Где-то через неделю после праздников за ним приехала раззолоченная карета, и, явившийся в дверях не менее раззолоченный придворный торжественно возгласил:
— Пан Тяпкин, вас ждёт его величество.
Едва ли не через весь город карета везла пана Тяпкина к резиденции короля. Подъехала она не к парадному крыльцу, а к боковой калитке, ведшей в парк.
— Следуйте за мной, пан Тяпкин, — сказал придворный и повёл его в парк. Провёл тенистой аллеей, вывел к овальной площадке, в центре которой журчал фонтан. Придворный щёголь вытянулся и громко сказал:
— Ваше величество, пан Тяпкин.
И тут Василий Михайлович увидел короля, сидевшего в тени каштана на белоснежной скамейке. Он поднялся навстречу резиденту, с улыбкой пожал ему руку.
— Здравствуйте, Василий Михайлович. Рад видеть вас.
— Я тоже рад, ваше величество, — отвечал Тяпкин, ломая голову: зачем он понадобился королю?
— Пройдёмтесь, друг мой, — сказал король, беря Тяпкина под руку. — Поболтаем о том о сём. Знаете, надоедает это, всё дела, дела, дела. Можно мозги свихнуть. Хочется просто так, как с другом, пройтись по саду, подышать ароматом роз.
Тяпкин знал, что короли «просто так» не прохаживаются с чужеземными резидентами и не дышат «ароматом роз» с ним на пару.
— Мой друг, — продолжал король, приноравливаясь к шагу гостя, — что ж вы так нехорошо о нас докладываете своему государю. Неужто Польша такая плохая?
«Перехватывают и переписывают мои письма», — догадался Тяпкин, но смолчал, дабы не оскорблять высокого собеседника подозрениями в непорядочности. Это было бы себе дороже. Сказал другое:
— Ваше величество, если б я считал вашу страну плохой, разве б я послал своего сына в польскую школу? Напротив, вы видите, я говорю на вашем языке, и даже, смешно сказать, уже и думать начал по-польски.
Король засмеялся, вполне оценив шутку резидента.
— Это прекрасно, мой друг, что вы уже и думаете по-польски. Надеюсь, мы поймём друг друга. Меня очень огорчила весть, что гетман Дорошенко переметнулся на вашу сторону. Этот умный и прекрасный воин вынужден, слышите, вынужден был обстоятельствами изменить Польше.
— Странно, ваше величество, я всегда считал гетмана налим воином.
— Но ведь, друг мой, по Андрусовскому трактату Правобережье наше. Вы не станете этого отрицать?
— Не стану.
— А Чигирин где? На правом берегу, стало быть, это искони польский город. И Киев же наш. Верно?
— По трактату ваш, — вздохнул Тяпкин, не желая вдаваться в исторические экскурсы, которые наверняка были ведомы Собескому. — Но, ваше величество, отчего ж вы не заселяете Правобережье? Вы его по трактату взяли, но оно вот уже девять лет впусте обретается.
— Мой друг, сейчас не об этом речь. Вы ведь Киев должны были через два года оставить, а вот уж девять лет не отдаёте.
— Может, оттого и не отдаём, что вы не готовы взять.
Собеский расхохотался, хлопнул спутника по плечу дружелюбно.
— Василий Михайлович, вам нельзя пальца в рот положить. Откусите.
— Откушу, ваше величество, — вполне серьёзно отвечал резидент. — Не забывайте, моя фамилия Тяпкин, значит, могу и тяпнуть.
Посмеялись. Прошли несколько шагов молча, дыша «ароматом роз».
— Я послал к великому государю пана Чихровского, дабы от моего имени он поздравил царя с восшествием на престол. И вы, мой друг в вашем донесении можете повторить великому государю мои искренние поздравления И напишите ему пожалуйста, что я буду ему другом и братом.
— Напишу, ваше величество, — сказал Тяпкин, понимая, что король подбирается к главному.
— И ещё. — Король даже полуобнял резидента. — И ещё, мой друг напишите государю, что я предлагаю объединить наши армии и ударить по туркам. Я даже согласен, если объединёнными силами станет командовать Дорошенко.
— Хорошо, ваше величество, я напишу, но лучше бы, если вы это написали сами.
— Вы понимаете, мой друг я не могу написать государю это своё предложение, мне обязательно надо согласовать его с Сеймом, а это значит, раззвонят по всему свету. Поэтому-то я и вынужден просить вас, мой друг, сообщить по вашим секретным каналам.
«Хороши секретные каналы, — подумал Тяпкин, — если письма мои прочитываются».
— Пожалуйста, убедите великого государя. Потому, что, если мы довольствуемся Правобережьем, го турки потребуют всю Украину, и Левобережье в том числе. И потом, и вы и мы христиане, должны объединяться, дабы противостоять мусульманам.
— Ваше величество, я обязательно напишу всё государю, но и я в свою очередь хотел бы просить вас о продлении нашего перемирии.
— Это может решать только Сейм, мой друг. У нас свободная страна. Республика. Моя власть не беспредельна, Василий Михайлович И потом, до окончания срока перемирия ещё четыре года Успеется.
— Но вы же можете внести предложение об лом уже сейчас.
