«Лучше в расшибалку проиграю», — подумал Федька. Он прошел мимо, не выдержал и оглянулся. Усатый чистильщик уже соблазнил какого-то мальчишку в черной форме ремесленного училища. Тот уже поставил ногу на ящик. Федька подошел к Морозовскому особняку и остановился перед главным входом. Колонны у входа были похожи на гигантские перекрученные канаты. Ракушки на стенах напоминали Федьке вафельные конфеты — снаружи как раковина, а внутри кофейная начинка.
Листья диких каштанов за железной изгородью уже давно опали. На ветках висели лимонно-зеленые кругляши с шипами.
Возле углового здания, выходящего другой стороной в Калашный переулок, Федька принялся рассматривать герб под самым карнизом — там лев и крылатый дракон-грифон держались за щит.
Федька дошел до Никитского бульвара, повернул влево и пошел вдоль дома, стоящего поперек Арбатской площади, мимо парикмахерской и сберкассы. Он посмотрел вперед и в начале бульвара увидел силуэт сидящего в кресле Гоголя. Памятник по углам окружали столбы с фонарями. В основании столбов лежали львы с завитыми гривами. Федька помнил, как однажды зимою он лизнул гриву льва, и язык намертво прилип к бронзе. Только отец его мог выручить. Ох и ругал он тогда Федьку.
На Арбате в продовольственном магазине ему дали бутылку подсолнечного масла. Федька подошел к кинотеатру «Наука и знание». На афише была нарисована красивая женщина, а под нею чернели буквы: «Боевой киносборник».
Когда он вернулся домой, мать уже оделась и собралась уходить.
— Ну как, ноги не отвалились? — спросила она.
— Нет, — буркнул Федька. Мать поцеловала его в щеку, покрасила губы и ушла.
Федька согрел на керосинке воду, вымыл тарелку, заглянул в комнату к Идочке, но увидел там Катерину Ивановну, которая уже вернулась, и пошел к себе. Потом позвонили четыре раза. Федька открыл, Почтальон вручил ему письмо для матери. От отца. Федька положил конверт на видном месте, прислонив к зеркалу на туалетном столике.
Все-таки, рассуждал Федька, разлегшись на кровати, с матерью ему здорово повезло. Никто не понимал жизнь так, как она. Вот, если бы и ему быть таким умным. Куда там! Здорово все про Сашку объяснила. Теперь он расскажет об этом Сережке. И про Александра Грина расскажет. Как мать встретилась с ним в коридоре...
На улице завыла сирена, и через несколько минут затявкали зенитки. Федька лежал на кровати и смотрел в потолок. Ему почудилось, что лампа качается. За окном бухали зенитки.
— Уроки, что ли, сделать? — вслух произнес Федька. Анна Васильевна все время говорит, что лучший подарок для Родины — хорошая и отличная учеба. Хе, лучший подарок! Отец сказал, что не дорог подарок — дорога любовь. Один подарок лучше, другой, выходит, хуже. Дареному коню в зубы не смотрят. Лучший подарок. Что он, когда рыл противотанковые рвы, или выгружал вместе с одноклашками дрова в порту, или выступал в госпитале перед ранеными, — подарки делал, что ли?
Эти мысли одолевали Федьку, пока он решал примеры по арифметике и списывал предложения по русскому языку из учебника в тетрадь.
Федька взглянул на часы, стоявшие у зеркала. Прошло уже почти два часа, как мать ушла. Засиделась, что ли, с корытом в гостях? Он посмотрел на конверт, прислоненный к зеркалу, и перечел адрес отца. Вот мамка обрадуется!
А когда прибежал Герка и сообщил, что в аптеку, на углу улицы Воровского, попала бомба, Федька спросил:
— А где живет знакомая тети Оли?
— С корытом?
— Ну да.
— Что ты! Далеко от аптеки!
Федька надел сапоги и полушубок.
— Ты куда? — спросил Герка.
— К аптеке.
— И я с тобой.
Они бежали по бывшей Воздвиженке, и вслед им смотрел усатый чистильщик в клеенчатом фартуке.
Дом, где на первом этаже расположилась аптека, оцепила милиция. Толпа стояла на мостовой, на тротуаре. Люди молча наблюдали, как спасательная команда выносит на носилках раненых, накрытых чем-то белым.
— Вот горе-то, — сказал кто-то сзади Федьки. — Все этажи пробила и в убежище разорвалась.
Стены дома остались целыми. Только рамы вылетели из оконных проемов. Мостовая была покрыта кирпичами, штукатуркой и битым стеклом.
— Смотри, — сказал Герка, нагнулся и поднял детскую соску. — Целая.
Из зияющей дыры в стене показались двое мужчин, несущих носилки. На носилках лежал, по пояс укрытый одеялом, мальчишка лет десяти. Глаза его были открыты. Какая-то женщина метнулась к носилкам, упала на мальчишку и стала целовать ему щеки, губы и глаза и приговаривать:
— Ой, Коленька! Ой, кровинка моя! Живой! Живой!..
Двое милиционеров подняли женщину под руки, и та послушно встала, взялась одною рукою за парусиновый край носилок, а другой вытирала слезы.
— Если Ирина Михайловна была там, — сказал Герка, — она тоже останется живой. — Он посмотрел в Федькины глаза.
— Ага, — ответил Федька. — Ты знаешь, где живет эта тетка с корытом?
— И правда. Пошли к ней.
