Скрывал Сашка это и от Федьки с Сережкой. А почему — и сам не знал. Наверное, не хотелось, чтобы друзья жалели его. Он же им орден показал, про войну рассказывал. А тут на тебе — на цветочках копейки собирает...
Сашка вспомнил, как Федька здорово читал стихи про войну. У Сашки так не получалось. Он списал несколько стихотворений под Федькину диктовку. Песен, которые Федька пел, Сашка не списывал. Он только посмеивался, если Федька затягивал: «Когда в море горит бирюза, опасайся дурного поступка». А то еще самую популярную среди филевских мальчишек «Здравствуй, моя Мурка...». Сашка мог слушать эти песни с улыбкой, но был к ним равнодушен. Больше ему нравились военные песни. Правда, почему-то песни, которые распевал Федька — воровские или морские, — запоминались сразу же, а вот стихи, которые надо было учить в школе, с первого раза не заучивались.
Сашка посмотрел сквозь ряд дырочек внутрь почтового ящика — газеты еще не принесли. За дверью было слышно, как голосил Колька. Сашка вошел в в комнату и увидел, что брат марширует, почесывая валенком то одну, то другую ногу. На груди его краснел орден Красной Звезды. Колька пел песню про трех танкистов.
— Зачем взял? — рявкнул Сашка. — Это что тебе, игрушка? Положи на место!
Колька тут же затих, подошел к буфету, отвинтил орден и положил его в железную коробку, стоявшую на буфете.
Катька подбежала к Сашке и протянула:
— На лучки...
— Подожди, — ответил Сашка. — Я печь растоплю.
Катька принялась было хныкать, но Колька усадил ее на диван и подчеркнуто ласково попросил:
— Расскажи, Катенька, сказку.
— Пло кого? — спросила Катька.
— Про Красную Шапочку.
— Класная Сапочка, — захлебываясь, начала рассказывать Катька. Глаза у нее стали как пуговицы на пальто — черные, большие, круглые. — Полозыла она в сумочку косетки, макаёны, пилоги, ябочки и посла к бабуске...
— Шурк, — спросил Колька, надевая чулки. — А откуда бабушки берутся? Их, что ли, нанимают?
— Слушай Катьку, — ответил Сашка, засовывая в печь березовую кору для розжига.
— Ну, шпарь, Катька, дальше, — сказал Колька.
— Я и спалю дальсе, — ответила Катька. — Посла она к бабуске. А ее встлетил селый волк. Он мотался, мотался по лесу и плимотался к бабуске...
Пока Катька, перескакивая с одного на другое, подробно рассказывала, как Красная Шапочка задавала волку вопросы про глаза, про руки и все остальное, Сашка растопил печку, поставил на нее чайник и пошел на кухню чистить картошку.
Как только Катька произнесла «Вот и сказочке конец, а кто слусал — моёдец», Колька сунул ей в руки Аленку — куклу с двумя оторванными руками. Катька сползла с дивана, стала ходить по комнате и баюкать любимую игрушку.
— Колька, — сказал Сашка, — я в булочную. А ты умой Катьку. Если не умоешь и сам не умоешься, уши надеру.
— Ладно, — сказал Колька, вздохнул, перекинул полотенце через плечо и повел сестенку на кухню.
Сашка проверил хлебные карточки, надел шинель, взял дерматиновую сумку и вышел на лестничную площадку. Он снова посмотрел в почтовый ящик — газет не было. Как там сегодня дела на фронте, Сашка еще не знал. Репродуктор стал хрипеть, «тарелка» вибрировала, и голое диктора был похож на жужжание мухи.
Когда Сашка подошел к булочной, там уже стояла большая очередь. Сашка пристроился в хвосте. Какая-то сердобольная старушка поглядела на Сашкины ноги и произнесла:
— А ты бы, сынок, шел без очереди. Инвалидам положено.
— А мне не положено, — отрезал Сашка и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
— Человеку лучше хочут сделать, а он гавкает, — заметила стоявшая впереди Сашки женщина в черном платке и залатанном пальтишке.
Сашка ничего не ответил. Он привык к этому, и обидные слова не задевали его. Сашка смотрел в сторону некрашеного забора, за которым виднелись ящики, сложенные в высокие штабеля. Там находился склад боеприпасов. Знали про склад в поселке Костанаева все, но вслух про это не говорили. Колька как-то притащил домой матерчатые мешочки в форме подковы, заполненные черным порошком, целлофановые коробочки и множество желтых ноздреватых колбасок. Колбаски Колька бросил в горящую печку, и они загорелись, как бенгальские огни. Сашка подскочил к Кольке, вырвал у него трофеи и надрал ему уши, приговаривая: «Дом хочешь взорвать?»
Колька орал благим матом больше для виду, чтобы брат скорее отпустил его. Он боялся стать лопоухим и потому не опасался, что может охрипнуть от крика. Едва Сашка отпустил брата, тот принялся скакать на одной ножке по комнате, напевая: «Чичира, чичира, тебя мать учила...» — «Цыц! — крикнул Сашка. — При Катьке не ругаться».
Сашка смотрел на забор с грязноватыми потеками и думал о том, что если бы тогда, в Полесье, он нашел такие ящики, он бы знал, что с ними делать. Но ящиков он не нашел, а наткнулся у дороги на автомат. Сашка взял его, прижал приклад к плечу, поднял дуло вверх и нажал на спусковой крючок. «Та-та», — раздалось в тишине, и эхо ответило за лесом: «Та-та-та...»
