Сережка поднял воротник, загораживая от ветра лицо, почесал под левою скулой затвердевшую кожу. На душе было тоскливо. Сережка все больше начинал думать об отце. Недавно он рылся в шкафу и нашел огромную толстую книгу. Называлась она «Антология русской поэзии». Между страницами было много бумажных закладок. Сережка открыл страницу на первой закладке и прочел подчеркнутые строки: «...красота — не прихоть полубога, а хищный глазомер простого столяра». Наверное, отец давно не заглядывал в книгу и забыл про эти стихи. А сейчас он, наверное, выполняет важное задание в тылу у фашистов. Кругом враги, и отец должен прикидываться немцем. А вдруг фашисты узнали про то, что отец русский, и расстреляли его? Или еще хуже — начали пытать? Нет, такого не может быть! А почему, собственно, не может? Попал же осколок асфальта в корыто, и погибла Ирина Михайловна. И снова в ушах зазвучала мелодия «Элегии». Если в Москве такое случается, то в Германии, где наверняка находился отец, таких случайностей в тысячу раз больше. Когда Сережка еще жил на Воздвиженке, Федькин отец говорил его отцу: варвары — это толпа, в которой никто не может положиться на другого. И сказал, что фашисты — те же варвары. Если уж немцы друг на друга не могут положиться, то как тяжело там приходится отцу...
По дороге в школу, когда Сережка проходил мимо забора, за которым круглели кочаны, кто-то бросил огрызки от кочерыжек на асфальт. Сережка подошел к забору, припал глазом к широкой щели и увидел пожилого мужчину, выдергивавшего из земли длинные хвосты капустных корней. Мужчина ругался непонятными для Сережки словами и повторял: «Пристрелю я вас как-нибудь, попадитесь только!..»
«Что это за воры? — подумал Сережка. — На капусту позарились». Он повернулся и чуть не упал, наткнувшись на большого рыжего пса, обнюхивавшего его ноги. Пес посторонился, юркнул к щели забора, обнюхал ее, сделал свое собачье дело, посмотрел в щель и громко залаял.
— Джек, пошел домой! — крикнул подошедший Витька Новожильский.
— Твоя собака? — спросил Сережка и протянул Витьке руку.
— Моя. Марш домой! — снова крикнул Витька. Пес виновато опустил голову и затрусил к трамвайной остановке.
— Закавыка с Рыжим опять не пришли? — спросил Витька.
— Опять.
— Уже неделю не ходят. Завтра диктант. Может, сядешь ко мне?
— Аннушка не разрешит.
— Это уж точно. По литературе чего задавали?
— Отрывок из повести о Евпатии Коловрате.
— О тети, тети, мои тети, — уныло затянул Витька. — Вчера весь день тренировался. Пришел домой, нажрался и спать завалился. Думал, утром выучу.
— Проспал?
— Точно. Так как насчет масла? Паспорт уже почти готов, дело на мази. Козел задаток просит.
— Триста граммов уже есть. Завтра отоварюсь, полкило будет.
— Ништяк...
Через десять минут после начала урока в класс вошли Федька и Герка.
Анна Васильевна поздоровалась с опоздавшими и проводила Федьку внимательным взглядом. Федька шел сосредоточенный и серьезный, не глядя по сторонам. Он молча сел на свое место, вытащил из портфеля тетрадки, учебник грамматики и хрестоматию по литературе. Алена пальцем уперлась в его коленку. Федька опустил руку под парту и взял целый пакек конфет-подушечек.
— Спасибо, — сказал он и протянул Алене какой-то желтоватый липкий кусок.
— Это что? — спросила она.
— Дыня. Вяленая. Бабушка из Баку прислала.
— Достаньте ручки и двойные листки бумаги, — сказала Анна Васильевна. — Приготовьтесь писать диктант...
Диктант был коротким. Ребята написали его за пятнадцать минут. Витька тыкал в спину Федьки ручкой. Тот не поворачивался. Тогда Витька прошептал:
— Закавыка, как писать — «нож-не-цы» или «нож-ни-цы»?
Федька обернулся и тихо произнес:
— Нужницы.
— Кто хочет прочесть наизусть отрывок о Евпатии Коловрате? — спросила Анна Васильевна, когда все листки были положены ей на стол.
Витька в упор смотрел на Анну Васильевну. По опыту он уже знал, что в таких случаях не стоит избегать взгляда учителя. Надо смотреть ему в глаза и не думать о том, чтобы тебя не вызывали. Скорее наоборот — нужно твердить про себя, чтобы учитель назвал только твою фамилию. И тогда все будет, как говорит военрук, чин чинарем. Главное — не бояться. Если человек чего-нибудь боится, с ним обязательно произойдет то, чего он избегает, Так с Витькой случилось на экзамене по русскому языку — все билеты выучил, кроме одного. И именно этот невыученный билет вытащил на экзамене, потому что больше всего боялся, чтобы он не достался ему. И погорел, как швед под Полтавой, когда начал нырять в возвратные глаголы.
— Ну-с, Новожильский, — сказала Анна Васильевна.
— Можно сначала спросить? — быстро и не раздумывая, Витька поднялся со скамейки. Сегодня ему явно не везло: Федька отказался дать списать, теперь вот отвечать про Евпатия Коловрата.
Витька посмотрел на кончик своего сапога, поскреб им некрашеный пол и сказал:
— Я вот насчет подвига, значит, хочу спросить, значит, это самое, так…
— Избегай, пожалуйста, слов-паразитов, — перебила его Анна Васильевна. — Приучайся к культуре речи.
