— Красиво как, — прошептала она. — Научи меня.
— Ну что же, Стародубов, садись. — Анна Васильевна поднесла к очкам классный журнал и ручкой-самопиской хотела поставить в клеточку напротив Сашкиной фамилии всего две буквы — «Пл.», то есть «Плохо». Но не успела. Дверь отворилась, и в класс заглянул Максим Максимыч.
— Анна Васильевна, извините, можно вас на минутку, — сказал военрук.
Анна Васильевна вышла из класса, прикрыв дверь, и через некоторое время вернулась, закрыла журнал, так и не поставив отметки. Она задумчиво смотрела на Сашку. Странным он казался мальчиком. Анна Васильевна никак не могла выкроить свободный часок, чтобы пойти к нему домой. Надо и в очереди за керосином постоять, и тетради проверить, и к урокам подготовиться, чтобы вихрастикам было интересно слушать. А пойти к Сашке нужно было непременно. Хорошо, Максим Максимыч предупредил, что у Сашки мать заболела и он не мог выучить уроков. А ведь сам Саша ничего не объяснил ей. Какой-то скрытный тот вихрастик. От ребят Анна Васильевна узнала, что Сашка воевал в партизанском отряде, и ей очень хотелось, чтобы ее ученик выступил на праздничном вечере и рассказал, как народные мстители не дают немецким оккупантам спокойно спать, посылают под откос эшелоны и взрывают склады с боеприпасами.
Однажды Анна Васильевна после уроков спросила Сашу, не хочет ли он рассказать ей о партизанах. «Ведь ты воевал». Сашка насупился, отвернулся от нее, буркнул: «Вот еще», — и, не прощаясь, пошел прочь. «Какой-то бирюк и нелюдим», — первое, что тогда пришло в голову Анне Васильевне. Но позже она подумала, что нелюдимым Сашу сделала война. И когда директор спросил учительницу, не выступит ли Стародубов на районном пионерском слете, она ответила, что, пока не поговорит с Сашей, ни о каком публичном выступлении ее ученика не может быть и речи.
— Пусть твоя мама, — сказала Анна Васильевна, когда Сашка сел на место, — придет в школу.
— Она не сможет прийти, — сказал Сашка.
— Почему? — Анна Васильевна сделала вид, что удивлена.
— Она в больнице лежит, — сказал Сашка.
— Нечем тебе порадовать больную маму, — сказала Анна Васильевна и прикусила верхнюю губу. «Говорю, — подумала она, — как старая гимназическая крыса». — А сейчас кто мне ответит, что такое личное местоимение?
— Можно, я? — Вовка Миронов всем своим телом тянулся с парты вслед за рукою.
— Пожалуйста, Миронов.
Вовка как по писаному отчеканил все правила.
— Приведи примеры, — сказала Анна Васильевна.
— Товарищ, верь, взойдет она, местоимение женского рода именительного падежа «она», звезда пленительного счастья.
— Еще.
— Вот шпарит, — шепнула Анюта Федорчук.
— Па-де-де с одним де, — ответил Герка.
Анна Васильевна неслышно подошла к Витьке Новожильскому, склонившемуся над листком бумаги.
— Ну-ка, Новожильский, покажи, что ты там пишешь? — Анна Васильевна взяла листок, который Витька не успел спрятать в парту.
— Так, — учительница прошлась взглядом по Витькиным загогулинам.
Они идут туда,
Где можно без труда
Достать себе и женщин и вино...
«Что же сказать ему? Что же сказать?» — вертелся в голове Анны Васильевны один и тот же вопрос.
— Местоимение «они» множественного числа, — доверительно прошептал учительнице Витька.
«Издевается», — подумала Анна Васильевна и с отчаянием ощутила, как запылали ее щеки. Ни очки, ни отрезанные косы не помогали.
— Зачем ты ходишь в школу, Новожильский? — спросила Анна Васильевна, шагая между рядами парт. Она старалась глядеть не под ноги, а на черную доску. — Чтобы переписывать подобные вещи?
Витька досадливо поморщился и отвернулся к окну.
— Садись, Миронов. Сидельников, приведи еще пример.
Сережа вскочил со скамьи, и книжка упала с его колен. Он посмотрел на Анну Васильевну, поднявшую книгу, и сказал:
Дед свою любимую рубашку
Мне на крестины вздумал подарить...
— Малоудачно. — Анна Васильевна подошла к столу и положила на него новый трофей.
Я вам не скажу за всю Одессу,
Вся Одесса очень велика, —
снова ответил Сережка. — Сразу два местоимения — «я» и «вам» дательного падежа множественного числа.
— Там есть песня получше, — сказала Анна Вабильевна.
— Какая? — спросил Сережка.
— Можно, я? — Вовка Миронов снова пытался влезть в свою вытянутую руку.
— Пожалуйста, Вова.
— В темную ночь ты, любимая, знаю — не спишь, и у детской кроватки тайком ты слезу утираешь... Местоимение...
— Сядь! — Витька треснул Вовку учебником русского языка по затылку.
— Новожильский, выйди из класса! — сказала Анна Васильевна.
— Пожалуйста, — Витька засунул руки в карманы брюк и, подойдя к двери, пропел: — В темную ночь ты, любимая, знаю — не спишь, и у детской кроватки тайком ты в кино удираешь…
Герка фыркнул, но тут же сник под взглядом учительницы.
Вот почему, решила про себя Анна Васильевна, вихрастики не любят Миронова. Когда она занималась с ним по русскому языку, ей пришли на память слова песни из фильма «Два бойца», и она сказала Миронову, что ей очень нравится эта песня. И Миронов привел эти слова на уроке. Зарабатывал отличную отметку.
