— Я передам ваши требования государю, хотя... — и прикусил язык, понимая, что объяснять что-либо обозлённой толпе бесполезно, тем более он-то знал, что Самойловича Москва никогда не уберёт, и не только потому, что он вполне устраивал царское правительство, но и потому, что на поводу черни великий государь никогда не пойдёт. Ибо кто бы ни был гетманом, милым для всех он никогда не станет.
Государь внимательно выслушал отчёт Перхурова о поездке, спросил:
— По нашим сведениям, турки вот-вот выступят на Украину. Как ты думаешь, Сечь будет встречать их боем?
— У них мало боевого припасу. Они кричали, что разбегутся по островам и там станут отсиживаться. И кроме того, у них есть пленные крымцы, они хотят продать их хану. По-моему, ныне Сечь не готова оказать сопротивление султану. Кроме того, они очень обижены на гетмана Самойловича.
— И что их мир не берёт, — вздохнул Фёдор Алексеевич. — Сколько раз уж просил Ивана Самойловича не раздражать Серко. Нет. Грызутся. Доносы друг на друга строчат, а мне всё читать. Ну спасибо за то, что съездил, Перхуров. Устал, поди?
— Устал, государь. Дорога не лёгкая, да и дальняя.
— Ну, отдыхай. Не забудь ныне по дворце на обеде быть.
— Спасибо, государь.
Перхуров ушёл. Фёдор Алексеевич посмотрел на бояр, сидевших по лавкам, спросил:
— Ну что будем делать?
— Надо к Самойловичу человека посылать. Надёжа на Серко плохая, — сказал князь Голицын. — Хорошо бы, если б гетман взял под себя Кодак, тогда б можно было турок на самом низу остановить, не пустить к Чигирину и Киеву.
— А кого бы послать можно было?
— Я видел в передней Александра Карандеева, государь, — сказал Апраксин. — Он человек воинский, подошёл бы для этого.
— Родион Матвеевич, — обратился государь к Стрешневу. — Позови Карандеева.
Карандеев, стройный, высокий молодой человек с чёрной как смоль бородкой, войдя, поклонился государю, сказал учтиво, но твёрдо:
— Я слушаю твой указ, великий государь.
— Мы тут решили, Полковник, послать тебя к гетману Самойловичу, повезёшь ему и всей его старшине от меня соболей и атласы на платье их жёнам. Скажешь, что шлю я это им за их верную службу. Далее, попроси гетмана, чтобы он помирился с Серко обязательно. Нельзя допустить, чтобы Сечь взяла сторону турок. И ещё скажи ему чтоб прислал он сюда жену Дорошенко, нехорошо семью разбивать. И чтоб оканчивал дело Рославца и Адамовича. Вот и всё. Надеюсь, запомнил?
— Запомнил, государь.
— Тогда, пожалуйста, повтори, что тебе велено.
— Отвезти царские подарки, заставить помириться с Серко, чтоб прислал жену Дорошенко и оканчивал дело Рославца с Адамовичем.
— Всё верно, Карандеев, но мирится с Серко не надо «заставлять», а скажи, что я прошу его помириться. Не заставляю, а прошу. Хорошо?
— Хорошо, государь. Я понял.
— Ступай с Богом. Да перед отъездом зайди к князю Голицыну, он тебе по военным делам укажет.
Когда Карандеев ушёл, Хованский, заёрзав на лавке, заметил:
— Фёдор Алексеевич, ты царь, повелевать должен, а ты какого-то гетмана просишь! Да цыкнул бы на него, да стукнул бы посохом: «Помирись!» Никуда бы он не делся.
— Может, ты и прав, Иван Андреевич, — вздохнул Фёдор. — Но я ведь не Иван Грозный. Правлю, как умею. Ты же сам тащил меня на это седалище. Тащил?
— Тащил, государь.
— Вот и терпи, — усмехнулся устало Фёдор. — А ныне, господа бояре, прошу простить меня, что не смогу с вами трапезу разделить, что-то занеможилось. Пойду в свою опочивальню, а вас зову в трапезную. Пособи, Матвей Васильевич.
Апраксин взбежал к престолу, помог царю подняться и бережно под руку повёл вниз. Стрешнев распахнул дверь, ведшую в покои.
— Ну что, Матвей Васильевич, отстроился после пожара-то? — тихо спросил Фёдор.
У Апраксина глаза заблестели от подступивших слёз умиления: царю плохо, а он помнит о такой мелочи.
— Отстроился, государь. Отстроился.
— Добрые хоромы?
— Добрые, государь. Лепш прежних.
— Ну и слава Богу. Приеду как-нибудь посмотреть. Приглашаешь?
— Приезжай, государь, приезжай. То-то радости принесёшь нам.
В Батурине Карандеева встретили с великими почестями. Оно и понятно: привёз дорогие подарки от государя — соболей, атласы. Гетман со старшиной закатили царскому посланцу пир с доброй выпивкой и даже гусляром, певшим под гусли чудесные малороссийские песни. Понимая серьёзность своей миссии, Карандеев деловых разговоров за столом не заводил, всё отложив «на тверёзую голову». И на следующий день после завтрака приступил к делу.
— Гетман, государь озабочен твоими ссорами с Серко, очень просил тебя помириться с ним.
— Да я готов, хоть завтра. Но государь не знает, какая это бестия, Иван Серко. Он же сносится с ханом. Сейчас снюхался с Юраской Хмельницким.