— Оно, конечно, так, ежели как что, но не только что, мол, дескать, но все ж конечно, — выпалил Витька.
Анна Васильевна рассмеялась, и гребень, скреплявший ей волосы на затылке, упал на пол. Вовка Миронов поднял гребень и протянул его учительнице.
— Спасибо, — сказала Анна Васильевна, и улыбка исчезла с ее лица. Краем глаза она наблюдала за Федькой. Тот внимательно смотрел в ее сторону. Неужели Соколов узнал, что пропал рисунок Сережи Сидельникова? А ведь Сережа хотел этот рисунок подарить Саше. Он уже вчера спрашивал ее об этом. А она вынуждена была сказать, что сейчас ей некогда, пусть зайдет попозже.
— Вот Евпатий Коловрат, — сказал Витька, — совершил подвиг. А может, все это неправда?
— Что неправда? — изумилась Анна Васильевна.
— Ну, то, что он совершил подвиг. Может, это летописец придумал. Тогда об чем спор?
— То есть как придумал? — возмутилась Анна Васильевна. Она увидела, как нахмурился Федька.
— Бывает же так, что человек придумывает про подвиги, которых он не совершал, — сказал Витька и подумал про себя: «Клюнет или не клюнет? Про Сашку ведь узнала. Он сам ей все рассказал».
— Так-так, — произнесла Анна Васильевна. — Садись, Виктор…
«Клюнула!» — возликовал Витька.
— А отрывок? — нагло улыбаясь, спросил Витька.
— Успеешь. — Анна Васильевна помолчала, посмотрела на Федьку, на Вовку Миронова, на Сережку. — Да, я знаю, что Саша обманул класс. Люди, спекулирующие на таких святых понятиях, как Родина и подвиг... — Анна Васильевна покраснела. «Спекулировать», «пессимист», — подумала она. — Почему я никак не научусь говорить просто? Стародубов не хочет ходить в школу, чтобы не видеть, как он потерял уважение ребят. Защищать его надо, а не в обмане обвинять. Ведь он думает о подвиге, но знает, что совершить его не может, потому что калеку на фронт не возьмут. Новожильский всегда врасплох застанет. Хитрюга. Не с этого надо начинать. Ведь я же знаю. Так почему не могу иначе?..»
— Стародубов вовсе не спекулянт, — сказал Федька.
— А разве я назвала Сашу спекулянтом? — строго спросила Анна Васильевна. — Ты меня просто не понял.
Сережка резко обернулся к другу и встретился с твердым Федькиным взглядом.
— Спекулянт! — крикнул Вовка Миронов. — Он на базаре цветочками торгует!
— Выгнать из класса того, кто хочет Сашку выгнать! — крикнул Герка. — Он лучше всех знает военное дело и историю!
— Зато хуже всех знает русский язык, — выкрутился Вовка Миронов.
— Врешь! — Витька вскочил из-за парты. — Хуже меня русского никто не знает.
— Витя, Витя, — Анна Васильевна покачала головой. — Нашел чем хвастаться.
Сережка смотрел на Федьку.
— Федя, — спросила Анна Васильевна, — ты бы пошел с Сашей в разведку?
— Пошел бы. А вот с Сидельниковым не пошел бы.
Сережка нахмурился и посмотрел в глаза Федьки: что-то новое появилось в его взгляде.
— Мне бы миллион дали, — крикнул Вовка Миронов, — я бы и то не пошел с Сашкой!
— Ты бы и за сто рублей пошел! — не выдержал Герка. — Шкура! Я бы глаза закрыл и пошел бы за Сашкой на край света.
— Пошел бы, — прошипел Вовка. — Знаем мы таких...
— Миронов, не вертись, — с явным удовольствием сделала замечание Анна Васильевна. На секунду она перестала играть роль беспристрастного судьи.
— Толстозадый подлиза, — прошептал Герка.
— А такие, как ты, — ответил Вовка, — Предателями во время войны были.
Герка откинул голову назад. Глаза его сузились, лицо побелело, и сразу стали заметнее веснушки у носа.
— Что ты сказал? — спросил он.
— То, что слышал.
— Повтори!
— Предателями были, вот что!
— Выпадыш! — прошипел Герка.
— Анна Васильевна, — Вовка выбежал к учительскому столу. — А чего Полищук обзывается выпадышем?
«Господи, — ужаснулась Анна Васильевна. — Ругательство или нет? Ведь я ни одного страшного слова не знаю! А вдруг ругательное?»
— Что это за слово, Гера? — спросила она тихо, но твердо. — Где ты его услышал? Немедленно извинись перед Мироновым...
Витька сидел довольный — он выпустил джинна из бутылки, а что будет дальше — наплевать. Теперь ребят не остановишь. Каким-то чутьем он догадывался, что Федька был прав. И был доволен от этого вдвойне. Значит, не зря он спровоцировал Аннушку. Тут он убил сразу трех зайцев — и «плохо» за отказ не получил, и Миронова с грязью смешал, и Сашку выгородил.
— Не буду, — Герка хлопнул крышкой парты. — Не буду извиняться.
— Гера, — прошептала Анюта, — ты с ума сошел.
— Это вы все с ума сошли.
— Гера, ты должен извиниться перед Мироновым, — спокойно произнесла Анна Васильевна, но в душе твердила: «Попробуй только извинись!»
— Не буду, — снова повторил Герка.
— Нет, ты извинишься! — воскликнула, но не особенно громко, Анна Васильевна.