти на всех пальцах золотые печатки. Все покрупнее моей, — показал Боря. Он рассказывал о Феде с какой-то необъяснимой чрезмерной увлеченностью, с таким усердием и азартом, будто жизнь этого Феди для Гали была сейчас самой важной. — Правда, и горбатится он по-черному. Одиннадцать голов крупного рогатого, свиней — не знаю сколько! Я, говорит, поднимаю Нечерноземье, осваиваю «близкую даль». Кино такое есть, «Близкая даль», дескать, рядом и далеко, хех-хе. Или еще: «В своем лице возвращаю земле хозяина-труженика». С юмором мужик, но и ловчила хороший…
Вообще-то Боря совсем не собирался заезжать к Феде. У него сговор был с другим мужиком, но тот жил за Дмитриевкой. Более того, Боря знал: у Феди комбикорма завались. Он всего три дня назад был у лесника, и тот сказал, что купил целую машину. Правда, коли уж ему завезли, Федя всегда возьмет — лишнее не помешает. И странно: Боря, когда горячо говорил о Феде, все это чувствовал и так недоумевал на себя, что при повороте к лесниковым застройкам чуть не сбил мотоциклиста. Тот вильнул, залетел в кусты.
Подъехал к дому, вылез неторопливо из кабины. Мотоциклист благополучно выбрался на дорогу и что-то кричал ему. Боря вяло отмахнулся, пошел к воротам. Поворачивал железную рукоять и все надеялся, что, дай бог, хозяина дома не окажется. Но Федя, крепкий, легкий, улыбчивый, уже бодро сходил с крыльца и цыкал на пса. Жестко пожал руку, цепко глянул на машину.
— А кто это у тебя в кабине?
— Да… попутчица.
— По-нятно, — хлопнул он Борю по плечу. — А чего привез?
— Комбикорм. — Боря не узнал свой голос.
— Что? — не уразумел Федя.
— Комбикорм.
— Смеешься, что ль?
— Чего мне смеяться? Загляни в кузов.
— А зачем? Я же говорил: у меня есть! — Федя искренне недоумевал.
— Еще привез.
— Не пойму тебя что-то, парень… — засмеялся лесник. — Всю машину хочешь продать?
— Нет. Как раньше, пять мешков. — Борю забирала какая-то общая досада. — Берешь — бери, не берешь — поеду.
— Ну, ссыпай. Запас хлеба не просит.
Боря загнал машину во двор. Открыли с Федей задний борт — комбикорм горкой ухнул на расстеленную внизу брезентовую палатку. Боря молчаливо и особо старательно подчищал кромку кузова, а Федя весело посмеивался, вздрагивая своим жилистым телом, поучал его, поглядывая на подошедшую Галю.
— Не предприимчивый ты, Боря, человек. Подаю идею: нужен прицеп. В накладных же не указывают — есть прицеп или нет, только вес. Едешь в колхоз, где нет весовой. По пути прицеп оставляешь. В колхозе разгружаешься, никто ни ухом ни рылом — кто знает, какой вес в кузове. Едешь обратно, забираешь прицеп. Пустой. Пять сотен в кармане. Весело?!
— Особенно будет весело, когда придется отвечать, — встряла Галя.
— С умом делать — никто не узнает, — знатоком выступил Боря. — Вот человек живет, у него и блага, и уважение ото всех.
— Я, повторяю, живу только честным трудом, — заводил Федя указательным пальцем в воздухе. — У меня все законно. Просто жизнь меня потерла, повидал людей, понял одно: как оно было, так оно есть — всему цена копейка. Кто-то пользуется благами, кому-то на дом все привезут. А простому трудяге куда деваться? Что возьмет — тем и живет. Кто у нас в начальстве? Те, кто любит командовать, а не хозяйствовать. Дай мне колхоз, самый отстающий: три года — выведу в миллионеры. — Федя разошелся. Видно, была у него уверенность: понимает жизнь, способен на многое. Но и свербило: по достоинству не оценен. — А дали бы властенку побольше, в первую очередь всех бы крикунов прижал. Заикнулся о высоких показателях, я ему — неограниченную ссуду: пожалуйста, работай. Два-три года проходит, нет отдачи — годков на десять его за расточительство лес рубить. Другой, прежде чем орать, подумает. А хозяйствует человек, есть доход — еще бери, разворачивайся! — Он потер руками, повел плечами, энергичный, напористый.
Боря ловил Галины косые нетерпеливые взгляды, но не спешил.
— Тебе бы, Федя, с твоими талантами за границей жить. Капитал бы сколотил.
И за разговором никто не обратил внимания на треск мотоциклов — мало ли кто приезжает. Вдруг выскочил из машины носатый костистый мужик — Боря узнал, тот самый мотоциклист, которого чуть не сшиб, — стал тыкать с ходу в Борю пальцем и кричать: «Попался, попался, кул-лак!» Следом появились два милиционера.
Боря ехал за желтым «Уралом» и уже был не просто шофер, а расхититель народного добра — мотоциклист бдительным оказался, видел комбикорм, сразу учуял, что к чему. А Галя рядом — свидетель.
— Что тебе за это может быть? — Она чуть не плакала.
— Премию дадут. Что будет… Как ты сама думаешь, что за это бывает?
— Не знаю.
— Ну а я откуда знаю! С машины полечу. С работы могут по статье уволить. Могут и посадить.
Про себя Боря прикинул: до суда дело не дойдет — первый раз, пять мешков — меньше пятидесяти рублей кража. Вряд ли с работы по статье уволят. С машины, конечно, снимут. На время. И уж было стал успокаиваться, как мысли спутались, сбились, и в пот бросило — Галька свидетель! Жена может узнать. Выходит, были вместе! Что будет? Съест, шагу теперь не сделает ради него.
— И как же так вышло? — нудил тоненький заботливый Галин голосок. — Как так получилось? Что-то надо придумать.
Боря хмыкнул. Сам удивлялся: какое стечение обстоятельств! Надо же было подвернуться этому носатому мотоциклисту! Зачем стоял, рассусоливал с Федей?! Лучше бы уж поехал к Дашке, к дочке, обрадовал бы какую-то Тамарку Бурову! А для чего вообще он поехал к Феде?
— Может, мне что-нибудь сказать? Например… Что мне говорить, Боря?
Его покоробило.
— Этот Федя! Паразит какой! Учит… Ему-то что, а тебе вот… И сдалась тебе эта торговля!
— Что ты сидишь… Хоть бы подумала, подумала своей головой, если там у тебя… Из-за кого я продавал?! Почему?! Я бы с удовольствием сидел дома, смотрел телевизор! А я вот… Ты меня специально сегодня поджидала?!
— Ты что, с ума сошел?
— С ума… Как я забыл: где ты — там невезуха! Счас бы уж к дому подъезжал. Всю жизнь!.. Всю жизнь!.. Это же надо: Новый год, сижу, как белый человек, с приятной женщиной — в окно влезает! Что тебе… — Он осекся. Галя не плакала, не ежилась, а смотрела спокойно, внимательно и насмешливо. И будто поймали его эти два недвижных глаза, увидали что-то такое, что он скрывал, прятал от всех. — Ну что ты смотришь? Что? Плохо-то все равно почему-то мне! Мне плохо! Всю жизнь… — Борька не кричал, говорил полушепотом. — Надо было с окошка тогда тебя… Кто докажет — соскользнулась!
— А может, сейчас… прыгнуть, и все — отмучаешься. — тихо, не отрывая пристального взгляда, сказала она.