Другие им возражали:
— Местные поморы ходят на Грумант, бьют китов.
Все сходились во мнении, что для них, иноземцев, царская затея не сулит добра. Вспоминали разговоры Петра в таверне.
— Царь, видимо, задумывает открыть свою торговлю с Европой.
— Поживем, увидим, корабли — не здешние грибы, скоро не изладятся.
Иноземные купцы судили-рядили, а около устья речки Соломбалки уже возвышался на сваях помост верфи, торчали столбы для навеса.
В день закладки Апраксин появился на верфи с рассветом, все проверил, осмотрел вместе со Скляевым, вздохнул:
— Ну, слава Богу, кажись все на месте.
Приехал Афанасий с монахами, осмотрев строения, успокоил воеводу:
— Не тревожься, Федор Матвеич, обойдется сия канитель, как заведено.
К полудню вокруг сооруженного помоста обустроилось духовенство: архиепископ, священники, дьякон, певчие, курился дымок от кадила. Рядом, на лавке, лежал на белом полотенце большой молоток и двухвершковые кованые гвозди. Около лавки стояло ведро смолы. Посреди помоста лежал четырехвершковый в поперечине, длинный дубовый брус — киль будущей яхты. Вдоль него в фартуке, заложив руки за спину, прохаживался Скляев.
В стороне, под навесом, на лавках стояли три ендовы с водкой, блюда с разной снедью для угощения гостей, отдельно на столе — для царя и для свиты.
Петр пришел на шняке под парусом прямо с Моисеева острова, был он в хорошем настроении.
— Ну, Федор, почнем первое судно для Беломорья ладить?
У Апраксина как-то полегчало на душе, передался настрой царя.
Едва царь ступил на берег, хор величаво пропел «Многия лета».
Размашистым шагом царь подошел к помосту, встал рядом со Скляевым, кивнул Афанасию. Начался молебен. Прочитав молитву, размахивая кадилом, архиепископ прошел вдоль киля и окропил его святой водой.
— Помост проверил? Уклон не мал? — спросил Петр Скляева.
Скляев склонил голову, вполголоса ответил:
— Все в порядке, для яхты в самый раз.
— Давай.
Скляев поднял ведерко, макнул кисти. Петр жирно обмазал часть бруса со всех сторон.
— Где дуб добыли?
— Владыко из своих запасов раздобрился, — ответил Апраксин.
Скляев с поклоном протянул Петру молоток и гвоздь. Царь взял, играючи вскинул молоток, другой рукой подбросил гвоздь, опустился на колено и привычными размеренными ударами начал вгонять гвоздь в киль.
Началась церемония закладки.
Апраксин махнул шарфом — рявкнула батарея, стрельцы палили вверх из пищалей. Вслед за царем вбили свои гвозди Шеин, Бутурлин, Апраксин, Троекуров.
Церемония сопровождалась, как водится, застольем.
Толпа, толкаясь и громко шикая друг на друга, двинулась к угощению.
Петр поднял кружку, все примолкли.
— В сей час, — хрипловатый голос Петра разносился над притихшей толпой, — на землице двинской заложили мы доброе семя каравана морского на Беломорье. — Он на мгновенье остановился, вскинул руку в сторону устья Двины: — Отсель и далее поплывем…
В воеводских палатах царскую свиту ожидал накрытый стол.
— Афанасия пригласи непременно, — шепнул Петр Апраксину.
Тот растянул рот в улыбке:
— Еще намедни зван был, Петр Лексеич.
Царь позвал Скляева:
— Ты, Федосейка, останешься покуда за сержанта старшого. Мотри, чтобы петуха не пустили. Кончишь, сторожей выставишь и приезжай к Федору.
Застолье у Апраксина затянулось за полночь. Афанасий сидел не долго, перед уходом промолвил:
— Ты, государь, по нашему разумению, велико дело затеял. Но всякое семя само не прорастает, его лелеять надобно, выхаживать. И не токмо на земле нашенской архангелогородской, а и в других исконных местах русских. Благослови тя Господь, а наша церковь в том тебе подмогой будет…
Заложить-то яхту заложили, но дальше дело застопорилось. Чертежей «Святого Петра» не оказалось, а мастер-строитель уехал домой, в Голландию. Приказчик божился, что голландец строил на свой манер, без чертежей.
— Видимо, как и наш Карстен, — размышлял Петр и распорядился пока готовить впрок брусья, доски, кривули и сушить под навесом.
Воронин и Скляев подошли к Апраксину:
— Дозволь, мы нашу яхту обмерим в аккурат, вершок к вершку, форштевень, ахтерштевень и шпангоуты. Чего время-то терять?
Петр, выслушав Апраксина, загорелся, схватил линейку и сам лазил по трюмам со свечкой, кричал Воронину и Скляеву, а те записывали. Вечером царь чиркал по бумаге гусиным пером, старательно выводил линии. Апраксину понравилось, что-то получалось…
Иноземные корабли задерживались; коротая время, Петр зачастил к архиерею. В нем он нашел интересного собеседника. Чем-то он напоминал переславского Дионисия, но знал больше и умом был пораскидистей. Всегда при встрече с царем находил темы для разговоров, беседовали по-приятельски. Обычно Петра сопровождал воевода.
Узнав о затруднениях с постройкой яхты, Афанасий посоветовал:
— Ежели государь надумал сделать судно, подобное яхте, разумнее пригласить мастера из Голландии.