— Ну, с ханом юн, наверное, сносится из-за полона. Пленные татары — это ж живые деньги.
— Ас Юраской? Это что? Тоже деньги? Нет, Юраска себя великим князем наименовал, а Серко сулит гетманство над всей Украиной.
— Ну, Хмельницкий ещё не великий князь. Это кукла в руках султана. А вот с Серко бы ты помирился всё же. Очень уж государь просил.
— Поглядим, как он визиря встретит. Если саблей, я готов, а если хлебом-солью, то пробачьте.
— Князь Голицын советовал тебе крепость Кодак осадить и взять, елико возможно, дабы загородить туркам проход к Киеву.
— Из Москвы советовать князю очень даже просто, осадой Кодака я всё Запорожье против себя настрою, Кодак-то под Серко.
— Ну, ты пошли к нему кого из старшины, уговори, что Кодак, мол, усиливать надо.
— Нет. Серко сразу поймёт, что мы на его власть покушаемся и обязательно перейдёт на сторону хана и Хмельницкого. Я с этим Серко итак всё время по лезвию бритвы хожу.
— Так, значит, не пошлёшь?
— Нет. Ни под каким видом. Пусть князь не обижается. Мне надо войско под Чигирин вести, по доносам подсылов, турки его доставать собираются. А там гарнизон невелик, могут не устоять. А падёт Чигирин, то и Киев не удержим.
— Ну ладно. С этим ясно. Ещё государь просил прислать в Москву жену Дорошенкову.
— А я её не держу. Пусть едет.
— Ну, наверное, её надо увезти. Она женщина, ей помочь надо.
— Это не женщина — ведьма приднепровская. Горилку хлещет, как сичевик, и в Москву ехать не желает. Мало того, грозится, ежели, говорит, силой увезёте, то Петру не быть живым.
— Ого! А что сам-то Дорошенко?
— А что? Он пеняет мне в письмах, что отослал его в Москву, назад в Малороссию хочет.
— А ты как?
— А что я? Его сюда, да ещё в военное время, никак нельзя пускать. Государь — умница, что держит его там. Нам с Серко хлопот выше головы, только ещё Дорошенко тут не хватало.
— Ещё государь спрашивает о деле Рославца и Адамовича.
— Этих я отправлю за караулом в Москву и буду бить челом государю, пусть им местожительством Сибирь определит. Так-то покойнее будет. Они у меня уже в печёнках сидят.
Глава 19ПЕРВЫЕ СТЫЧКИ
Четвёртого августа 1677 года Ибрагим-паша подступил к Чигирину, велел звать к себе Хмельницкого, ехавшего в обозе. Юрий Богданович явился навеселе, что претило высокому мусульманину.
— Ты ныне — князь малороссийский, напиши приказ Чигиринскому командиру сдаться на милость победителя.
— Великолепная мысль, — согласился Хмельницкий и тут же сел за стол, взял перо. — Я готов. Я мигом.
И действительно, писал он быстро и размашисто, так что перо посвистывало по бумаге и раза два даже протыкало лист насквозь.
— Прочесть? — окончив писать, спросил пашу.
— Прочитай.
— «Я, князь малороссийский Георгий Богданович Хмельницкий, повелеваю сдать мне стольный город мой Чигирин, которым незаконно распоряжался дотоле Дорошенко, предавший ныне родную землю и оказавшийся в холопах московского царя. Позор предателю и изменнику». — Окончив чтение, Юрий спросил Ибрагим-пашу: — Ну как?
— По-моему, подойдёт, только вычеркни последнюю строчку.
— Позор предателю?
— Да, да, да.
— Почему? Она же очень...
— Ну как хочешь, — отвечал Ибрагим-паша, — я же к твоей пользе советую.
Но пьяный Юрий не усмотрел никакой «пользы» от вычёркивания и оставил всё как было. Призвали конного янычара, на длинное копьё привязали белую тряпицу, на другое, поменьше, примотали грамоту Хмельницкого.
— Это копьё кинешь на стену, — учил его Юрий. — Подъезжая к стене, кричи: «Грамота от князя! Грамота от князя!» А то примут за разведчика, мигом подстрелят. Повтори, как будешь кричать.
— Грамот княз! Грамот княз!
— Ладно. Сойдёт. Скачи.
И янычар поскакал к Чигирину, высоко над ним на кончике копья белой чайкой трепыхался флажок.
Чигиринскому воеводе генерал-майору Траудернихту была доставлена грамота Хмельницкого. Воевода прочёл её, усмехнулся и спросил:
— Кто принёс её?
— Янычар один вершний.
— Где он?
— А он кинул её на стену и ускакал.
— А видели, куда он ускакал?
— Это надо солдат караульных спросить.
Пришли на стену, куда брошено было копьё с грамотой. Один солдат, видевший всё, объяснил Траудернихту:
— Я сразу его заметил, едва он оторвался от обоза, думал уж на мушку взять. Ан вижу, над ним белый прапор, знать, не боевой янычар. А он подскакал, крикнул: «грамотный князь», и кинул копьё с бумагой. Вот и всё.
— А куда он потом ускакал?
— А ту ж, откуда и выскочил. Во-он шатёрчик зелёный, он туда и возвернулся.
— Позовите ко мне есаула, — распорядился воевода, а когда тот явился, сказал ему: — Сдаётся мне, во-он в том шатре сидит «грамотный князь», а именно Юрий Хмельницкий. Подбери добрых орлов десятка два и ныне ж ночью на вылазку. Пусть привезут мне его.