— Больно? — спросила Анюта Федорчук. Они с Аленой выскочили из-за угла забора, когда Федька с Сережкой прошли мимо.
— Чего больно? — удивился Герка.
— Когда он в глаз тебе заехал?
— Не он мне, а я ему. Смотреть надо.
— Здорово ты его, — согласилась Алена и посмотрела вслед Федьке. — Гер, а почему вы Сашу защищаете? Ведь он врун...
— Понимала бы чего, — сказал Герка. — Шаровая болезнь у него была. Когда сам собою не владеешь. Понятно?
— Да, — ответила Анюта, хотя и ничего не поняла. Она знала только, что раз Герка, Федька и Витька вступились за Сашку, значит, они поступили справедливо. Поняла она и другое: что завтра принесет Герке еще несколько перьев «86» и даже стиральную резинку. Круглую, трехслойную, довоенную.
По истертым и ставшим покатыми деревянным ступенькам Сережка поднялся на второй этаж барака. На пороге его встретил мальчишка лет пяти, в черной косоворотке, подпоясанной шпагатом. К косоворотке были приколоты вырезанные из картона медаль и звезда.
— Ты что? — спросил он Сережку.
— Саша дома?
— За хлебом пошел. Проволоку принес?
— Какую проволоку?
— Значит, не ты. Все одно проходи.
Мальчишка провел Сережку в комнату. Их встретил лаем огромный рыжий пес, очень похожий на Витькиного Джека.
— Не бойся, он добрый, — сказал Колька и обнял пса за шею. Пес лизнул мальчишку в щеку, сел и застучал по полу лохматым хвостом.
— У Витьки Новожильского такая же собака, — сказал Сережка.
— Это Витькина и есть.
— Ты Сашин брат?
— Ну?
Из другой комнаты, отделенной от первой парусиновыми занавесками с красными петухами внизу, выбежала девчонка лет трех. Подшитые валенки были надеты на босу ногу. Увидев Сережку, девчонка сунула палец в рот и остановилась.
— Это Катька, — сказал Колька. — Трусы сняла?
Катька кивнула головой.
— Ей уже три года, а она все штаны обмочила. Небось с сахарину дуется, — заключил Колька.
— А тебя, значит, Колькой зовут, — сказал Сережка.
— Ага. Нашего батю так звали. А тебя?
— Сергей.
— Ты с Александром вместе учишься?
— Вместе.
— Рубать хочешь?
— Нет.
— А то мы солянку сделали. Джек у нас за добытчика.
— За какого добытчика? — не понял Сережка.
— Капусту достает прямо с грядки. Витька его кочаны научил откусывать.
— Так это, значит, Джек капусту... — Сережка вовремя остановился. Он хотел сказать «ворует». Но какой же Джек воришка? Умный псина, и только.
— Ну да, он, — ответил Колька.
Джек словно понял, что речь идет про его подвиги, тявкнул и улегся под ноги Сережки.
— Солянка с салом, — сказал Колька. — Вку-у-сная. У меня аж пузо раздуло. Вот потрогай, — Колька задрал косоворотку и подошел к Сережке. — Потрогай, не бойся. Пузо как барабан.
Сережка ткнул Кольку пальцем в живот, тот хихикнул и опустил край косоворотки. У окна на сундуке Сережка увидел ворох разноцветных листов бумаги и куски медной проволоки. Над сундуком висели две фотографии в рамках — повязанная платком молодая женщина и мужчина в пилотке.
Колька перехватил Сережкин взгляд и сказал:
— Папка с мамкой до войны снимались. А ты не знаешь, почему Александр в школу ходить не хочет?
— Нет, — соврал Сережка. Он подошел к занавескам и отодвинул их. Это была маленькая шестиметровая комната. В ней стояли кровать, старый шкаф и две табуретки. Над кроватью Сережка увидел рисунок и остолбенел. Ведь он его отдал Анне Васильевне. И хотя решил его подарить Сашке, не ожидал, что рисунок отдаст сама Анна Васильевна да еще до открытия конкурсной выставки. Как же он оказался у Сашки? Значит, Сашка украл его? Значит, все-таки Сашка думал о нем? Сережка подошел ближе и увидел, что бумага внизу была разорвана и аккуратно склеена.
— Это я нашел, — сказал Колька, стоявший сзади Сережки. — На помойке у школы. Принес, а Александр заклеил и повесил, здорово нарисовано...
— Заладил, — сказал Сережка, — Александр, Александр.
Значит, никому не нужна была его мазня, кроме Сашки. А ведь Анна Васильевна похвалила его. Что же тогда получается — Анна Васильевна врала?
Сережка взглянул в окно и увидел Сашку. Он нес под мышкой буханку хлеба.
— Сашка идет, — сказал Сережка.
Катька и Колька побежали к дверям. Сережка пошел за ними. Он услышал, как стучит по лестнице костыль. Все ближе и ближе. Все ближе и ближе. У самой двери стук замолк.
Сашка увидел Сережку, отдал Кольке буханку, потрепал Катьку по щеке, взъерошил ей волосы и сказал:
— Здоро́во.
— Здравствуй, — ответил Сережка и протянул руку. Сашка отвернулся к вешалке, снял шинель, повесил ее и пригладил чуб.
— Проходи, гостем будешь, — сказал он Сережке.
Они сели на табуретки. Катька тут же забралась Сашке на руки, стала чертить пальцем по клеенке и приговаривать:
— Солока-воловка, касу валила, детисек колмила...
— Зачем пожаловал? — спросил Сашка, глядя на Катькин палец.
— Просто решил зайти, — ответил Сережка.
