— Но это весной грозились, а сейчас ведь лето. Может, тем и кончилось?
— Нет, великий государь, они ещё на лыжах под Кунгур явились.
— И что?
— Сожгли Кунгур, — молвил дьяк виновато, словно это он сжёг.
— Так что ж ты нам скаску Арапова читаешь после случившегося? Надо было, получа скаску, немедля слать в слободы те служилых людей.
— Скаска долго шла, государь.
— Вот и врёшь, — вскочил Милославский. — Я знаю, в Сибирском приказе все скаски приходящие, не читая, складывают. А читают, когда государь отчёта затребует. Читают все гамузом. У меня на дыбе один подьячий сказывал, что некоторые скаски годами не читаются, и если шибко устаревают, то сжигаются.
— Что скажешь, Иван Пантелеевич? — спросил дьяка государь.
— Что скажу, великий государь, что все мы не без греха. Сам видишь по той же араповской скаске. Но чтоб сжигать их, того у нас не бывало.
— Но вот же говорит Иван Михайлович.
— Ах, государь, на дыбе да под кнутом ещё и не то скажешь, родного отца в Иуды запишешь.
— Да, — неожиданно поддержал дьяка князь Голицын, — на дыбе истину трудно узреть, там не правда — кнут правит.
Милославский, видя такую поддержку, не стал далее спорить, а, садясь, проворчал негромко:
— Вора да татя только кнут и правит.
Далее царь попросил бояр говорить по делам сибирским, но ничего путного никто предложить не смог. Одоевский договорился до того, что предлагал приказчика Арапова наказать, что запоздал со своей скаской.
— Да ты что, Яков Никитич, кто ж за усердие наказывает, — сказал государь. — Разве он виноват, что скаска долго в пути была. И потом, это дело людей служилых — есаула, сотника, а ещё вернее — воеводы. Они должны были, как только явились башкиры-смутьяны, меры принимать. Почему приказчику это показалось важным, а им — нет?! Вот и получили разгром Кунгура.
И всё же в конце долгого обсуждения государь велел написать всем сибирским воеводам, чтоб с инородцами обращались мягче, что с ними жесточью ничего не добьёшься.
После обеда государь обычно отправлялся отдыхать и Дума «думала» уже без него, как правило, по делам мелким, и если что решала, то всё равно назавтра решение это докладывалось государю и им утверждалось. Иногда государь, особенно при болезни, всё передавал Думе: «Как решите, пусть так и будет».
Но в этот день после обеда государя ждал уже Симеон Полоцкий, который, исполняя царский указ, в одной из палат Кремля устроил типографию и ныне обещал показать её Фёдору Алексеевичу. По дороге к типографии Полоцкий спросил царя:
— Что так мрачен, государь?
— Худые новости из Сибири, Самуил Емельянович. Волнуются инородцы, ясачные люди.
— Видно, утесняют их местные правители.
— Там всего понемногу. В Верхотурье вон татар да башкир победа турок под Чигирином воодушевила, одной веры с ними — мусульмане.
— Надо перекрещивать их в нашу веру.
— А сие возможно? — удивился Фёдор.
— А отчего ж нет.
— Надо подумать над этим, Самуил Емельянович. Надо подумать. Спасибо за мысль мудрую.
— Не особенно она мудрая, Фёдор Алексеевич, достаточно заглянуть в историю отчины нашей. Взять того же Владимира Святого. При нём вся Русь в какой вере была?
— Язычники.
— Вот. А он взял и перекрестил всех в христианство. Не всех, правда, сразу, но сделал почин. Так что ныне даже вроде и полегче будет это делать. Вспомните, как при нём новгородцев крестили, огнём и мечом в реку гнали.
— Огнём и мечом — сие не по мне, Самуил Емельянович.
— Тогда пригрозите другим чем, скажем отобранием земли или угодий каких.
— Надо подумать, надо подумать.
В типографии Полоцкий, видимо вспомнив время, когда учил маленького царевича Фёдора грамоте и языкам, вновь обрёл тон обучающего:
— Вот это касса с буквами, Фёдор Алексеевич, всякая буква имеет своё место. Здесь мы набираем текст и, как вы догадываетесь, буквы ставим наоборот, правильный текст можно увидеть, если подставим зеркало.
Затем Полоцкий показал государю печатную машину и, положив чистый лист под пресс, покрутив винт, сделал отпечаток. Вынув лист, протянул государю.
— Отпечатав вот так листы, мы их сшиваем в тетради, а потом, сложив несколько тетрадей, делаем книгу. Потом изготавливаем кожаный переплёт, а точнее, тонкие доски, которые обтягиваем кожей.
Государь прочёл свежий оттиск и вдруг посветлел лицом, улыбнулся.
— А ведь это лист из псалтыри.
— Да, Фёдор Алексеевич, это лист из псалтыри, и именно с теми псалмами, что изволили перевести вы.
— То-то я вижу, знакомые строки. А в печати вот и не узнал. Севостьян не узнал своих крестьян, — засмеялся царь.
