Спустя несколько минут борт «Святой Екатерины» сверкнул огнем, окутался голубыми клубами. Дым еще не рассеялся, а марсовый матрос озорно крикнул:
— Корабли на весте ворочают в обратный курс!
— То-то, — ухмыльнулся Апраксин, — пошли, Наум Акимыч, обедать…
С началом осенних штормов, не сделав ни одного выстрела, английские и датские корабли удалились с миром…
Адмирал покидал «Святую Екатерину» перед заходом солнца. По уставу, как только светило скроется за горизонтом, корабль спускает флаг и зажигает якорные огни.
Так случилось, что шнява с Апраксиным отвалила за борт в тот момент, когда труба заиграла вечернюю зарю. Первому адмиралу корабль салютовал пушками. Вместе с кайзер-флагом медленно опускался корабельный Андреевский флаг. Эскадра навсегда прощалась со своим главным флагманом.
Долго стоял на юте Федор Матвеевич, вглядываясь в сумрачную даль, где таяли, призывно манили к себе родные огоньки кораблей…
«Почитай тридцать годков флотского бытия из шести с половиной десятков живота, по совести достаточно», — пришло вдруг на ум…
Следующую кампанию флот не покидал своих стоянок, эскадры в море не выходили по причине крупных недоимок средств, отпускаемых на содержание кораблей. Впрочем, было сделано исключение по печальному поводу. Летом, в день своего семидесятилетия скончался адмирал Корнелий Крюйс. Тело его отправили кораблем, как он завещал, на родину, в Амстердам.
На море царил штиль, а на берегах Невы шквалы следовали один за другим и постоянно штормило.
В начале мая скончалась Екатерина. В день кончины Меншикову как-то удалось подписать у нее санкцию на арест и ссылку врагов, своих бывших союзников — генерала Девиера и графа Толстого.
На престоле воцарился двенадцатилетний Петр II, а Меншиков на второй день после кончины Екатерины становится адмиралом и вскоре генералиссимусом. Его звезда достигла зенита, он обручил свою шестнадцатилетнюю дочь Марию с императором-мальчиком. Не проходит и месяца, как князь заболел и слег в постель.
Из тени появился на сцене хитрый, изворотливый вице-канцлер Андрей Остерман. Он полностью избавил Петра II от влияния Меншикова, и в начале сентября всесильный князь с семьей, лишенный всего и вся, отправляется в далекую ссылку.
Давно ждут своего часа Долгорукие. Молодой князь Иван Долгорукий становится неразлучным и незаменимым другом Петра II. Время проходит в попойках, увеселениях, охоте, разврате.
Зимой двор покидал берега Невы, перебирался в Москву: предстояла коронация Петра II.
У Апраксина состоялся разговор с Наумом Сенявиным. Его произвели в вице-адмиралы. Летом он отвозил в Киль герцога Голынтинского с Анной Петровной.
— Ты, Наум Акимыч, прошлой зимой на Воронеж ездил, читал я твой доклад. Пора определяться с корабликами.
— Канители там много, ваше превосходительство, я токмо Тавров осмотрел. Надобно другие верфи проверить, — доложил Сенявин.
После нового года президент Адмиралтейств-коллегии Апраксин начал собираться в дорогу. Ему положено было быть в свите императора. За себя он оставлял вице-президента Сиверса. Дело вице-адмирал знал, службу правил отменно, правда, был тяжел на подъем, неуживчив…
— Доглядывай, Петр Иванович, за эскадрами, Кронштадтом. Ты-то пошустрей меня. В Ревеле обустраивай гавань, не забывай про верфи. В море, видать, сызнова кораблики не поплывут, деньги нет. Решай все сам, но доноси. Ведомости отсылай в адмиралтейскую контору.
…Давно прошла коронация, наступила весна, а малолетний император не покидал Москву. Окрестные леса привлекали охотника, да и разгуляться было где с Иваном Долгоруким, не то, что в Петербурге, где все на виду. А тут еще любвеобильная тетка Елизавета не прочь была заловить племянника в амурные сети. Вместе с императором засиделся и его двор.
Апраксин десяток лет не был в Москве. Чего греха таить, тянуло его в последние годы в родные пенаты. Прежде всего поклонился праху своих родителей в Златоустовском монастыре, начал просматривать дела Московского адмиралтейства, отправил комиссию к Воронежу.
— Просмотрите все верфи от Ступина до Черкасс. Гниют там без присмотра наши кораблики. Никому о них нет заботы. Опишите все, как есть, надобно, что возможно, разобрать, пустить в дело…
Отписал Сиверсу: вооружить и иметь в готовности два фрегата, мало ли, потребоваться могут.
