От письма веяло вроде бы только радужным. Плотники, слава Богу, высланы, царь где-то отыскал умельца-мастерового, султан наконец-то подписал мир… «Любит государь фейерверки-то распушать, знамо, тешится, годы еще не старые, как у меня, — размышлял Апраксин, а где-то в глубине души щемило. — С одним неприятелем не успели замириться, на другого меч обнажили. Оно и понятно, без моря нет ходу державе. Торговать надобно. И то, поотстали от Европы. А похвалиться покуда мало чем можем. Глядеть надобно, перенимать лучшее. Вона Федосейка Скляев и не прошел науку сызмальства, а вровень с учеными англичанами становится по корабельному строению…
Другое дело, не рановато ли со шведом тягаться? Полков обученных два-три, стрельцов нет, рекруты зеленые. Да и какой из Ваньки Бутурлина вояка? Разве для потехи. Шереметев пообвыкся в сражениях с турками, но себе на уме, осторожен больно. В войсках верховодят все больше иноземцы, не много ли их? Доверчив государь. Где-то в походе на шведов и брат Петруха с новгородскими полками, как-то обойдутся с неприятелем?..»
Не без умысла древние римляне обозначали Фортуну с кормилом. Изменчиво счастье. Плавает оно по океану бытия, зависит от ветра и волн, которые весьма непостоянны, от подводных камней, скрытых от взора… Куда направит свой ковчег богиня удачи?
В политике Фортуна, как правило, издревле поощряет хитрых и ловких. В военном деле часто держит сторону не сильного, а смелого, решительного, уверенного в победе бойца.
Когда Петр заключал союз с Данией и Саксонией, казалось, судьба шведов во главе с Карлом XII предрешена. Но события повернули колесо Фортуны в другую, неблагоприятную для России сторону.
Преждевременно, в одиночку, в расчете на быстрый успех выступил против шведов Август II. Вслед за ним Дания поспешила вторгнуться в Гольштейн, преследуя свои цели.
Карл XII двинул войска против Дании. В преддверии борьбы за Испанское наследство Англия и Голландия, рассчитывая на союз с Швецией, прикрыли от датчан своими эскадрами высадку шведского десанта. Довольно мощная, хорошо подготовленная армия Карла XII с ходу осадила Копенгаген и принудила Данию к миру. Произошло это в те самые дни, когда из Москвы выступили полки Петра I, направляясь к морю у Нарвы, отвоевывать исконные земли. О поражении Дании царь не знал, еще надеялся на Августа II.
Разделавшись с Данией, Карл XII погрузил армию на корабли и переместился в Лифляндию на помощь осажденной саксонцами Риге. Едва узнав о высадке шведов, Август И, не раздумывая, снял осаду Риги и убрался восвояси в Польшу. Хорошо обученные войска, возглавляемые молодым, но талантливым военачальником, поспешили к осажденной русскими полками Нарве…
Воевода изовский боярин Степан Салтыков несказанно обрадовался приезду Апраксина.
— Обретаемся мы, Федор Матвеич, на краюхе землины нашей, — изливал душу Салтыков. По боярскому своему званию он был выше стольника, но по указу царя подчинялся адмиралтейцу. — Крымцы, кубанцы да калмыки летось покою не дают, а турки с моря подглядывают.
Вместе с воеводой Апраксин обошел крепостные сооружения, похвалил:
— Стены и бастионы надежно подкрепил, Степан Иванович, слава Богу, и пушки, которые прислали, путем определил.
Худощавая физиономия Салтыкова осветилась улыбкой:
— Чай, не зря в Пушкарском приказе-то годков сколь правил, Федор Матвеич, зело пушечное дело там прознал.
— С корабликами-то как?
— В море нынче дозором на «Отворенных воротах» Лефортов сынок, с ним «Сила» в паре. Морока мне, Федор Матвеич, с корабликами, мало я в них сведущ.
Внизу, под горой, в небольшой гавани и далее вниз по течению Дона отстаивалась на якорях Азовская эскадра. Несколько кораблей ремонтировались у пристани, среди них совсем развалившийся «Меркурий». На якорной стоянке выделялся лишь ухоженный корабль Питера Памбурга.
— А ты не робей, распоряжайся, на судах капитаны опытные, ежели што не так, подскажут. В Таганьем Рогу-то как дела? Троицкая да Павловская? Давно ли там бывал?
— Строится та крепостца и сам городок, а бывать мне там не пришлось, Федор Матвеич. Все недосуг. То устье мелко, то приболел.
— Ладно, возьмем нынче галеру, пойдем вместе, воевода за все в ответе…
Третий год тысячи людей строили город Таганрог и крепость Троицкую для его обороны. Вместе с городом устраивали то, ради чего здесь обосновались, гавань для стоянки кораблей. Заправляли делом иноземные инженеры, но не задерживались больше года. Начинал де Лаваль, его заподозрили в связях с турками, арестовали, сменил его Рюэль, теперь гавань сооружал капитан Симонт.
Приезд Апраксина был на пользу. Подрядчики, приказчики, чиновные люди подтянулись, почувствовали хозяйскую руку адмиралтейца. В крепости спешно выкладывали площадки для пушек, насыпали защитные валы. С речки Миуса одна за другой потянулись подводы с лесом для изб, рубили на зиму солдатские казармы. Апраксин основательно занялся промером глубин в заливе, сверял прошлогодние промеры Крюйса, исправлял их, и кое-где начинал с нуля, обнаружились новые отмели вблизи фарватера. Следовало их срыть, углубить проход.