Полоцкий специально, перед тем как привести царя в типографию, велел наборщику набрать эти псалмы, которые когда-то перевёл Фёдор. Он знал, что это будет приятно ему. И не ошибся. Любому автору, даже царю, приятно увидеть своё сочинение отпечатанным. Фёдор Алексеевич не был исключением. А главное, куда подевалось и его мрачное настроение, глаза оживились, лицо порозовело и сам повеселел.
— Великое и прекрасное дело сотворил ты, Самуил Емельянович. Душа радуется.
— Государь, — приложил руку к сердцу Полоцкий, — Фёдор Алексеевич, без твоей помощи, без твоего догляду и заботы типографии этой вовек бы не родиться.
И Симеон Полоцкий не льстил, говорил вполне искренне, потому что это было действительно так. И был доволен, что именно он разогнал мрачные мысли царя и порадовал его в этот нелёгкий и невесёлый для венценосца день.
Глава 30УРОКИ КОНФУЗИИ
Потеря Чигирина не только Москву озаботила, но и гетмана Самойловича. Он послал в Москву знатного войскового товарища Ивана Степановича Мазепу[43], которому было наказано рассказать государю в подробностях о причинах конфузии под Чигирином.
— Особенно упирай на местничество в московских полках, которое в бою великий вред приносило. Впрочем, ты это своими глазами видел. Если и далее начальники будут местами и родовитостью считаться, то мы так и Киев потеряем.
— А про Семёна рассказать?
— Расскажи обязательно, лучше бы самому государю. Хоть этим немного порадуем его.
Вскоре после потери Чигирина и отставки Ромодановского гетман послал на Правобережье своего сына Семёна с войском и приказом: пожечь города и сёла, дабы неприятелю нигде пристанища не было.
Семён оказался сыном послушным, везде, где только возможно, пускал красного петуха. Однако города Ржищев, Канев, Черкаск, Корсунь уцелели, так как встречали. Семёна, как начальника царского войска, с хлебом и солью и тут же с радостью государю челом били, дабы забрал он их из-под басурманской власти под свою царскую высокую руку.
— Особенно не забудь сообщить государю, — наказывал гетман Мазепе, — о городах, присягнувших ему на Правобережье.
— Что толку в ихой присяге, если они на татарской стороне.
— Может, толку и нет, а пусть государь знает, что, живя под султаном, народ остаётся привержен царскому величеству.
Однако, прибыв в Москву, Иван Мазепа не смог попасть к Фёдору Алексеевичу по причине нездоровья государя. Пришлось посланцу довольствоваться встречей с думным дьяком Ларионом Лопухиным, который не только выслушал, но и записал всё, что говорил Мазепа, для доклада государю.
— Надо, чтобы на оборону Киева и всей Малороссии было прислано много войска, а бояр и воевод было б с ним поменьше, — говорил Мазепа. — А то, когда бояре начинают местами считаться, да каждый свой полк беречь начинает, оттого происходит нестроение.
— Кому из бояр и воевод быть, — отвечал Лопухин, — на то есть грамоты государевы, промысел им велено чинить по тамошнему делу и совету с гетманом.
— В том-то и дело, не всегда чинят, как велено. В прошлую войну с князем Ромодановским ратных людей было много, а как они были на той стороне и шли на выручку Чигирину, то государевых ратных людей на бою было очень мало.
— Почему мало?
— А потому что половина стрельцов в обозах у телег была. В полках оставалось для боя по триста человек, а то и того менее.
— А рейтеры, а городовые дворяне?
— От них только крик был, и никакой пользы. Полковники и головы беспрестанно просили у гетмана людей в помощь, и он людей своих к ним посылал, а сам остался только со своим двором и драгунским полком, который по указу государя в бою всегда должен при нём быть. Находились полковники, которые и этот полк просили.
— Ну, Иван Степанович, ты тут такое наговорил. Неужто всё так и было? Отчего же головы и полковники своих ратных людей к бою не слали? Это ж их святое дело.
— В том-то и дело, каждый думал не о том, как врага поразить, а как бы от боя уклониться. И гетман просил, чтоб в будущем главным воеводой в войске один был и чтоб все в его власти были и исполняли приказы его без прекословия и лукавства. Если после Чигирина мы ничему не научимся, то и впредь будем биты поганскими войсками. Вон ныне даже Юраска Хмельницкий голову поднял, занял с татарами Немиров.
— Ныне государь ищет мира с султаном, — сообщил Лопухин. — Если это удастся, то и войска много не надо будет.
— Дай Бог, дай Бог, щоб наше телятко вашего волка зъило, — сказал Мазепа с усмешкой. — Без доброго войска, дьяк, мира никогда не добьёшься.
Едва Мазепа воротился из Москвы, как вскоре в Батурин прибыл посланец государя дьяк Емельян Украинцев. Встречен он был гетманом с высокой честью и искренней заинтересованностью.
— Ну как доехал, Емельян Игнатьевич? — спросил гетман.
— Слава Богу. Но коляска что-то моя под конец совсем расшаталась, раза два передок вырывался вон.
— Ну это шкворень погнулся. Я велю кузнецу новый отковать. Да и шины надо перетянуть, эвон на заднем колесе совсем слезла с обода.