— Мой друг, если мы объединимся и разгромим турков, то тогда можно вести разговор не о перемирии, а даже о вечном мире. Прощайте, мой друг. Надеюсь, вы не забудете о моей просьбе.
Тяпкин понял, что аудиенция окончена и ему пора удашься. Он откланялся. Карета увезла его на квартиру.
Задал Собеский русскому резиденту задачу. Конечно, он напишет государю о разговоре, подробно напишет, но ведь он должен в письме высказать своё мнение, стоит ли доверять королю и принимать всерьёз его предложение и сулит ли это какие-то выгоды его родине. Он уже знал, что за разговором властей предержащих всегда скрывается другой смысл, потаённый. Какой? Что кроется за предложением короля? Москва обязательно спросит его мнение. А что он ответит?
Вечером у него появился молдавский посланник Кантакузин.
— Я уезжаю. Василий Михайлович. Зашёл проститься.
— Куда?
— В Молдавию, господарь отзывает — Кантакузин понизил голос. — Тут нас никто не подслушает?
— Надо плотнее закрыть дверь, а стены здесь каменные.
— Кантакузин сам прикрыл дверь, подсел к столу, достал из кармана бутылку вина.
— Выпьем на прощанье, Вася.
— Выпьем, Кузя, — улыбнулся Тяпкин и достал кружки.
— Слушай сюда, Василий, — говорил негромко Кантакузин, разливая вино. — Я знаю, тебя возили к королю.
— Откуда ты узнал?
— Я видел тебя в карете королевской, не знаю, о чём вы там говорили, да и спрашивать не вправе. Могу лишь догадываться. Так вот учти, недавно король тайно отправил резидентом в Молдавию шляхтича Карбовского с приказом вести с турками мирные переговоры через посредство моего господаря. Понимаешь, это будет не в пользу России.
— Догадываюсь, — сказал Тяпкин. — Ах лиса, лиса его величество. Значит, за двумя зайцами погнал. Спасибо. Кузя, за новость. Ты моё настоящий друг.
— Теперь, Вася, раз я буду там, я стану следить за ходом переговоров и сообщать тебе. Возможно, господарь и отзывает меля для связи с Карбовским.
— А как ты сможешь сообщать теперь?
— Через епископа Антонии Винницкого, то мой хороший друг.
— Спасибо, Кузя Ты не представляешь, сколь ценны будут для меня твои сообщения.
— Представляю. Вася Главное, это должно быть сохранено в строжайшей тайне. Слышишь, в строжайшей.
— Кому ты говоришь. Кузя. Да из меня щипцами не вытянут твоё имя.
Они выпили. Обнялись на прощанье. Кантакузин ушёл. Тяпкин, ероша волосы, долго ходил по горнице, потом зажёг свечи, достал бумагу, чернила с пером. Сел за письмо. Теперь-то он знает, что надо писать в Москву великому государю, что советовать веры королю не давать, с объединением войска крепко подумать надо. Он лично — думный дворянин Тяпкин Василий Михайлович — таковую помощь шляхте не давал бы, но и резко б не отказывал в ней. Пусть надеются. На их хитрость надо и свою иметь.
Глава 10ДЕЛА КЛЯУЗНЫЕ
В дни жалобные Фёдору Алексеевичу читались челобитные, по которым вместе со своими советниками, думными боярами, и принимались сразу решения.
— А вот тут, государь, — сказал Стрешнев, перебирая на столе подьячего бумаги, — иереи черниговские не поладили. Нежинский прототип Симеон Адамович жалится на архиепископа Лазаря Барановича и тебе челом бьёт, просит твоей заступы.
— Может, надо было бумагу патриарху передать? — сказал Милославский. — Не хватало государю ещё с попами разбираться.
— Челобитная-то на государя писана и передана из Малороссийского приказа.
— Ладно, — сказал царь. — Чем обидел архиепископ протопота.
— Отнял у него местности.
— По какому праву?
— Как тут следует, по праву старшинства, и гетман же его поддержал.
— Самойлович?
— Да. Гетман пишет, что архиепископия по местности оказалась беднее протопопа, а ведь у него траты несравнимы с протопопскими. Вот деревню его и отписали в архиепископию.
— А как сам Баранович говорит об этом?
— Баранович вот пишет… — Стрешнев взял со стола лист, прочёл: — «Архиепископии больше нужно доходов на украшение церквей, на монастырь и другие потребы, нежели протопопу на домовое его строение. Я недавно две архимандрии, черниговскую и новгородскую, воскресил».
— Всё вроде верно и даже справедливо, — сказал Фёдор Алексеевич, — но всё же на этом основании отбирать недвижимость хотя бы и у попа, сдаётся мне, незаконно.
— Ты прав, государь, — согласился Стрешнев. — Но архиепископ Баранович, узнав о челобитной Адамовича, нарядил суд из архимандрита и протопопов, дабы тот решил это дело.
— Ну и что решил суд?
— Он не состоялся но причине той, что Адамович бежал на Москву жаловаться.
— Хэх, — усмехнулся устало Фёдор. — Почему это Москва должна всех рассуживать? Где сейчас этот протопоп?
— Он в передней уже.
— Шустр, вельми шустр иерей. Родион Матвеевич, позови его. Что он нам скажет.
Адамович, войдя в Думу и увидев впереди па престоле царя, пал на колени, гулко стукнулся лбом об пол.