Угощал архиерей с размахом, стол ломился от яств, сплошь стояли штофы с водкой, вином, кувшины с брагой. Апраксин сидел рядом с Матвеевым. Вспоминали прошлые годы, когда были спальниками у царевичей, Федор у Федора Алексеевича, Андрей у Петра Алексеевича, не позабыли и печальное лихолетье в пору стрелецкого бунта…
— Архиерей-то хлебосольный, видать, — добродушно осклабился Апраксин, — и хмельного не чурается, не стать нашему митрополиту.
Матвей засмеялся:
— Редкой души человек наш пастырь. Наполовину светской жизнью обретается. Да и, пожалуй, в наших поморских землях иначе не обойтись.
— Что так? — недоуменно спросил Апраксин.
— Видишь ли, Федя, не один годок надобно среди двинского люда потолкаться, дабы его натуру дюжую спознать. Особого склада обитатели на севере. Я и сам только-только разуметь их почал.
Андрей чокнулся с Апраксиным, отпил из бокала вина и продолжал:
— На обличье-то поморцы бирюками кажутся. А на деле — трудолюбцы. Душевные людишки.
На другой день, в субботу, царя со свитой принимал воевода, гости опохмелялись. Во время застолья Матвеев доложил о готовности в Архангельском яхты «Святой Петр».
— Как тобой указано было, государь, яхта ждет тебя, дабы следовать в Соловецкий монастырь.
— Любо сие нам, — развеселился царь. — А сколь пушек на яхте?
— Дюжина, государь.
В полдень царский караван отплыл в Архангельский. Город встречал царя колокольным звоном, ружейной и пушечной пальбой. Но ни трезвон, ни залпы не поразили царя так, как зрелище настоящего морского порта.
У громадного причала ошвартовался добрый десяток европейских купеческих судов из Англии, Голландии, Дании. Два-три корабля отстаивались на рейде, на якорях, ожидая, когда освободится место у причала. Лес мачт бригов[8], шхун[9], бригантин[10], с подобранными парусами, опутанных вязью снастей такелажа, заполнил всю прилегающую акваторию. Завороженный Петр оглянулся. Чуть позади на палубе собрались Ромодановский, Голицын, Стрешнев, другие спутники. Они недоуменно переглядывались, удивленно озираясь по сторонам.
— Слышь-ка, Федя, — кивнув на лес мачт, сказал царь стоявшему рядом Апраксину, — краса дивная, будто небылица. Рази сравнишь с Плещеевым озерком?
Апраксина, видимо, тоже пленила панорама увиденного, но рассудил он по-своему:
— Озерко наше славное, Петр Лексеич, но токмо оно-то не море.
Петр прищурился:
— Сие ты верно подметил. Отсель прямой путь к Европе. Они-то, иноземцы, своего не упускают, вишь, густо облепили городок, будто пчелки.
Крайним у пристани возвышался двухпалубный тридцатипушечный фрегат. На корме лениво шевелилось громадное полотнище полосатого красно-сине-белого флага.
— Чей корабль? — отрывисто спросил царь у Матвеева.
— Голландский фрегат, государь, — пояснил воевода, — из Нидерландских штатов. По указу своего короля оберегает купцов от французских каперов.
Царский карбас как раз поравнялся с кормой фрегата, и в этот момент одна за другой сверкнули огнем три носовые пушки голландского корабля.
— Фрегат салютует тебе, государь, — проговорил Матвеев.
Петр крикнул Меншикову:
— Алексашка, борзо пали из фальконета трижды!
За пристанью, у отдельного причала, сверкая свежевыкрашенными бортами, ожидала яхта «Святой Петр».
На яхте царя, видимо, заждались. Едва он ступил на борт, громыхнули подряд три пушки. На грот-стеньге[11] взвился царский штандарт с черным орлом посредине. Петр прошел по верхней палубе, тронул планшир фальшборта — краска еще не просохла. От распаренных на солнце свежеструганных сосновых досок пахло смолой. В капитанской каюте блестел лаком стол, привинченный к полу, в углу приткнулся диванчик, покрытый ковром, за голубой шторой уютно смотрелась постель капитана.
— Гляди, Федор, не в пример нашим плещеевским яхтам, все по-иному, ладно спроворено.
Федор ухмыльнулся:
— Там, государь, была потеха, а здесь, на этом судне, в море не на один день, чаю, плыть можно.
— Кто строил яхту? — спросил Петр у Матвеева.
— Купцы Строгановы для себя на Соломбале ладили, пришлось десяток тыщ им уплатить.
— За нами не пропадет. — Петр засмеялся. — Теперича на Беломорье мой корабль здравствует, шкипером почну сего для служить. А што, воевода, команда-то есть на яхте?
Матвеев закашлялся:
— Не совсем ладно, государь, получилось. Одного подшкипера сыскал доброго, Прошку Деверя из архангелогородских поморов, он за лоцмана всех иноземцев проводит на Двинское устье. Касаемо матроз, туго, государь, нанял покамест пяток рыбарей-двинцев. И то упираются. Путина у них на носу, за большие деньги и то не желают.
Петр глянул на Апраксина:
— Сей же день, Федор, определи всю нашу ватагу потешных на яхту. За старшего станет Воронин. Остальных самолично распиши по мачтам и парусам. Скляева и Верещагина у кормила назначь.
