— Без согласия запорожцев слагать с себя регимент не станет, — отвечал Бурковский. — Но полковник его, Петриковский, с глазу на глаз умолял не верить ему.
— А я верю, что ли?
Гетман встал, прошёлся по шатру, вздохнув, молвил:
— Государь вон к нему доверчив шибко. Опять грамоту прислал, просит не ссориться с ним. И с Серко велит ладить. А как?
— Надо, наверное, к Серко послать кого-то.
— Надо, конечно. Вон и государь велит обнадёжить их и жалованьем, и прочим довольствием.
— Кого-то из казаков. Они меж собой быстро сладят.
— Нет. Казака нельзя. Он либо споётся с ними, либо они его утопят как предателя. Слать надо из рейтар[34] кого-то. А ты веди полки назад, распускай по домам. Не будем поперёк государеву желанию вставать.
Иван Дмитриевич Серко старый заслуженный казак-запорожец, многажды избиравшийся в кошевые за его смётку и ум и искреннее желание всегда бороться за интересы Сечи и её жителей. Казаки даже не ставили ему в укор, что в нескольких вёрстах от Сечи живёт его жена с детьми на невеликом хуторке с огородом и пасекой. Хотя в Сечи исповедуется строгое безбрачие, дабы с «жинкой не возиться», кошевому прощается это нарушение запорожского товарищества ради его высокого и заслуженного авторитета. Да и отъезжает он к жене редко, разве что занедужит, или мёду взять товарищей угостить, или браги хмельной, которую жёнка его Гапуся готовил» великая мастерица.
В Сечи не принято выделяться богатым платьем, и даже на кошевом надет старый, вытертый бешмет с уже выцветшими позументами. Поэтому посланец гетманский рейтар Иван Пчеломед выглядит против кошевого королевичем, хотя в пути долгом пропылился и загорел, как природный арап.
Выслушав гетманского посланца, Серко сказал.
— Всё это слова, которыми мы по маковку сыты. А вот почему гетман наши клейноды, отобрав у Ханенка, у себя держит?
— Того я не ведаю, Иван Дмитриевич.
— А на кой ляд тогда бежал сюда через всю Украину? На заднице чирьи давить?
Рейтар Пчеломед не мог сказать о тайном поручении гетмана «понюхать, чем дышит Сечь, не ждёт ли хана» и он отвечал, как велено.
— Я ехал сюда, Иван Дмитриевич, чтоб сообщить вам о государевых милостях запорожцам и о скором их удовлетворении.
— Вот пойдёшь ныне на круг и послушаешь казаков, что они тебе скажут. Особливо о любви к гетману и к его милостям.
Иван Пчеломед был не робкого десятка, но то, что он услышал, стоя на бочке посреди бушующей казачьей вольницы, заставило ёкать его сердце. «А ведь убьют, черти драные, и фамилии не спросят. Убьют».
— Ты зачем ихав, москальска душа? Жданики ваши мы давно зъилы!
— Эй, хлопцы, кто там блыще, снимить з его портки, оторвить яйця!
— К чертям свинячим твого гетмана! Вин сука и кровопивец!
— Пусть вин тика сюда зьявится, мы его на угольях поджарим.
— Ни, хлопцы, мы его в Днепру утопим!
— Шоб ему трясучка, окаянному, приключилась.
Со сторон неслось такое срамословие, что Пчеломед пожалел о согласии выйти на круг: «Сказал бы кошевому да в обрат. Всё равно этого гетману не перескажешь. А перескажешь, кнута заробишь».
С бочки посланец слез мокрый, как мышь из пива. И на обратном пути к гостевой избе его едва не поколотили, придравшись отчего-то к его лампасам.
— Ишь, высветился, злыдень.
Кошевой не появился, и где он, никто не мог сказать или не хотел. Старый казак принёс глиняную миску с кашей и, молча поставив на стол, ушёл, не сказав ни слова.
Пчеломед догадался, что это его обед, но нигде не мог обнаружить ложки. Подождав некоторое время о надежде, что ложку принесут, он подступился к миске. Сперва попробовал через край, но лишь перемазался, и тогда, сложив два пальца по-старообрядчески, стал ими орудовать, как ложкой, гордясь собственной находчивостью и стыдясь такого своего свинства. И каша-то пшеничная была приготовлена разве что для свиней, но Пчеломед понял, что именно она и является основной пищей для запорожцев и что если б и он поел её с неделю, то, наверное, тоже взбесился бы и срамословил начальство не хуже сегодняшнего круга.
Спал он на лавке, подложив под голову свою дорожную сумку. Утром опять принесли ему ту же кашу, и опять без ложки.
— А ложки нет, что ли? — спросил он казака.
— Ложка, как и сабля, у каждого своя, — отвечал тот.
На этот раз он приспособил вместо ложки какую-то щепку, найденную у печи. Вскоре явился пьяный казак и сказал Пчеломеду:
— Ходим до кошевого. Он зараз выдаст тебе ответ для гетмана.
Пчеломед пошёл за казаком. Когда вошли в избу, за столом сидели пьяные кошевой, писарь и есаул, а перед ними наполовину опорожнённая четверть с горилкой.
— Ну-у — насупится Серко, — ты понял на кругу, что нужно гетману?
— Но там только бранились.
