— Нет, не забыли, Семён. Значит, так, братцы, каждый запоминает по статье. Скажем, первую Никита назубок выучивает, вторую — Семён, третью — я, потом четвёртую — Никита, пятую — Семён, и так далее. Так нам на брата не более как по две статьи будет. А?
— Давайте попробуем, — согласился Зотов. — А наверх поднимемся, Семён быстро их напишет. Сочиняй, Василий Михайлович, я слушаю.
— Т-так... Рубежом быть Днепру, перемирию быть на двадцать лет, хану даётся казна за прошлые три года и впредь будет высылаться по росписи. Всё. Повторяй, Никита.
Зотов повторил, ни разу не сбившись.
— Молодец, — похвалил его Тяпкин. — Не зря тебе царевича учить доверили. Теперь, Семён, вторая, твоя статья. Запоминай. В перемирные годы от реки Буга до Днепра султанову и ханову величествам городов своих не ставить и разорённых не починивать, со стороны царского величества перебежчиков не принимать. Повтори.
Семён повторил, но дважды сбивался, и Тяпкин всякий раз ворочал его на начало, пока не добился точного, без запинки повторения второй статьи.
— Себе небось покороче статью придумаешь, — заметил Зотов.
— Ошибаешься, Никита. Дай подумать.
В яме наступила тишина, Тяпкин думал. И вдруг сверху сперва блеснул свет, видимо кто-то открыл дверь, потом послышался шорох, а потом — бац! — что-то упало сверху, и прямо на голову Тяпкину.
— Ах, чтоб им пропасть, — ухватился Тяпкин за бедную голову. — Почему это всё мне да мне. Вас на меня покидали. Тут ещё какая-то скотина...
— Василий Михайлович, — громко зашептал Семён. — Василий Михайлович, то на вас лепёшка упала. Вот она.
— Какая ещё лепёшка?
— Кажется, ржаная или ячменная.
— Тс-с-с, нишкни. Подведёшь доброго человека. Молчи.
Тяпкин, как старший в яме, поделил лепёшку на три части и, поскольку не было видно, какая часть больше, какая меньше, положился на жребий. Взяв в руки один обломок, спросил:
— Никита, ты не видишь ничего?
— Ничего, Василий Михайлович!
— Кому эту отдать?
— Возьми себе, Василий Михайлович.
— Спасибо. А эту?
— Эту Семёну.
—Держи, Семён. Ну а вот эта тебе, Никита, осталась. Тяни руну, да осторожней, чёртушка, ты ж мне глаз едва не выбил.
— Прости, Василий Михайлович, ты сказал «тяни», я и протянул на голос. Прости.
Лепёшка хотя и не насытила, но силы им подкрепила.
— Спасибо доброму человеку, — сказал Тяпкин, управившись с лепёшкой. — Теперь, значит, третья статья будет звучать так. Слушайте, завистники, сколько я себе наворотил: крымским, очаковским и белгородским татарам вольно по обе стороны Днепра кочевать, для конских кормов и звериных промыслов.
— Молодец, Василий Михайлович, что про них такая статья уступчивая.
— Погоди, Никита, я же не кончил. Слушай далее... А со стороны царского величества казакам Войска Запорожского плавать Днепром для рыбной ловли и бранья соли и для звериного промысла ездить вольно до Чёрного моря. Всё.
— Да, ты себя не обидел, Василий Михайлович, и впрямь долгую статью сочинил. А запомнил ли?
— Пожалуйста.
И Тяпкин повторил всю статью слово в слово без запинки.
— Четвёртая статья. Никита, мотай на ус. Киев с монастырями и городами, что ниже (Васильков, Триполье, Стайки) и что выше Киева (Дедовщина и Радомышль), остаются в стороне царского величества.
И опять Зотов повторил всё без запинки, чем нимало порадовал Тяпкина.
— Тебе, Семён, полегче, пятая досталась. Слушай. Запорожские казаки так же остаются в стороне царского величества, султану и хану до них дела нет, под свою державу их не перезывать.
— Здесь татары упрутся, — сказал Зотов, — вот увидишь.
— Почему?
— А Хмельницкий-то. Они его для того и лелеют, чтоб казаков перезывать.
— Ничего у него не выходит Казаки уже смеются над ним, стали говорить, мол, Хмель обасурманился. А перемётчиков казаки не любят, особенно в вере.
— Ну и все статьи?
— Нет, пожалуй. Шестая, моя, значит. Титул царского величества писать сполна. Пленников — боярина Шереметева, князя Ромодановского и других отпустить на окуп и на размену.
— Теперь, надеюсь, всё, — сказал Зотов.
— Нет, Никита. Надо ещё седьмую придумать, поскольку число седьмое, сказывают, счастливое. Давай ты придумай хоть одну, она и по счёту твоя будет.
— Хорошо, — согласился Зотов и, помолчав, произнёс почти радостно: — Султан и хан не должны помогать неприятелям царским.
— Ну что ж, коротко и ясно. Хотя опять же и эта Хмельницкого задевает. Уж кто-кто, а он-то государю самый что ни на есть неприятель.
— На всех не угодишь, Василий Михайлович.
— Ну-ка, братцы, давайте повторим всё. Никита, начинай.
Тяпкин заставил повторить статьи раз десять. А что было делать в тёмной яме? Хоть это, да занятие. В конце концов доповторялись до того, что уже каждый знал наизусть все статьи договора.
— Ничего, — заключил Тяпкин, — это даже лучше. Выйдем на свет, сядет Семён к бумаге и мигом накропает весь договор, никого не спрашивая.