Петр про себя удивился. В Переславле Дионисий наставлял, здесь опять святой отец подсказывает. Спросил архиерея:
— Мыслишь, сами не выдюжим?
— Наши двинские умельцы мастерят гукоры[16] добротные, однако на другой манер. — Афанасий примолк, видимо, вороша память, и продолжал: — Припоминаю, твой батюшка, Алексей Михайлович, царство ему небесное, для сооружения «Орла» тож голландцев выписывал.
— Откуда сие ведаешь? — удивился Петр.
— Как же, государь, — оживился архиерей, — выпало мне в молодые годы на литургии служить, когда то судно в Дединове освящали. Митрополит мне благодетельствовал, всюду при себе держал.
Слушая архиерея, Апраксин неожиданно вспомнил далекое детство.
— Дозволь, отче, тогда ли боярин Ордин-Нащокин при сем деле состоял?
Пришла очередь удивляться Афанасию:
— Он самый. Тебе он ведом был?
— Привелось однажды, еще мальцом, с братцем Петром побывать в Дединове, полюбоваться государевым кораблем прозванием «Орел».
Петр прислушивался, не обрывал, когда кончили разговор, спросил:
— А пошто Ордин-Нащокин то дело не продолжал?
Архиерей знал и об этом:
— В ту пору, как «Орел» уплыл в Астрахань, боярин-то от дел отошел. Подле Алексея Михайловича в силу вступил Артамон Матвеев. Они-то с Афанасием Лаврентьевым натурами и видением дел не сошлись, распря между ними почалась. Государь взял сторону Матвеева, а Нащокин не уступил, в монастырь ушел…
Беседы с Афанасием протекали всегда за столом. Отпив вина, Петр то ли вопросил, то ли утвердил веско:
— В вашем-то крае дела корабельщицкие в почете.
— Как не быть, государь, — оживился Афанасий, — море для поморцев — дом родной. Оно их кормит, и обувает, и прибыток дает. Чай, в Белокаменной-то в торговых рядах немало нашей рыбки. Купцы иноземные, почитай, товары через Двину на всю Русь везут, отсюда же и наше добро к себе увозят. — Афанасий вздохнул. — Все бы ладно, государь, в нашем крае, да худо бывает другой год. Неурожай, хлебушка недостает, народишко голодает, не доживают многие свой срок, помирают.
Царь понимающе кивнул:
— На Руси, владыко, недород да мор тож частые гости. — И перевел разговор, спрашивая о своем: — Слыхал я, не токмо в Беломорье промышляют поморы?
— Оно так, государь. Китов бьют подле Груманта в океане, на тюленя ходят за Канин Нос к Ледовитому морю. Чаю, и по Двине до Вологды всюду наши поморы товары купеческие по воде везут. — Архиерей развел руками. — Рази в дальние страны не наладились хаживать. Видимо, срок не приспел.
Петр вскинулся:
— Погоди, придет время. Построим на будущий год судно и отправим с нашим товаром в Голландию. Глядишь, к тому времени и голландцы спроворят нам корабль на своих верфях. Об этом уже отписал Лефорт в штаты Нидерландские.
— Дай-то Бог, — просиял Афанасий, — нашему люду только б почать, дело это благословенное, доброе, отечеству во славу и пользу.
Встречались еще не раз царь и архиепископ, о многом судачили не по-пустому, по делу. Не осталось это без внимания и летописца двинского. «Великий государь изволил у преосвещенного архиепископа в доме хлеб кушати и с боляры и сержанты своими ближними. Во время кушанья великий государь с преосвещенным и боляры своими изволил милостиво и благоутешительно беседовать о царственных бытностях и о болярских и великих людях, также и о мирских простых людях и в работе пребывающих, и о домовном и о всяком здании многоразумно; также и о водяном путешествии морском и речном кораблями и всякими судами со многим искусством».
Подошел праздник Рождества Богородицы, а иноземные корабли задерживались. Апраксин отстоял с царем обедню в церкви Ильи Пророка на Кегострове. Петр сам читал вслух Апостола. После литургии Федор остался у царя, отмечали проводы части свиты в Москву.
Утром воевода провожал отъезжающих. К вечеру по заведенной привычке заехал на съезжую. Не успел выслушать дьяка Озерова, доложили, что прискакал стрелец с Мудьюга.
Ранним утром на Двинском устье показались долгожданные корабли. Бросили якорь, дожидаясь полуденного прилива, чтобы без опаски перейти через мели. Пришлось все отложить, идти на Моисеев остров. «Никак, сразу помчится на взморье, не утерпит», — подумал по пути воевода, поглядывая на тугие паруса. Так оно и оказалось.
Не дослушав Апраксина, Петр схватил кафтан и без шляпы, крикнув Меншикова, потащил Федора за рукав к шняке…
Все корабли оказались голландской постройки — трехмачтовые шхуны с косыми парусами и двухмачтовые бриги из Бремена и Гамбурга.
Петр весь день провел на шхуне. Щупал руками каждую снасть, карабкался по вантам на все три мачты до самого клотика. Спустившись на палубу, щупал, вертел руками блоки:
— Тебе ведомо, Федор, сей механизм надежную тугость производит. Припомни-ка наши худые блоки на Плещеевом. То-то мачты у нас там заваливались при ветре от худой тугости вантин.