— Это какой же Ромодановский?
— Фёдор Юрьевич, государь.
— Василий Васильевич, собраны ли полонянские деньги?
— Не всё ещё, государь.
— Сколь собрано, немедленно надо употребить на выкуп пленных. Немедля. Мыслимо ли — князь у поганых в рабах обретается.
— Шереметев, когда мы сюда ехали, — сообщил Тяпкин, — в пути обещал десять тысяч дать на выкуп Фёдора Юрьевича.
— Вот видишь, — оборотился царь к Голицыну. — Посылай выкупные, чтоб никого из христиан в рабах в Крыму не оставили. Никого.
Глава 46УТВЕРЖДЁННАЯ ГРАМОТА
Думный дьяк Прокофий Богданович Возницын прибыл в Стамбул с поручением великого государя взять утверждённую султаном грамоту о перемирии. Перед отъездом из Москвы он долго и обстоятельно беседовал с Тяпкиным, который пересказал ему, что было опущено в ханской шертной грамоте и должно быть восстановлено в султанской.
Чести видеть султана Возницына не удостоили, его принял визирь. Удостоверившись в полномочиях царского посланца, визирь вручил ему торжественно грамоту.
— Отныне объявляется мир между моим султаном и твоим государем, — сказал визирь.
— Я должен прочесть грамоту, — сказал Возницын. — Может, она не годна нам.
— Читай, — согласился визирь.
Прокофий Богданович прочёл и положил грамоту на стол.
— В чём дело? — нахмурился визирь.
— В грамоте отсутствует статья о Запорожье, я должен настаивать о включении её в грамоту.
— Ты в своём уме, дьяк, она уже подписана султаном.
— Но хан Мурад-Гирей обещал, что в утверждённой грамоте Запорожье будет оставлено за нами.
— Мало ли что обещал хан. Всё решает султан. Он так решил и подписал, и больше никаких дополнений и исправлений в грамоте быть не может. Султан не подьячий, чтоб десять раз переписывать грамоту.
— Но она может быть не годна моему государю.
— А это уже не наше дело. Вы в своё время похитили гетмана Дорошенко, теперь вам подавай Запорожье.
— Насколько мне известно, Дорошенко никто не похищал. Он сам приехал на честь к государю.
— И государь его почествовал Сибирью, — усмехнулся визирь.
— Зачем же ты утверждаешь то, чего не знаешь, визирь? Ведь ты государственный человек, правая рука султана, а пользуешься слухами, ложными слухами.
— Ну и куда же, если не в Сибирь сослали гетмана Дорошенко?
— Он послан воеводой в Вологду.
— Ха-ха-ха, — засмеялся визирь. — Ему б было гораздо приятней быть гетманом на Украине. Я убеждён, что туда отправили его силой. Так ты берёшь грамоту или нет? — спросил визирь, хмуря недобро брови.
Возницын был молод, и, впервые оказавшись в столь сложном положении, когда надо решать наиважнейший вопрос, он не знал, что делать. Тяпкин, да и Голицын настаивали на включении статьи о Запорожье в грамоту, турки не включили эту статью и, судя по всему, не включат. Что делать? Брать? Не брать? С кем посоветоваться? И тут Возницын вспомнил о Поросукове, который, будучи в таком же затруднении, советовался с патриархом.
— Хорошо, — сказал Возницын, — я должен подумать. Дело это серьёзное.
— Сколько намерен думать? Неделю? Месяц?
— Завтра скажу уже, — отвечал Возницын, неожиданно испугавшись столь долгих сроков, названных визирем.
— Ну что ж, завтра жду тебя об это же время. Но учти, султан переписывать грамоту не позволит.
Царьградский патриарх встретил царского посланца ласково, благословив, пригласил в свою трапезную, где представил его ещё двум патриархам — александрийскому и иерусалимскому, приехавшим в это время в Стамбул.
— Вон нас скоко, — сказал патриарх, — неужто не сыщем доброго совета.
За нежирной трапезой, состоявшей из рыбы, гречневой каши и фруктов, патриарх спрашивал:
— Как там здоровье великого государя?
— Слава Богу, — отвечал Возницын, — государь здрав и государыня тоже.
— Мы каждодневно молимся за него. И его неудачи бьют и нас в самое сердце. Поганые-то, почитай, всё Правобережье подмяли под себя. Теперь, того гляди, Киева взалкают. Тяжело ему, Фёдору Алексеевичу, ох тяжело. Не надо бы Киев-то уступать. Ох не надо. Ведь то первый первопрестольный град Руси. Первокрещённый.
— Киев государь откупил у поляков.
— Во дожили, — взглянул патриарх на своих коллег: александрийского и иерусалимского. — За свой город платим чужому дяде. Каково?
— Нехорошо, — согласились гости. — Несправедливо сие.
— Это не то что «несправедливо» — это настоящий разбой, — басил патриарх. — А ты с чем, сын мой, пожаловал к басурманам?
Возницын подробно рассказал о своей миссии, закончив искренним признанием:
— Не знаю, что и делать, святой отец. Брать — не брать? Вот решил с вами посоветоваться.
— Значит, Запорожье он исключил из грамоты, — вздохнул задумчиво патриарх.
— Исключил, святой отец. А мне в Москве князь Голицын наказал: ложись костьми, но статью включи.
— Ну князю с издаля-то хорошо наказывать. А запорожцы-то сами как?