Когда вышли на палубу, царь, опершись о фальшборт, посмотрел на стоявший рядом голландский фрегат.
— С капитаном фрегата знаком? — вдруг спросил он Матвеева.
— Как же, голландец Голголсен, государь. — Воевода осклабился. — Все иноземцы политесу обучены, прежде всех чинов спешат познаться с воеводою. — Матвеев замолчал, что-то вспоминая, и продолжал: — Поскольку корабль-то военный, он запрежь отстаивался у Мудьюга, покуда моего дозволения не получил плыть к городу.
— Што есть Мудьюг? — спросил Петр.
— Остров нашенский на Беломорье, передок Двинского устья, застава там стрелецкая и таможня.
Матвеев обстоятельно рассказал о порядке встречи иноземных судов. Петр слушал внимательно, все было в новинку: и места, и люди, и события. Выслушав воеводу, вспомнил о своем:
— Веди-ка на фрегат.
Царь ушел, а Апраксин послал на карбасы за потешными. Собрал их на палубе яхты, начал наводить порядок.
— Стало быть, государь велел определить экипаж нашей яхты. — Апраксин сердито засопел. — Санька, кончай лясы точить с Федосейкой. Гаврилка, не разевай хлебало. Слушайте, другой раз повторять не стану, а надо, таки и плетью вытяну. Здеся вам не потеха на озерке, а морская служба починается.
Потешные примолкли. Таким Апраксина они раньше не видели.
— На озерке-то с одного берега кликнешь, на другом аукнется. Ан Беломорье-то — пучина безбрежная. Помнишь, Якимка, яхта затопла? То-то, легла на бок, мы ее и вытащили; на море-то, братец, ежели потопло, то навек в пучине схоронится. С людьми ли, без них. Как случится. Потому ухо держи востро…
Петр возвратился навеселе к полуночи, светлыми северными сумерками, и удивился. На палубе сновали потешные, тянули снасти, перелопачивали паруса, возились у якоря. Снизу, из кубрика, поднялся Апраксин. Усталое лицо его сияло:
— Ну, слава Богу, Петр Лексеич, понемногу порядок определяется.
— Молодец, Федя, обустраиваться будем на яхте, я тоже свою постелю сюда перетащу.
Потешные остались на яхте, а царь с Апраксиным ушли ночевать на небольшой парусной лодке рыбаков, шняве, на Моисеев остров, где для царя выстроили просторную светлицу-дворец.
На следующий день пришелся праздник Иордани. Словно оправдывая знаменательную дату, природа постаралась. С самого утра зарядил дождь, вскоре хляби разверзлись, хлынул ливень и зарядил до самой ночи.
В Архангельском архиерей служил молебен, но Петр на этот раз службу пропустил. Весь день он провел на острове, делился первыми впечатлениями об увиденном и услышанном с Апраксиным.
— Ходил вечор с Матвеевым на фрегат голландский. Славный малый оказался его капитан Голголсен. Обстоятельно все показал. Лазали по закоулкам. Поглядел и крюйт-камеру. Матросы ихние ловкачи, сноровисто управляются с парусами, не чета нашим. — Петр огорченно вздохнул и продолжал: — После принимал меня с почестями в своей изрядно благой каюте. На угощение не скупился, по натуре бесхитростный. Все нахваливал свою Голландию по части корабельного строения. Оказалось, у них, почитай, десяток тыщ купецких судов и военных корабликов. Бродят по всему свету.
Глаза царя возбужденно сверкали, он налил вина себе и Апраксину, молча выпил.
— Не из простого любопытства по морям рыскают. Торговлишку ладят, богатство себе и королю своему добывают. Понял я, что народ ихний в большем достатке проживает, нежели у нас на Руси. Потому с выгодой и к нам иховы купцы наладились.
— Он-то сам-то по какому делу в Архангельском? — спросил Апраксин?
— То мне Матвеев загодя растолковал, — продолжал пояснять Петр. — Вишь, ныне в Европе-то схватка Людовика с Вильгельмом. Одну сторону и другую разные государства держат. С Францией заодно Испания. С Англией — Голландия и Дания. На море неприятели друг у друга перехватывают товар, рушат торговлю. Иные страны, подобно Англии и Голландии, только ею и держатся. Выгоду терять им не хотца, потому и наряжают для обороны военные кораблики.
Собеседники сидели допоздна. Давно кончился дождь, очистившееся небо в вечерних сумерках блеснуло ярким, по-северному особенным отсветом.
— Мыслю я, — перевел разговор Апраксин, — Матвеев-то гораздо обучен, знает по-голландски, латински, с немцами свободно якшается.
— Верно говоришь, — согласился Петр, — я и то думаю, Андрей в другом месте большую пользу державе добудет.
Когда уже ложились спать, Петр вспомнил главное:
— Голголсен сказывал, на неделе он с дюжиной купцов отчаливает в обратный путь. Кумекал я вчерась, Соловки-то от нас не уйдут, а поглядеть на иноземцев в море страсть как хотца. Одно слово, невидаль, а дело нужное.
— К чему ты это, Петр Лексеич?
— К тому, што Соловки погодят, а мы вместях с ихним караваном пройдемся по Белому морю, сноровку иноземную поглядим. Нам только на пользу.
Утром на Моисеев остров приехал архиепископ.
— Не гневись, владыко, — наклонив голову для благословения, виновато проговорил Петр, — вчерась занедужил, к тому же непогода зарядила.