Они пробежали метров сто по улице Воровского, зашли в какой-то дворик, подошли к одноэтажному обшарпанному деревянному домику и остановились перед дверью, обитой клеенкой. Герка пошарил глазами по доскам, нашел звонок и нажал на кнопку. Им открыла пожилая женщина.
— Корыто, — несмело произнес Герка.
— Ну да, Ольга всегда что-нибудь наврет. Два часа жду, а никто за корытом не идет.
— Никто? — спросил Герка.
— Никто.
Федька побледнел, сказал зачем-то «спасибо», повернулся и медленно пошел по двору.
Они постояли у аптеки еще полчаса и пошли домой. У Большого Кисловского усатый чистильщик поглаживал длинные усы, смотрел на ребят и вздыхал о чем-то своем.
Остальное Федька помнил смутно. Он зачем-то вертел в руке соску, подобранную Геркой у аптеки, и сидел на кровати. Глядел он не в окно, а куда-то в себя. И от этого неподвижного взгляда Герка терялся, суетился по комнате, зачем-то переставлял с места на место стулья и посматривал в окно.
— Ты, Федьк, не бойся, ладно? Не бойся, — приговаривал Герка, словно успокаивал не друга, а самого себя. — Чес слово, все будет хорошо.
— Ага, — говорил Федька. — Может, она на работу поехала?
— Конечно, поехала.
Герка не представлял, для чего Федькиной матери нужно ехать на работу, но он не мог вслух предположить другого. Просто боялся.
Федьку начал бить озноб. Внутри бил, от напряженного ожидания. В комнате стало темно, и в вязком тумане перед Федькой возникло лицо тети Оли.
— Где мама? — спросил Федька и не узнал собственного голоса.
Тетя Оля проплыла по комнате и прижала Федькину голову к себе. Федька почувствовал на щеке шершавое прикосновение ее платья. Словно он провел по стене щекой, где у выключателя отвалилась штукатурка. Но Федька удивился не этому прикосновению, а тому, что тетя Оля вдруг затряслась. Почему она так затряслась и задрожала?..
Потом в центре комнаты — Федька уже не помнил, сколько времени прошло — на обеденном столе поставили гроб. Человек, лежавший в гробу, был накрыт простыней. Федька услышал, как стукнулся об пол угол кушетки. Он оглянулся — там сидела его тетка. Все разговаривали шепотом. Вот появился и Сережка, хмурый и молчаливый.
И чего они все уставились на гроб? Федька вспомнил, что во сне он иногда видел себя мертвым. Один Федька лежал в гробу, а другой, живой, смотрел на мертвого Федьку.
Потом Федька услышал, что где-то играет музыка. Ну да, репродуктор не выключили. Может, мама умерла? Ведь если бы умерла, такая музыка по радио не играла бы и репродуктор бы выключили. И мелодия какая-то знакомая. Ну да. Темная ночь. Только пули свистят по степи, только ветер поет в проводах... Любимая мамкина песня. А в душе по-прежнему знобило, и Федьке казалось, что, если еще несколько секунд продлится это ожидание, он не выдержит и в самом деле упадет замертво.
Потом гроб вынесли на улицу. Герка и Сережка несли крышку от гроба. Тетя Оля обняла Федьку за плечи, и он спустился по лестнице во двор.
Вокруг автобуса у подъезда собрались соседи. Женщины утирали слезы, мужчины стояли молча, сняв шапки. Федька заметил среди них и усатого чистильщика. На его лысине трепыхались несколько прозрачных волосков.
— Чего мальчишка-то не плачет? — спросил кто-то в толпе. — Надо поплакать. А то как бы плохо не стало...
Федька увидел скорбное лицо Катерины Ивановны, опущенные уголки губ и мизинец, которым она аккуратно смахивала слезы.
Федька в ярости бросился к Катерине Ивановне, схватил ее за воротник пальто и стал трясти так, что Катерина Ивановна начала мотаться, как маятник.
— Это ты виновата! — кричал Федька. В глаза его ударила чернота. Звон напряжения заглох, и Федька потерял сознание.
Очнулся он в большом зале и увидел, что стоит перед гробом, поставленным на возвышении, окруженном невысоким мраморным парапетом.
Где-то играла скрипка, и ей сурово и скупо вторил орган.
Федька увидел, как гроб стал медленно опускаться и скрылся внизу. А сверху, с боков, две створки замкнулись и наглухо закрыли проем.
— Куда это? — спросил Федька.
— Так надо, — ответила тетя Оля.
Федьку охватил ужас. Только теперь он понял, что никогда не увидит мамы. Зачем он тогда не сдернул простыню с ее лица, чтобы увидеть ее в последний раз?
— Мама-а-а! — закричал он. Сильные руки тети Оли прижали его к себе. Федька зарыдал, и накопившиеся слезы полились неудержимо и стремительно по его щекам...
Через два часа Федька сидел рядом с Геркой за столом и ел горячие щи со сметаной, приготовленные тетей Олей. После обеда он упал головой на стол и тут же заснул. Тетя Оля переложила его на кушетку, где Федька проспал до утра.
Старик в пальто с бархатным воротничком стоял на углу фабрики-кухни. Он держал перед собою кепку, козырек которой все так же был согнут пополам. Сережка ждал трамвая и поглядывал краем глаза на старика. Федька и Герка уже с неделю не появлялись в классе, и Сережка ездил в школу один. Целую неделю он не брал скрипку в руки. А в ушах по-прежнему звучала мелодия «Элегии» Массне. Тяжелые густые звуки «Элегии» стали теперь в Сережкином сознании неотделимы от басов органа.