И всё же Татьяне Михайловне в один из вечеров удалось залучить его в Детский дворец.
— Федя, я хочу отыграться в шахматы. Приходи, порадуй старуху.
Пришёл Фёдор Алексеевич. И все в верхней горнице искренне обрадовались ему: наконец-то! Даже Иван взвизгнул от радости, когда Фёдор сел за шахматную доску. Младший брат, зайдя ему за спину, хотел уже зажать ладонями старшему глаза: угадай кто? Эта забава приглянулась в последнее время Ивану — подкрадываться к сестре или тётке, зажимать ей глаза и спрашивать: угадай, кто я? Женщины, теша глупенького, нарочно называли кого угодно, только не его, что приводило Ваньку в восторг.
Вот и тут решил он позабавить старшего брата, поди, не знает тот такой игры. Татьяна Михайловна вовремя угадала намерения дурака, прикрикнула:
— Ванька, не смей. Софья, не видишь, что ли?
Царевна Софья только брови насупила строго, глазами Ивану крутнула: пшёл вон! Иван побаивался старшей сестры, эта может и по загривку ощеучить, а рука у неё тяжёлая. Отошёл к окну к своим игрушкам.
— Ну что делал ныне, Федя? — спросила Татьяна Михайловна, передвигая первую фигуру. Спросила не столько из интереса, сколько из желания начать хоть с этого разговор. — Чтой-то ты утомлённый очень.
— Да отправлял думного дьяка Хлопова в Забайкалье. Наставлял.
— Экую даль-то. А зачем?
— Города повелел строить в Даурье и по Селенге.
— А зачем они нам там?
— Как же? Там Китай рядом, границу стеречь надо. Вот Кирилл Осипович Хлопов будет там и строить, и служилых людей на охрану ставить. Ему там дел выше головы будет.
— Да, да, да, — поддакивала Татьяна Михайловна, мало вникая в то, что сообщал племянник, а лишь придумывая, как ей перейти к главному. — Держава велика, что и говорить, Федя. О ней надо заботиться, это ты прав. Но вот ты за сегодняшний день хлопочешь. Верно?
— Почему? А крепости в Забайкалье разве лишь для сегодняшнего дня? Не ходи сюда конём, он же под ударом будет.
— А и верно. Как же это я не подумала. Ты меня не так понял, Федя. Я не за крепости говорю, я за царство. Тебе бы пора, Федя, о наследнике подумать. Пора, пора.
— Ты опять лезешь под удар, тёть Тань.
— Фу ты Господи, этому коню жить надоело. — Татьяна Михайловна задвинула коня назад, чтоб он разговору не мешал. Помолчав, продолжила: — А наследника, Федя, в капусте не найдёшь, жениться надо.
— Что-то меня не тянет на женитьбу. Да и не по-людски это: едва первую жену схоронили и уж вторую брать. Погодить хоть с год надо.
— Что ты, Федя! Годить может кто из простых, у которых ничего нет, кроме зипуна. А на тебе царство, тебе о наследнике в первую голову думать надо.
— А что наследник? За ним дело не станет, вон Петьша подрастает.
Тут уж не удержалась Софья Алексеевна, встряла в разговор:
— Ты что, с ума сошёл, братец? Да твой Петьша назавтра же зашлёт нас к чёрту на кулички.
— С чего бы ему вдруг вас засылать-то?
— А то не догадываешься? Где ныне Нарышкины дядья его? Вот то-то. Их отзовёт, а нас туда, а может, и дальше куда.
— Да вроде он не злой, Пётр-то.
— Пётр-то, может, и не злой. А мачеха-то Наталья, она ведь за свою родню всё нам припомнит. Первым делом Матвеева из Мезени вытащит. А тот уж выспится на нас.
— Т-так. Тёть Тань, тебе шах.
— Ах ты Господи, как же это я.
Татьяна Михайловна досадливо поморщилась, склонившись над доской. С разговором-то не следила за игрой — и вот те шах едва ли не на восьмом ходу. Прикрыла короля пешкой.
— Вот так. Пусть ишо подышит.
— Вы что, меня хоронить, что ли, собрались?
-—Да ты что, Федя? С чего взял-то?
— Как «с чего»? Наследника уже мне ищете. А мне ведь всего двадцать лет.
— Феденька, да живи ты хоть сто лет. Разве мы об этом. Мы о будущем державы печёмся. Неужто не понимаешь? У меня доси Агафья и Илья в сердце.
— Да понимаю я всё, тёть Тань, но и вы меня поймите!
— Феденька, милый. Всё мы понимаем, всё. Мы ведь и сами ревели как коровы, когда Илья помер. Сочувствуем тебе до глубины души. Но ведь ты царь, Федя! Царь!
— Ты вон своего «царя» береги, Татьяна Михайловна. Опять ему шах.
— Ах ты Господи. Совсем припёр к стенке мово королишку. Я вот сюда его.
— Сюда нельзя.
— И правда. Э-э, так ему мат, кажись?
— Выходит, что мат.
Далее игра уже была не нужна, Фёдор был втянут в нужный разговор, и тут уж царевны насели на беднягу: «Надо жениться». И лишь тогда выпустили его из верхней горницы, когда добились от него если не согласия, то хоть слова обнадёживающего: «Ладно. Я подумаю».
В своей опочивальне, растревоженный разговором с царевнами, он опять долго не мог уснуть и, поворочавшись, повздыхав, окликнул постельничего:
— Иван Максимыч, ты спишь?
— Нет, Фёдор Алексеевич, как можно.