— А ты что хотел? — трахнул Серко кулаком по столу, что едва не упала четверть с горилкой, и тут же, вскочив, подбежал к Пчеломеду, схватил за грудки, прижал к стене. — Да я тебя! Ответа захотел? Дайте мне саблю я снесу ему башку к чертям собачьим!
Но пьяное застолье не спешило подавать саблю, хотя у есаула она была при себе. А кошевой, продолжая трясти посланца, как грушу, кричал распаляясь:
— Да я зайду от Стародуба, подыму весь Низ, я задам перцу твоему гетману. Он помнит Серка, сучье вымя. Я присягал великому государю, царю. Пусть приедет сюда Самойлович, пусть приедет и поклонится войску запорожскому, вот тогда мы и признаем его над собой. А если придёт Петро Дорошенко, то он станет нашим гетманом, пойдём за его бунчуком. А твоего Самойловича побоку, пусть катится от нас ко всем чертям.
— Иван, будя, — сказал есаул, разливая по кружкам горняку. — При чём хлопец? Его послали, он сказал, шо велели, а ты с него душу вытрясаешь.
Серко отпустил Пчеломеда, прошёл к столу, сел и скомандовал есаулу:
— Налей же ему, гость, чай.
Есаул засмеялся, стал наливать Пчедомеду горилки.
— Кто ж так гостей трясёт, Иван?
— То я не гостя, гетмана тряс, шоб вин сказывся. Чего стоишь? — обернулся к посланцу. — Сидай к столу, да сердце не держи на Серка. Ну!
Глава 8ПЕРСИДСКИЙ ШЁЛК
Ещё с вечера князь Голицын[35] предупредил Фёдора, что завтра в Думе надо обсудить просьбу голландского посланника касаемо персидского шёлка. Что вопрос этот вельми серьёзный.
— Тогда пригласи и патриарха, Василий Васильевич.
— Хорошо, государь. Я ещё призову и купцов наших.
— А их зачем?
— А как же. Фёдор Алексеевич, кто лучше в торговле смыслит? Не бояре же наши. С ними и посоветуемся, чтоб твоей казне порухи не было.
Патриарх Иоаким явился в Думу следом за государем, благословил всех, сел на седалище недалеко от царского престола. Государь сел на своё место, шапку Мономаха, которую хотели надеть на него, отклонил рукой.
— Не надо, ныне не посольский приём.
Не взял в руки ни державу, ни скипетр, а просто сложил руки, сцепив на животе, кивнул Голицыну.
— Начинай, князь.
— Великий государь, ещё отец твой светлой памяти Алексей Михайлович заключил договор с компанией персидских армян, которые обещались по тому договору ввозить в Россию персидские шелка, причём все, которые там добывают. Но армяне своих обязательств не исполняют, отсюда в державе, а особливо и твоей казне, шёлка мало. Который и был — давно израсходован. А новых поступлений нет.
— Ну и как же быть? — спросил государь.
— К нам, узнав об этом, обратился посланник голландский фон Кленк с предложением, чтоб мы позволили нм торговать с персиянами в России и чтоб стали пропускать персиян с шёлком-сырцом и Голландию.
— Ну а ним какая корысть с того?
— Посланник божится, что после обработки шёлка-сырца ютовый шёлк они повезут к нам.
— Ой ли! — подал голос патриарх. — Была им забота нам везти, когда иод боком Франции. Англия А у нас, как в сказке, по усам будет течь, да в рот не попадать.
— А ведь святой отец верно молвит, — сказал царь.
— Государь, я позвал купцов — гостей наших, русских, надо бы их послушать. Они на этом уж собаку съели. Худого не присоветуют.
— Где они?
— В передней, государь, дожидаются.
Царь кивнул Стрешневу.
— Родион Матвеевич, пригласи купцов.
Вошли два бородатых мужа в чёрных однорядках строгого покроя, низко поклонились царю, пожелав здравии и благ оползти.
— Как зовут вас, гости? — спросил Фёдор ласково.
— Мы, стал быть, оба Иваны, государь.
— Тогда давайте по отчеству, — улыбнулся Фёдор.
— Я, стал быть, Иван Кузьмич, — с видимым удовольствием представился старший из них. — А он, стал быть, просто Иван Иваныч.
— Нам сказали, что вы в торговле очень смыслены, — заговорил царь. — Вот мы и хотели с вами посоветоваться.
— Спасибо за доброе слово, государь, — с достоинством огладил бороду Кузьмич. — Пусть нам, стал быть, обрисуют, что и как, и мы с Иваном своё слово скажем.
— Василий Васильевич, расскажи гостям о деле, да пусть прочтут записку фон Кленка. Что они скажут.
Купцы внимательно выслушали суть дела и записку голландца.
— Как он пишет-то: «процветание России»? — переспросил Кузьмич.
— Да, он пишет, что будет Российскому государству в торгах многая процветания.
— Эт точно голанец расписал, — усмехнулся Кузьмич. — Российскому государству, стал быть, цветы, а сами плоды в Голландию будут увезены. Всё точно.
— А как же ты советуешь, Иван Кузьмич?
— Я так, стал быть, советую, государь. Тот шёлк-сырец бери за себя, и пусть в Архангельске голанцы покупают его у казны и у купецких людей по договорной цене, а не у персов. Ежели будет позволено голанцам напрямую у персов покупать, то это будет казне, стал быть, прямой убыток, да и нашим купцам разорение.