к великий. Иной раз и половины подвод не ворочается.
— А как с гарнизоном?
— В гарнизоне больше московского воинства должно быть. И воеводой должен быть московский начальник. На казаков худая надёжа.
— Это будет дорого стоить.
— Да, а кто ж говорит, что дёшево. Но не дороже самой Украины. Не дороже.
Глава 21НЕЛЮБИЕ С ИНОРОДЦАМИ
— А вот, государь, от калмыцкого тайши Аюки слезница, — сказал Стрешнев, разворачивая длинную грамоту. — Жалуется он, что донские казаки великие обиды калмыкам чинят, нападают на их поселения, грабят, воруют жён, угоняют скот.
— А что ж местные воеводы смотрят, — возмутился государь. — Я ж всегда им наказывал: инородцам обид не чинить.
— А тут вот с Дона сотники стрелецкие доносят, что казаки валят всё на калмыков, что-де они первые грабить начали, а некоторые казаки даже утверждают, что на Дону, мол, есть грамота государева, утеснять калмыков разрешающая.
— Вот же вруны, — стукнул Фёдор Алексеевич кулаком по подлокотнику. — Василий Васильевич, что посоветуешь сделать, чтоб прекратить это междоусобие?
— Раз казаки ссылаются на твою грамоту, государь, то ты н напиши им таковую, в которой потребуй замирения. Пошли её астраханскому воеводе и вели не в стол положить, а читать казакам и печать и руку твою казать. Донцов она убедит. Вот с яицкими казаками хуже дело, там разинщиной запахло. Некий вор Васька Касимов взбунтовал казаков, захватил Гурье-городок, взял государеву казну, пушки, порох и засел на Каменном острове со своей шайкой.
— Это хуже, князь Василий, я с тобой согласен. Надо, наверное, помочь Щербатову. С одной стороны, калмыки с донцами, с другой, — яицкий бунт. Он один не управится.
— Я, государь, позвал воеводу Салтыкова Петра Михайловича. Его бы надо со стрельцами послать туда.
— Где он? Салтыков где?
— Он в передней ждёт.
— Родион Матвеевич, пригласи Салтыкова.
Воевода Салтыков явился в дверях, положил низкий поклон государю.
— Пётр Михайлович, как твоё здоровье? — спросил Фёдор Алексеевич.
— Благодарю, государь, здоров я.
— На Явке новый Разин явился, как его... — государь пощёлкал пальцами, пытаясь вспомнить имя бунтовщика.
— Васька Касимов, — подсказал Голицын.
— Вот, вот, Васька Касимов. Так надо бы тебе, Пётр Михайлович, с твоим полком идти неотложно в Астрахань и погасить в самом зародыше сей пожар разгорающийся. Если удастся взять Касимова, вези его сюда за караулом и в оковах. В Астрахани малолюдно, и Щербатову над ворами промышлять некому.
— Да, — заговорил Голицын, — пойдёшь через Казань, захвати Мамонина со стрельцами. Они на стругах, и с ворами на море станут управляться.
Тут же была составлена грамота от государя донским казакам, которую отдали Салтыкову для передачи астраханскому воеводе Щербатову Константину Осиповичу.
Получив эту грамоту, Щербатов вызвал к себе голову конных стрельцов Змеева.
— Вот тебе, братец, государева грамота, не мешкая бери стрельцов и отправляйся вверх по Волге вперехват донским казакам. Читай им, дуракам, вслух, и пусть отправляются на свой Дон к своим куреням.
— А если не послушают?
— Послушают, раз ссылаются на государеву грамоту, разрешающую утеснять калмыков. Ну а случись, не послушают, пали из пищалей. Пищаль кого хошь убедит. Грамоте-то разумеешь?
— Нет, Константин Осипович, не сподобился.
— А как же ты, сучий потрох, читать её собирался?
— Дык я считал, вы мне её прочтёте, и я буду, развернув грамоту, чесать по памяти. Казаки-то всё равно неграмотные.
— А если сыщется среди них грамотей?
-Ну и тем лучше. Я ж буду не из головы выдумлять, а то, что вы мне зачитаете.
— И ты запомнишь?
— А то.
— Тогда слушай. «Божиего милостью от великого государя и великого князя Фёдора Алексеевича, всея Руси самодержца...»— торжественно начал Щербатов. Змеев, склонив голову, внимательно слушал.
— «...К вам обращаюсь я, ваш государь христианский милосердный, зачем вы, прикрываясь именем нашим, творите зло инородцам-калмыкам, разоряя их селения. Пусть они другой веры, но они верны нам, государю вашему, доказав не однажды на многих ратях эту верность. Ради спасения душ ваших я отпускаю грехи ваши, во злобе сотворённые, но заклинаю Всевышним не творить более зла инородцам, а жить с ними в дружбе и мире. Ворочайтесь к домам своим и острите сабли ваши на недругов моих, а не на слуг государевых. Злом за зло воздавать не велю. Великий государь Фёдор Алексеевич».
— Ну, запомнил?
— А как же, Константин Осипович, если хошь я слово в слово весь наш нынешний разговор повторю.
— Разговор мне не надо, ты давай повтори грамоту государеву.
— Пожалуйста, слушай. «Божиею милостью от великого государя и великого князя Фёдора Алексеевича, всея Руси самодержца...» — начал без запинки Змеев, повторяя даже и интонации, только что услышанные от воеводы.