— Конечно. Никогда не заходил, а тут вдруг надумал. Что так?
Джек положил морду на Сережкины колени и поводил глазами то в сторону Сашки, то в сторону Сережки.
— Герка Вовку Миронова избил, — ни с того ни сего сказал Сережка. — Всю морду в кровь.
— Ну и что? — Сашка нисколько не удивился. — Для этого и приперся сюда?
— Максима Максимыча на комиссии осматривали, — совсем тихо произнес Сережка. Он нахмурился. — На фронт не пустили. Вот... — Сережка замолчал.
— Санька, — сказал Колька, — а я ему картину ту показал.
— Ну и зря, — ответил Сашка.
— Как это зря! — взорвался Сережка и вскочил с табуретки: — Это же мой рисунок!
— Ах, твой? — Сашка поставил Катьку на пол, исчез за занавесками, вернулся и бросил рисунок на стол. — Так бери его. Я думал, ты первым ко мне придешь. А ты пришел самым последним. Забирай рисунок и сматывайся. Не задерживаю.
— Ну ладно. — Сережка побледнел, повернулся и пошел к выходу.
— А ты думал, — крикнул вслед Сашка, — я тебе спасибо скажу?..
Сережка уже не видел, как Сашка снова повесил рисунок на стену. Стоя на площадке трамвая, он ругал себя за то, что пришел к Сашке. За то, что растерялся и не знал, как себя держать. Ему сначала казалось, что Сашка встретит его если и не с распростертыми объятиями, то по крайней мере обрадуется. А вышло совсем наоборот.
Сережка сошел у Кутузовки и поглядел в сторону фабрики-кухни. Сгорбленный старик стоял на том же месте и держал в руке кепку.
Подумав, Сережка направился к фабрике-кухне. Он подошел к старику и сказал:
— Здравствуйте.
— Ну здорово, коли не шутишь, — мягкая улыбка осветила лицо старика.
— Скажите, пожалуйста, у вас есть родные?
— Как же, сын имеется.
— Почему же он вам не помогает?
Старик опять улыбнулся:
— Сын-то меня из дому выгнал.
— Как выгнал? — растерялся Сережка. Он никогда не мог предположить, чтобы сын выгнал из дому отца. Ему первый раз пришлось столкнуться с таким, и слова старика огорошили его.
— Так и выгнал. — Старик погладил седую бороду. — На пенсию мне не прожить. Еще сестра еле ноги волочит. Ее нужно кормить. Да свет не без добрых людей. Вот мне и помогают. — Старик сунул руку в кепку и захватил горсть монет. Потом разжал дрожавшую ладонь, и монеты с легким звоном упали снова в кепку. Старик продолжал улыбаться.
Сережка опешил: у старика положение еще хуже, чем у него, Сережки, — ведь сын-то подлецом оказался, а он улыбался.
— Он вам совсем-совсем не помогает? — спросил Сережка.
— У него своих забот хватает. Я-то уже старый, никому не нужен, кроме сестры. Был нужен... Внуку. Да сын встречаться с ним не велел. Я его, дескать, не тому учу, чему надо. Научит он, многогрешный, как людей обманывать. Вот и жалею внучка, что хлеб ворованный приучается есть...
— Так надо пойти и заявить на вора, — сказал Сережка.
— На сына-то? — Старик вздохнул и покачал головой. — Где ж это видано такое? Говорил ему: побойся бога. А он одно долдонит: я теперь атеистом заделался, и мне бог не страшен. Мне, мол, только ревизия страшна.
— Вы бы пожаловались, что он вам не помогает. — Сережка чувствовал, что советы его беспомощны, но не видел выхода для старика, кроме просьб о помощи да жалоб.
— Пожаловаться? — Старик усмехнулся. — Нешто на самого себя, что такого сына вырастил? Семьдесят пятый годок пошел мне. Некуда жаловаться, милок.
— Есть куда! — вдруг уверенно ответил Сережка, хотя еще и не знал, к кому он пойдет просить за деда. Но что пойдет, Сережка был твердо уверен.
— Спасибо на добром слове. — Старик выгреб мелочь из кепки, пересыпал ее в карман пальто и надел кепку.
— А где вы живете?
— У завода «Красная труба». У сестрицы.
— А как вас зовут?
— Егор Алексеичем. Миронов моя фамилия.
— Миронов?! — Сережка присвистнул. — А вашего внука не Вовкой зовут?
— Откель ты знаешь Вовку-то?
— Учимся вместе.
— Вот катавасия приключилась. — Старик причмокнул. — Вот что, милок: про то, что я побираюсь, ни-ни. Понял? А то как бы чего из-за меня у Вовки не вышло в школе. Ты, милок, понял? Христом-богом прошу, не выдавай Вовку-то...
— Хорошо, Егор Алексеич, — пообещал Сережка. — А вы знали Сашу Стародубова?
— Это ж которого?
— У него одной ноги нет...
— А-а. На базаре вместе торговали. Беда с ним какая стряслась иль как?
— Беды нет.
— Ну и слава богу. Душевный паренек. Он мне все про отца рассказывал. Как дите радовался, когда про него говорил. А как про германца начинал, так лицом белый становился. Один раз в припадке был. А ты что, дружок его?..
— Мы раньше вместе учились.
— Ну и хорошо. Так будь здоров. Помни, что я сказал про Вовку.
— Хорошо, Егор Алексеич.
Почему старик так боялся за Вовку, Сережка не мог понять. Это Вовке надо было беспокоиться за деда. Надо же — сын из дому отца выгоняет! Сказать, что Вовкин дед побирается и ему никто не помогает, не поверят.