Договор был сочинён. Но вот выбраться наверх, на свободу оказалось не так просто. В три горла кричали они сторожу, никто не отзывался. Наконец явился долгожданный.
— Чего орёте? — спросил сверху.
— Договор готов, скажи хану.
— Чтоб хан меня высек. К нему мне нельзя и близко подходить.
— Ну тогда ближнему человеку.
— Кому?
Не хотелось Тяпкину Ахмет-агу называть, а пришлось, больше никого они не знали из ближних людей хана. Сторож воротился примерно через час.
— Ахмет-ага сказал: пусть сидят.
— Да сколько ж можно? — возмутился Тяпкин.
— Он сказал: пока не поумнеют.
— Чёрт подери! — выругался по-русски Тяпкин, но тут же перешёл на татарский: — Скажи Ахмет-аге, что, мол, они уже поумнели.
— Хорошо, скажу.
Сторож ушёл и уж больше в тот день не воротился. Зато сверху заточникам опять прилетела лепёшка и никого на этот раз не зацепила. Кто-то, наперекор приказу хана: держать их на воде, пытался подкормить несчастных.
— Выйду. Найду нашего благодетеля, — говорил Тяпкин, — озолочу.
— Не найдёшь ты его, Василий Михайлович, — говорил Зотов.
— Это почему же?
— Потому что он затаён. Ему нельзя объявляться, хан может велеть насмерть засечь.
— Пожалуй, ты прав, Никита Моисеевич. Лучше уж об этих лепёшках помалкивать, а то и нам и ему худо будет. Не могу простить промашку себе. Как это я, старый дурак, Ахмет-агу без подарков оставил. Думаешь, зря он так сторожу сказал: пока не поумнеют, — распекал сам себя Тяпкин. — Поумнел я, Ахметушка, поумнел.
Сторож явился где-то через сутки.
— Ну, ты сказал Ахмет-аге? — допытывался Тяпкин.
— Сказал.
— Как сказал, повтори.
— Я сказал: они уже поумнели.
— Молодец. А он что?
— А он сказал: это хорошо.
— И всё?
— И всё.
— Чёрт подери! — рявкнул опять Тяпкин на родном и тут же перешёл на умеренный местный: — Скажи Ахмет-аге, договор готов. Понимаешь, го-тов. В нём учтены все пожелания хана. И вот тебе за это!.. — Тяпкин вынул из кармана монету и запустил её вверх. — Поймал?
— Поймал, — отвечал сторож, и сразу услужливо: — Всё исполню, господин.
— Давно бы так, — проворчал Тяпкин по-русски; вероятно, сие относилось к нему самому, а не к сторожу.
И действительно, всё пошло как надо. Сторож явился с верёвочной лестницей, бросил конец её в яму.
— Вылезайте, Ахмет-ага разрешил, сказал, хан ждёт вас.
— Я первый, — поспешил Тяпкин. — Первым летел сюда и первым пойду отсюда.
Никто не возражал, а Семён даже и хихикнул, что нисколько не обидело Василия Михайловича, а даже подвигло на шутливый тон:
— Эх-ма-а, в тюрьме — не дома-а, — и полез наверх.
Хан встретил освобождённых из ямы вполне доброжелательно.
— Все здоровы ли?
— Все здоровы, ханское величество, — бодро отвечал Тяпкин.
— Ну где ж ваш договор?
— Здесь, — шлёпнул Тяпкин себя по голове. — Читать?
— Читай, — улыбнулся Мурад-Гирей.
Тяпкин без запинки, обстоятельно и чётко «прочёл» договор. Во время «чтения» хан поощрительно кивал головой, а когда Тяпкин кончил, сказал удовлетворённо:
— Ну вот, это другое дело. Видишь, господин Тяпкин, сколь полезной оказалась яма. Будь вы на воле, разве б вы так преуспели в составлении договора.
— Разумеется, нет, ваше ханское величество, — легко согласился Тяпкин. — Яма оказалась весьма полезной.
— Значит, не обижаетесь на меня?
— Нет. Разве за науку обижаются.
Мурад-Гирей рассмеялся добродушно:
— Ну что ж, договор у тебя в голове, но, наверное, не совсем удобно было бы посылать к султану твою голову. А?
— Разумеется, ваше ханское величество, — подхватил Тяпкин злую шутку повелителя. — И тяжела и неудобна для гонца. То ли дело пакет, сунул за пазуху и скачи.
— Ну что ж. Садитесь, пишите договор, а я отправлю его султану. Будет пригоден — подпишем по возвращении гонца.
— А разве нельзя без посылки к султану? — сразу потух и посерьёзнел Тяпкин, понимавший сколь долгим будет это предприятие.
— Нельзя, господин Тяпкин. Султан мой господин и шертную грамоту он должен обязательно посмотреть и утвердить. Он утвердит, и я подпишу согласно его воле.
— Ну что ж делать, — вздохнул Тяпкин, взглянув на своих помощников. — Идёмте, будем писать.
— А может, сначала поели бы, — напомнил хан и, вдруг прищурясь, спросил вкрадчиво: — А то, может, сыты уже?
— Как зимние волки, хан, — нашёлся Тяпкин. — Вели покормить, да хорошенько.
— Велю. — Мурад-Гирей хлопнул в ладоши и приказал вошедшему слуге: — Накормите царских послов.
Глава 37ДУМА ДУМАЕТ
Попытки государя примирить гетмана и кошевого не имели успеха. Это расстраивало Фёдора Алексеевича.