— Просто поражаюсь таким ученикам, как Новожильский. — Анна Васильевна поглядела поверх голов ребят. — Мало того, что ты, Сидельников, читаешь на моих уроках постороннюю книгу. Полищук, не вертись. Но ты выбрал книгу писателя... Федорчук, положи ручку на место...
Анна Васильевна думала, что у Грина есть только талант подражать Эдгару По и Фенимору Куперу. Об этом она узнала на лекции по литературе. Профессор рассказывал о Грине одну-две минуты. Но Анна Васильевна слово в слово записала лекцию и помнила наизусть.
— Где ты достал эту книгу? — спросила она Сережку.
— У отца в шкафу.
— Неужели тебе могла запомниться ну хотя бы одна строчка из произведений этого писателя?
— Запомнилась. «Они жили долго и умерли в один день».
— Ну и что же? — удивилась Анна Васильевна. — Ты, Сережа, всегда отличался хорошим вкусом. А теперь я слышу от тебя песенку про Костю-моряка и тут же слова о том, что кто-то умер в один день с кем-то. Пессимизм какой-то...
«Ой, не то я говорю», — Анна Васильевна чувствовала, что слова ее неубедительны, тем более что фраза Грина ей очень понравилась. Наверняка ребятам было незнакомо слово «пессимизм». Никто из них не спросил, что оно значит. И Анна Васильевна поняла, что ученики не поверили ей. Не поверили не потому, что учительница могла ошибиться, а потому, что верили Сережке...
— Ну ладно, — сказала Анна Васильевна. — Оставим этот разговор до классного собрания. Ты не забыл принести рисунок?
— Нет. — Сережка протянул учительнице завернутый в газету четырехугольник. Анна Васильевна развернула газету и сказала:
— Ну просто умница!
— Покажите нам, — попросила Анюта Федорчук. — Пожалуйста.
Анна Васильевна подняла рисунок над головою.
В дверь просунулась Витькина голова:
— Об чем спор? — Витька сверкнул зубом, но, взглянув в очки Анны Васильевны, снова исчез за дверью.
На рисунке Сережка изобразил момент боя, когда двое наших бронебойщиков стреляли по фашистским танкам. Виднелись только спины бойцов. Впереди на коричнево-красном поле горели три подбитых танка. Четвертый танк уже налезал на окоп справа.
— Ой, сейчас задавит! — выдохнула Анюта Федорчук.
— Выкуси. — Герка показал кукиш.
Прозвенел звонок. Захлопали крышки парт. Анна Васильевна спрятала рисунок, Сережкину книгу и Витькину песню в портфель и пошла к двери. Ребята дружно вскочили со скамеек.
— Айда в военный кабинет! — крикнул Федька. — К Максим Максимычу.
Когда Федька выскочил в коридор и прошмыгнул мимо учительской, его остановил Максим Максимыч. Максим Максимыч подождал, пока ребята пробегут к лестничной площадке, а потом спросил Федьку:
— Твоя мама в детском саду работает?
— Да.
— Тут такое дело: у Стародубова мать в больницу положили — аппендицит у нее. А у Саши двое ребят...
— Понял, Максим Максимыч. Я сегодня маму спрошу, можно ли устроить Кольку и Катьку в детский сад.
— Ишь ты, шустряк! Быстро соображаешь. Ну беги...
Максим Максимыч должен был сегодня утром идти на медицинскую комиссию. Ему в самом начале войны перебило пулей сухожилие правой руки. И теперь комиссия должна была решать, можно ли снова Максиму Максимычу идти в действующую армию.
Сашка не первый раз заменял военрука на уроках. Он отлично разбирался в винтовке, на строевых занятиях вел себя как заправский командир. В военных делах Сашка, как заметил Максим Максимыч, пользовался непререкаемым авторитетом. Только вот с русским языком у парня не ладилось. Анна Васильевна жаловалась на педсовете, что Стародубов не учит уроков и пишет диктанты на «посредственно». Слово «винегрет», скажем, Сашка писал через «вини». А ему, Максиму Максимычу, пришлось отведать в жизни не один десяток винегретов, но он и сам не знал, что винегрет — слово французское с корнем «винегр». Так-то оно так, думал Максим Максимыч, но и Сашку тоже понять можно. Все время возится с Катькой и Колькой. Уроки учит, уже когда ребятня спать ляжет. А тут еще мамку у них положили в больницу. Надо к ней обязательно наведаться, успокоить, что дома все в порядке. Сашке папашу бы как у Вовки Миронова. Отъелся бы на калориях. Натурой платил мужик за дополнительные занятия с сыном. С такими людьми Максим Максимыч не любил иметь дела. На войне он столкнулся с подобным типчиком. Тот у них поваром работал. Максим Максимыч тогда командовал батареей. Орудий против танков не хватало, и он приспособил зенитки — били по фашистам прямой наводкой. А повар был сущий жулик. Варил в походной кухне сразу и суп, и кашу, и компот. Неделю кормил. А как Максим Максимыч пришел и узнал про это, нагрянул в обед, покрутил в котелке ложкой, попробовал, выплюнул, вызвал повара и сказал: «Поехали». Сели в «газик», приехали на передовую. Максим Максимыч показал повару на ничейную землю: «Видишь, танк немецкий? Подбили мы его. А захватить не можем. Местность простреливается. Даю задание — прицепить к танку трос, чтобы мы его выволокли в свое расположение. Ясно? Действуй!» Повар полез с тросом в руке, и пули пели над ним смертельные куплеты. Через час он приполз назад и доложил: «Задание выполнено». Весь белый, пот струйками по лицу бежит. Понял, шкура, чем бойцы в бою рискуют. Такие после этого обеды закатывал — сам генерал из дивизиона приезжал на батарею борща отведать...