— Запорожцы присягнули государю, святой отец. Все ему крест целовали.
— Так это ж прекрасно, сын мой, — оживился патриарх. — Пусть турки их в грамоте государевыми не назвали, пусть. Зато на деле они сами государю передались. Это прекрасно, я очень, очень рад за царское величество, что Запорожское Войско под его руку встало наконец твёрдо.
— Так как мне, святой отец, брать утверждённую грамоту?
— Брать, Прокофий, обязательно брать.
— А не будет на меня гнева в Москве?
Возницын знал, что «московский гнев» очень даже хорошо может спину разрисовать кнутом или батогами.
— Никакого гнева не будет, сын мой, в конце концов, я напишу с тобой письмо Иоакиму, чтоб он в случае чего защитил тебя.
— Правда? — обрадовался Прокофий, у которого словно гора с плеч свалилась.
— Правда, сын мой Прокофий, — улыбнулся патриарх. — Истинная правда. Ешь вон апельсины, отец святой их из самой Александрии в гостинцы нам привёз.
— Угощайся, Прокофий, — поддержал хозяина александрийский патриарх. — Мы тоже советуем грамоту взять. Главное, что она для державы мир несёт. А за мир можно чем-то и поступиться.
— Разве тебе мало поддержки трёх патриархов? — спросил иерусалимский гость.
— Что вы, отец святой, я рад, я безмерно рад такой поддержке, — отвечал вполне искренне Возницын, радуясь, что ответственность с ним добровольно разделили три высших духовных лица христианской веры. Теперь даже если вдруг «разгневается Москва», у него есть высокая заступа, к которой наверняка присоединится и патриарх Иоаким.
И всё же назавтра, принимая грамоту от визиря, Возницын выразил ему официальный протест, надеясь, что секретарь визиря обязательно впишет его в отчёт:
— Я, господин визирь, принимаю эту грамоту поневоле и повезу её царскому величеству на произволение. И не знаю, будет ли она годна государю или нет.
— Ладно, дьяк, — сказал почти миролюбиво визирь. — У нас теперь мир на двадцать лет. И давай не будем омрачать начало его.
О том, что он поступил разумно, взяв всё же грамоту, Возницын убедился в Батурине, оказавшись гостем гетмана Самойловича. Ради такой радости гетман устроил пирушку со своей старшиной, где посадил Возницына рядом:
— Ну молодец ты, Прокофий, что заехал до мэнэ. Спасибо тебе. Порадовал батьку.
— Да вот не удалось Запорожье в грамоту вписать, — оправдывался Возницын. — Турки упёрлись как бараны.
— Ото они потому упёрлись, что думают Запорожье Юраске Хмельницкому презентовать. Я ихи петли знаю. Но Юраске не видать теперь Запорожья как своих ушей. Ежели раньше Серко с ним шушукался, то Стягайло кукиш покажет, коли што.
— Ты думаешь, из-за Хмельницкого?
— Не думаю, а точно знаю. И ежели государь спросит за это, можешь так и сказать: из-за Юраски турки не хотят Запорожье в грамоту писать.
— Но они ж мне не сказали так.
— Ой, Прокофий, до чего ж ты дите. Як же они скажут о таком? Это я могу сказать, так и государю скажи, мол, что гетман считает, что Запорожье турки выкинули из грамоты из-за Хмельницкого. Они ж его князем навеличали, а князю треба чего-то иметь, вот ему и берегут Запорожье.
После пирушки, когда уж гости разошлись и пора было спать отправляться, Прокофий сообщил гетману:
— Что-то визирь за Дорошенко вроде упрекал нас. В ссылке, мол, он у вас.
— А-а, — махнул рукой небрежно Самойлович, — если б не Дорошенко, мы б, может, и Правобережье не потеряли.
— Как так? — удивился Возницын.
— А так. От него всё и началось, шибко до короля наклонялся. На словах вроде до государя, а на деле — до короля.
— А государь знал об этом?
— Я писал ему. Но он... В общем, государь считал, что просто нас обоих мир не берёт, мол, два медведя в одной берлоге. А ведь один-то медведь польским духом пахнул. Думаешь, зря его поляки превозносили, как лучшего и разумного воина.
— Но его государь жалует, воеводство ему дал.
— Наш государь очень милостив. Доведись до меня, я бы Петра Дорофеича в Сибирь упёк, следом за Многогрешным. Даже вон турки считают, что он Сибири удостоился. Смекай. Ты токо, Прокофий, не брякни государю об этом. Не надо его расстраивать.
— Да ты что, Иван Самойлович!
— Он, светлая душа, меня и с Серко всё время мирил. Доверчив очень Фёдор Алексеевич, всех примирить старается. Миротворец.
— А разве плохо? С поляками примирился, вот и с турками теперь вроде налаживается.
— Что ты, Прокофий. Это прекрасно. Я безмерно рад этому. Ты думаешь, если у меня сабля с булавой, так я и рвусь на рать? Нет, милый, у меня думка — всех бежавших с Правобережья накормить, на землю посадить, шоб пашню орали, себя и детей сами кормили. Ведь это ж какое горе для них бросить родные хаты, сады и бежать на голое место. Гляжу на них — и сердце кровью обливается. А как подумаю, с кого началось сие, так в Дорошенко и упираюсь.. Сибирь по нему плакала, сынок, Сибирь. Его даже родная жена ненавидит. Впрочем, она тоже ягодка. Он её из чёрного платья взял.