Автомат Сашка спрятал в стоге сена у дома, замотав его в тряпки. Обо всём Сашка рассказывал Федьке и Сережке, но о том, как он убил пленного немца, умолчал. Ему было мучительно вспоминать про этот случай. Когда он опоздал в школу, где ребята собирались делать ремонт, и прибежал на час позже, он увидел одни развалины... Что было потом, он помнил как во сне. Только на дороге он увидел усатого солдата. Тот положил на сгиб согнутой правой руки винтовку. Впереди него, заложив руки назад, шли трое пленных немцев. На спине у солдата гимнастерка побелела от высохшего пота. Сашка бросился к своему дому, вытащил из стога автомат, отбросил в сторону тряпки и бросился к дороге.
До сих пор Сашка помнил остекленевшие, будто стоячее болото, глаза пленного немца, в зрачках которого застыл немой ужас. Раскаленная ярость подбросила Сашкино сердце к горлу. Стараясь не смотреть в глаза немца, он вскинул автомат, обхватил левой рукой кожух, зажмурился и нажал... Даже если бы батя и не говорил тех слов — «Пленных не берем», Сашка все равно бы выстрелил. Опомнился он оттого, что упал на землю. Усатый солдат выхватил у Сашки автомат и выругался так мудрено, что Сашка ничего не понял. «Что же ты, малец, — сказал солдат, поднимая Сашку с земли и стряхивая пыль с Сашкиных штанов и рубашки. — Не зашибся?» — «Нет». — «Негоже так, — солдат надвинул на брови пилотку. — Сколько война-то покалечила. Эхма... Ну, тикай отсюда, сынок...» Двое пленных немцев стояли, вцепившись друг в друга, и ждали, что будет дальше. Убитый Сашкой фриц лежал, уткнувшись лицом в пыльную землю. Ноги его были раскинуты. Сашка увидел подкованные каблуки сапог и, не оглядываясь, побежал прочь...
— Заснул, что ли? Давай деньги, — услышал Сашка голос кассирши. Он достал красненькую тридцатку и протянул руку кассирше. Та дала сдачи. Она уже знала, сколько Сашка берет хлеба, и поэтому ничего не спрашивала. Кассирша жила в поселке, и ей была известна жизнь каждого: у кого мать померла, у кого отец, у кого сына убили. Такое уж было время...
У дома перед подъездом прыгали воробьи. Сашка отломил от буханки кусок, раскрошил его и бросил на землю. Воробьи взлетели и пристроились на карнизе, боком выглядывая хлебные крошки. Самый смелый из них, с ободранным хвостом, прыгнул, не раскрывая крыльев, вниз, спикировал на землю, заверещал и принялся клевать. Если бы не война, какая бы у Сашки была голубятня! А теперь нет у него голубятни — в его деревне хозяйничали фашисты.
Дома Сашка увидел Максима Максимыча, на коленях которого сидела Катька и грызла яблоко.
— Тут я два яблока принес, — сказал Максим Максимыч. — Один Катьке, другой — матери. В больницу отнесешь.
— Спасибо.
— Как с детским садом?
— Мать ходила. — Сашка снял кастрюлю с печки. — Сказали, мест нету.
— Ничего, — ответил Максим Максимыч. — Придумаем что-нибудь. У Федора Соколова мать заведующей работает. Попробуем к ней устроить.
— Что там на фронте?
— Сам прочтешь. — Максим Максимыч нахмурился, снял Катьку с колени вытащил из кармана сложенную вчетверо газету.
Когда военрук ушел, Сашка разложил картошку в тарелки: Кольке побольше, Катьке поменьше, себе — остатки. Потом налил в стаканы кипятку и бросил в каждый по таблетке сахарину. Сахар они уже весь съели. Приходилось довольствоваться эрзацем. Это немецкое слово вошло в обиход с начала войны. Эрзац-кофе, эрзац-молоко, эрзац-сахар. Гитлер хотел посадить всю страну на эрзац. Но Сашка-то знал, что победа над фашистами будет не эрзацем. А в остальном можно пока сидеть на эрзаце...
— А дядя Максим холосый, — сказала Катька, доедая картошку.
— Потому что яблоко тебе притащил, — сказал Колька. — А если бы не притащил, плохой бы был?
— Нет, все лавно холосый.
— Колька, — сказал Сашка, — тут ко мне один парень должен прийти, проволоку принести. Так ты, если я в школе задержусь, возьми у него сам.
— Ладно, — ответил Колька и шумно стал хлебать кипяток, прислаженный сахарином.
Катька вылезла из-за стола, взяла Аленку, положила ее на диван и начала кутать в одеяло. Сашка разложил «Правду» на столе и уткнулся в первую страницу, где была сводка Информбюро. На Волховском и Ленинградском фронтах наши войска вели ожесточенные бои. Фашисты подходили к Волге. Хотели захватить Сталинград.
Сашка достал из шкафа карту и осторожно развернул ее. Линию фронта он обозначил красными флажками, сделанными из бумаги и насаженными на тонкие булавки. Флажки постепенно отходили в глубь страны. Далеко врезались фашисты в нашу землю. Крым, Кавказ, Украина, Прибалтика находились в руках оккупантов. Где-то в Полесье затерялся и Сашкин дом с голубятней на чердаке. На карте его, конечно, не было. Да разве в этом дело?
Сашка молча погладил ладонью Уральские горы. Он не заметил, как к нему подошел Колька, оперся локтем о стол и тоже стал разглядывать карту.
— Тебе чего? — спросил Сашка, услыша посапывание брата.