В бухте бросили якоря «Крепость» и еще несколько кораблей. Уходя из Азова, Апраксин приказал, как только поднимется уровень воды в устье Дона, идти в Таганрог. На собрании капитанов объявил:
— Пора обживаться в новой гавани, неча отсиживаться по азовским кабакам, жалованье государево вам за службу уплачено. Попомните слово государево: «Флот сам себе должен сыскать гавань».
Спустя неделю отряд кораблей вышел в море. Где-то на горизонте робко маячили турецкие суда. Завидев русских, они скрылись и до конца кампании не показывались.
Адмиралтеец расположился на «Крепости». Капитан Памбург старательно обхаживал его, помня о близости спальника к царю. В хлебосольном голландском шкипере Апраксин нашел доброго и компанейского собеседника. Когда становились на якорь или ветер стихал и ложились в дрейф, беседы в каюте капитана затягивались до полуночи. С особым пристрастием рассказывал Памбург о приключениях в Константинополе. Как и всякий моряк, любил прихвастнуть, «травил», приукрашивая свои похождения.
— Весь султанский дворец дрожал от моих салютов по ночам. В гареме его женки дрожали от страха. Емельян Игнатьич Украинцев сказывал, будто одна женка с испугу родила младенца раньше времени.
Адмиралтеец смеялся от души, слушая байки Памбурга.
— Ну а по делу-то, долго вы канителились у султана?
Памбург усмехнулся:
— Трудно там пришлось Емельяну. Мало что турки упирались, так их подзуживали англичане да мои земляки, голландцы.
— Тяжко в стане неприятельском, одни вороги, — согласился Апраксин.
Капитан, не жалея, подливал вина собеседнику. В трюмах «Крепости» в укромных уголках хранились заветные бочки, припасенные в Константинополе. Смачно потягивая напиток, вспоминал:
— Отыскались и в басурманском городе добрые нам люди.
— Кто и откуда?
— Проживал там Досифей, патриарх иерусалимский. Немало добрых советов Емельяну подсказывал, мудрый человек. Смыслил не в одной политике, разбирался и в воинском деле.
Апраксину все это было в новинку:
— Что же смыслил святой отец по воинскому артикулу?
Памбург потер подбородок:
— К примеру, господин адмиралтеец, советовал он россиянам воевать турка через Крым. У вас, говорил, один рог, Таганий, уже в руках. Второй, Очаков, рядом стоит, его воевать надобно. А после изгнать из Крыма басурман. Тогда Черное море ваше.
И в самом деле, Памбург не преувеличивал. Иерусалимский патриарх Досифей мыслил как стратег. «А если когда царское величество изволит начать с ним войну, — советовал он Украинцеву, — и тогда надобно прежде взять Очаков, понеже у неприятеля Очаков левый рог, а правый рог был Таганрог. А взяв Очаков, то надобно Крым взять, а взявши Крым, то будет дорога на Черное море свободна. И тогда пристанут сербы, и волохи, и мультяны, и болгары. А не взяв Очакова и Крыму, турков на море воевать трудно, понеже татаровя в том будут чинить препону. Да и оные народы, для той же опасности, вспоможения чинить не будут…»
Глубокой осенью, накануне ледостава покидал Апраксин Таганрог. Часть кораблей осталась на зимовку в новой гавани. Остальные ушли к Азову. Воевода Салтыков встретил встревоженным вопросом:
— Намедни казак прискакал из Черкасс. Передал на словах ведомость атамана Миняева. Де, на севере шведы потеснили наши полки под Нарвой. Не слыхал ли чего, Федор Матвеич?
Тревога передалась и Апраксину. Он зябко передернул плечами. Перекрестился: «Упаси Бог».
Прошла неделя, другая. Поздно вечером, накануне отъезда адмиралтейца в Азов, прискакал верхом сын воеводы, капитан Федор Салтыков. Четыре года не виделись они с отцом. Радовались оба, воевода прослезился.
— Спаси Бог, сынок, не позабыл отца.
— Не мне благодарность, батюшка, а государю, сам мне указал к тебе ехать, повидаться.
Салтыков-младший вдруг помрачнел:
— Беда у нас стряслась, батюшка. Карловы полки отбили наших у Нарвы, полегло там тыщ несколько, в полон многих взяли.
Воевода растерянно заморгал, всплеснул руками:
— Как же такое допустилось?
— Долгий сказ, батюшка. Боярин Шереметев там малость оплошал. Мы-то с государем накануне к Новгороду отъехали, полки новые к Нарве выставить, а кумандиром государь герцога Круа поставил. Он-то первый вместе с иноземными офицерами шпаги Карлу отдали без боя.
— Ох-хо-хо, — сокрушался воевода, — остатние-то што глядели?
— Снег валил в ту пору, ни зги не видать. Преображенцы и семеновцы бились стойко, токмо их не поддержали. Войско-то сырое, рекруты молодые. А драгуны Шереметева мельтешили, враз за реку стрекача дали.
Старший Салтыков, слушая сына, покрикивал на прислугу, накрывавшую на стол, послал за Апраксиным. За столом Федор Салтыков повторил сказанное о стычке с шведами. Апраксин слушал не перебивая. Изредка кидал взгляд на говорившего. «Толковый малый, государь таких привечает», — подумал с симпатией.