— Был вот у тёток ныне. Насели на меня — женись да женись. Как ты думаешь, хорошо ли это будет?
— Фёдор Алексеевич, дорогой, конечно хорошо. Ты царь, молодой, тебе жену край иметь надо.
— А патриарх?
— Что патриарх?
— Одобрит ли? На второй брак церковь знаешь как смотрит.
— Куда он денется. Может, сам венчать не станет. Так мы и без него обойдёмся, вон духовник твой Никита обвенчает.
— Хорошо бы так, чтоб поменьше шума, а то перед людьми всё же неловко.
— И так можно, государь.
— И без пира бы и без поздравлений. А то ведь Агафьюшке-то на небе, её душеньке, чай, неприятно будет.
— Оно можно и без пира, — сказал Языков нерешительно, но, подумав, добавил: — Хотя, конечно, как-то несолидно получится. А вообще-то, пир можно закатить и без тебя с невестой. Пусть гудят одни бояре-те.
— Хых, Максимыч. Мы с тобой не поймали — общипали, уж и невесту обговорили.
— За невестой дело не станет, Фёдор Алексеевич. Я такую девицу знаю, ай да люди.
— И кто ж такая? — удивился Фёдор столь скорой находке Языкова.
— Марфа Апраксина.
— Постой, постой, это какого же Апраксина?
— А Матвея Васильевича дочь.
— Так это Марфинька? — воскликнул государь. — Но она ж ещё... Хотя постой, ей же уже... Это сколько же?
— Ей уже пятнадцать, Фёдор Алексеевич. А какая красавица, ты б посмотрел.
— Да знаю, чего ты мне рассказываешь. Я её видел... Но тогда ей было, кажется, десять лет. Боже, как время-то летит. Марфинька — невеста.
Языков, почувствовав заинтересованность государя, даже вскочил на своём тулупе. Ещё бы, как-никак с Апраксиным он родня. Оттого и Марфинька у него вмиг с языка соскочила, едва царь о невесте обмолвился. Это кому ж не лестно с царской семьёй породниться, хотя и через седьмое колено? Тут уж не до сна и постельничему стало. И он не менее часа расписывал Фёдору Алексеевичу достоинства его будущей невесты: и красавица, и умна, и добра, и грамотна, даже латынь ведает. И государь с удовольствием слушал эти похвалы и всё пытался представить себе её нынешнюю. И никак не мог, всё время виделась та розовощёкая девочка Марфинька: «Господи, Марфинька — невеста».
Утром чуть свет по морозцу, по снежку помчался Языков к Апраксиным. Приворотный сторож, оттащив собак, пропустил его в дом. В сенцах, оббив от снега валенки, он вошёл в прихожую, где встречен был самим хозяином.
— Иван? — удивился Апраксин столь раннему приходу гостя. — Никак, что важное?
Знал же Апраксин, кем состоит при государе Языков, и столь раннее его появление в доме рядового стольника невольно озадачивало: постельничего государь с пустяками не пошлёт.
— Важное, Матвей Васильевич, идём в твой кабинет, — скинув шубу, предложил Языков.
В кабинете, едва присели на лавку, Языков сказал торжественно:
— Ну, свояк, я к тебе с вестью радостной и приятной.
— Какой? — прохрипел Апраксин сразу пресёкшимся голосом.
— Великий государь Фёдор Алексеевич просит твою дочь в жёны.
— Марфиньку? — пролепетал, побледнев, Матвей Васильевич.
— Ну а кого же? У тебя, чай, одна дочка.
Апраксин закатил глаза, схватился за сердце, задышал часто, потом, глубоко вздохнув, вымолвил:
— Ну, Иван, эдак и убить можно.
— Ты что? Не рад, что ли?
— О чём ты? Радость радости рознь. От такой, каку ты выпалил, и помереть недолго. У меня аж дух занялся. Скаженный ты, Иван, нет чтоб подготовить потихоньку-помаленьку, а ты бу-бух, словно из пищали пальнул.
— Ну, прости, коли так, Васильич. Так что я должен государю сказать? Ты согласный?
— Ты ещё спрашиваешь. Да это счастье, какое за жизнь не всякому выпадает.
— Надо ж и Марфу спросить. Государь велел только по её согласию.
— Раз велел, спросим. Эй, кто там, — вскочив, бросился Апраксин к двери. — Позовите Марфиньку.
Марфинька явилась улыбающаяся, счастливая, как и положено в её возрасте.
— Здравствуйте, дядя Ваня, — приветствовала поклоном Языкова.
— Здравствуй, солнышко, — отвечал Языков, невольно засвечиваясь улыбкой. — Расцвела, Марьфинька, расцвела. Ты невеста уж.
— Марфинька, доча, — заговорил Апраксин. — Ты токо не пужайся, милая.
Девочка сразу посерьёзнела, улыбка с лица пропала.
— Что, батюшка?
— Ничего, ничего плохого, — заспешил сразу Апраксин. — Наоборот, радость великая. Государь тебя сватает в жёны.
— Меня? — вытаращила глаза девочка.
— Тебя, доча, тебя. Ты ему шибко по сердцу пришлась.
— А разве мне можно уже?
— Да, да, Марфинька, в самый раз. Токо государь не велит тебя неволить, велел спросить, согласна ли ты?
— А ты как, батюшка?
— Я-то? Да ты что? Дочка царицей станет, какой же отец не согласится.
— Ну, значит, и я согласна.
— Вот и умница. — Апраксин поцеловал дочку в лоб, перекрестил. — Станешь царицей, все пред тобой клониться станут. Всяко твоё слово исполнять мигом будут.