Воевода, уткнувшись в грамоту, следил по тексту. И когда Змеев торжественно закончил: «Злом за зло воздавать не велю. Великий государь Фёдор Алексеевич», Щербатов посмотрел на него с удивлением, как будто впервые видел.
— Ну голова, Змеев, у тебя, голова! И надолго запомнил!
— На всю жизнь, Константин Осипович. Хочешь, повторю твой прошлогодний приказ по разбою на Волге?
— Я-то уж забыл о нём. Да и того достаточно, что тут начудесил. Держи грамоту, и всё равно её разворачивай, когда будешь читать.
— Это само собой, Константин Осипович, казаки меня за грамотея примут. Не боись.
— Как пойдёшь-то, водой или берегом?
— Водой вверх, пожалуй, шибко тихо будет. Побежим вершними правым берегом. Эдак-то скорее настигнем, а там для перехвата добуду какую посудину.
— Ну с Богом. А у нас тут с воеводой Салтыковым другая забота — вор Васька Касимов.
— Пока он на острове, пусть сидит. Его бить надо, когда на стругах выйдет в море.
— Знаю. Этот сучий потрох и так у меня уж сколь стрельцов перебил, переранил.
Нагнал Змеев казаков у Чёрного Яра: причалив к берегу двадцать две лодки, варили донцы себе кашу.
— Здравствуйте, донцы-молодцы, — весело приветствовал Змеев насторожившихся казаков, поднимавшихся от кипящих котлов. — Далеко ль собрались?
— А како твоё дело. Собрались — подпоясались, варим да хвалим.
— Кто атаман? — уже серьёзно спросил Змеев.
— Игнатьев.
— Давай его сюда.
Подошёл атаман, борода белая, ус чёрный, сабля на боку:
— Ну чё?
— На калмыцкие улусы подались, — сказал Змеев, и не понятно, спрашивал ли, утверждал ли.
— Ну пусть так. А тебе-то что надо?
— Вас мне и надо. Я вам привёз государеву грамоту, вот она!— Змеев лёгким движением раскатал перед изумлённым атаманом грамоту. — Видишь?
— Вижу, — признался атаман. — Только я грамоте не обучен.
А уж меж казаками зашелестело заветное: «Царская грамота, царская грамота». И потянулись все поближе к атаману.
— А есть кто грамотный?
— Есть, — отвечал атаман и тут же позвал: — Филипп, Филя, подь сюда.
Подошёл неказистый казачок, более на подростка похожий, не на мужа.
— Филя, вот посмотри, сказывают, это царская грамота.
Филя посмотрел, боясь даже прикасаться к грамоте, посмотрел прямо в руках Змеева. Побледнел, сказал с некоторым испугом:
— Точно. Вот написано, великий государь Фёдор Алексеевич, а вот и печать царская. Она это. Царская грамота, братцы.
— Так я прочту вам её, — сказал Змеев.
— Стой, дай хлопцев собрать. Эй, хлопцы, давай до кучи. Грамоту царскую привезли.
Змеев, сидя на коне, хорошо высился над толпой казаков, но когда поднёс к глазам грамоту, то привстал ещё в стременах на носки, став ещё выше. Читал громко, выделяя каждое слово. Прочёл. В полной тишине скатал грамоту, взглянул вопросительно на Игнатьева: ну?
— Ну что, хлопцы, — заговорил атаман. — Злом на зло государь не велел воздавать. Прав великий государь, мы христиане. Надо, братцы, назад повертать.
Зашумели, завздыхали казаки:
— Супротив государя неможно.
— Сразу рассудил. Смысленый.
— Оно, конечно, калмыки нам великие пакости творили, но что делать. Тоже государевы слуги.
— Пойдём домой, хлопцы, поперёк государю грех становиться.
— Послухай, — сказал атаман Змееву. — Как я понял, ты сотник стрелецкий.
— Голова.
— Ну голова, всё едино начальник. Вишь, сколь твоих на буграх-то стоят, да все с пищалями. Уж не на нас ли заряжены?
— Что ты, атаман, пищали мы на волков захватили, тут их тьма. А кони их дюже полохаются. Я ж к вам один подъехал без пищали.
— У тебя царская грамота, она сильней и пищали, и пушки потянет, однако. Можешь ехать и сказать государю, что донцы его слухаются. Почитай, теперь весь Дон будет о грамоте гутарить. У меня тут едва не со всех хуторов казаки, около двухсот пятидесяти. Разъедутся, всем перескажут. Так что пусть государь спокоен будет.
Но государю «спокоя», видно, не полагалось. Почти в то же время взбунтовали и ясачные тунгусы. Взбунтовались из-за злоупотреблений ясачного сборщика Юрия Крыжановского, но, как водится, сорвали зло на других. Напали на группу казаков, ехавших из Якутска в Охотск. Как природные охотники, напали из укрытия и внезапно, что и способствовало успеху. Казаков перебили, а обнаружив в возке плачущую женщину, спросили как ни в чём не бывало:
— Зачем плацес, матка?
— Ироды, вы ж мужа мово убили.
— Мы не знали, какая твой муж. Нице, есе много муж будет, матка. Не плаць, не плаць. А иди в Охотск и сказы приказному Ярызкину, цто мы побили казаков за обиды ясацкого сборсика Крызановского.
— Но мы-то, мы-то при чём, — плакала женщина. — Ясачий сборщик вас обижает, а вы казаков убиваете.