С берегов Невы пришло письмо с горькой вестью от племянника Алексея, юнкера: скончался брат Петр Матвеевич. Панихиду отслужили, как обыкновенно, в церкви Иоанна Златоуста…
Горестное настроение развеяла добрая весть с далеких берегов Великого океана. Экспедиция прибыла на Камчатку, начала строить судно для поисков в неизведанных землях.
«Слава Богу, исполняется завет Петра Алексеевича», — радовался Апраксин, чувствуя небольшую толику и своего участия в этих событиях.
…В те самые дни бот «Святой Гавриил» под командой Беринга и Чирикова отправился в первое плавание, «1728 года июля 13 дня вышли с Божиею помощью в море собственноручно данному указанию между севером и востоком…».
В разгар лета поступил срочный запрос из Петербурга. В Гольштинии скончалась Анна Петровна, просили разрешения послать два фрегата — появилась новая забота.
«Пожалуй, для такого дела Бредаль лучше всех подходит», — подумал Апраксин, вызвал адъютанта и секретаря, приказал составить указание Адмиралтейств-коллегии.
— Бумагу-то пиши не откладывая, — поторопил секретаря Паренаго, а лейтенанту Лаврову приказал: — Ты не канитель, изыщи нарочного, сей же день отправь в Петербург…
В преклонные годы людям свойственно размышлять о пройденном пути. Одни испытывают при этом затаенную печаль от груза греховных деяний своих, другие чувство горечи от несбывшихся надежд, третьи ждут последнего часа с легким сердцем, довольные прожитым веком и сотворенным ими на благо людей.
Последнее время Федору Матвеевичу нет-нет да и давали о себе знать прожитые годы, часто пошаливало сердце, но он старался этого не показывать и, как положено моряку, без нытья и стенания воспринимать судьбу…
24 октября 1728 года в Петербурге Адмиралтейств-коллегия рассматривала очередное представление своего президента и постановила: «Слушано Е. С. генерал-адмирала, которым объявляет, что он о посылке к разлому строящихся в Воронеже до 1710 г. кораблей вице-адмирала Сенявина с коллежским мнением согласен».
По совпадению ли, на следующий день в Москве генерал-адмирал Апраксин отдал несколько распоряжений генеральс-адъютанту лейтенанту Петру Лаврову и секретарю Походной канцелярии Андрею Паренаго. Первое указание касалось адъютанта.
— Завтра никого не принимать, я занят. Ежели какие бумаги есть, давай на подпись.
Второе адресовалось секретарю.
— Назавтра же, Андрей, поутру приезжай ко мне, захвати бумагу гербовую да все принадлежности, коих в моем кабинете нет, перья наточи отменно.
День выдался ясный, тихий. Когда Паренаго расположился, Апраксин, сидя напротив в кресле, начал не спеша диктовать:
— «Во имя Отца и Сына и святаго Духа. Аминь. Рабски прошу Ваше Императорское величество дабы Всемилостивейшим моим Государем, а Вашего Величества дедом Петром Великим Императором и самодержцем Всероссийским и службы, которые я исполнял по силе ума моего, радостным сердцем и чистою совестью, повелеть по сему моему вольному завещанию ненарушимо исполнить. И оставшихся моих осиротелых брата и племянников в милости не оставить…»
Долго перечислял Федор Матвеевич всех близких и дальних родственников, друзей. Завещал им свои вотчины, имущество, кому ценности, кому деньги. Потом прервался, встал, взял у секретаря листы, перечитав, вздохнул и сказал:
— Продолжай, пожалуй. — И, расхаживая по кабинету, поглядывал на листок в руках, кого бы не позабыть:
— «Свойственникам моим от флота Капитану Андрею Федорову сыну и брату его родному Петру Хрущовым, да двоюродному брату их Капитану-лейтенанту Семену Иванову сыну Хрущову же… Гвардии Капитану-Лейтенанту Степану Федорову сыну Апраксину… В Златоустов монастырь, где лежат кости родителей моих… да человеку моему ж Козьме Грибоедову пожаловать по сто рублей и по высокой ко мне милости дать им свободу и дать пашпорты. А прочим моим людям пожаловать награждение годовые оклады в два и по высокой своей милости учинить свободных и пожаловать им всем свободные пашпорты».
Никого не оставил без внимания адмирал. Вспомнил о многих монастырях, всех петербургских и других церквах, благодетелях и верных простых людях, просил дать им волю.
Тщательно сверил Апраксин все записанное с памятью, облегченно произнес:
— Заверяй, Андрей, как положено.
«Учинено в Москве октября 26 1728 года, — старательно выводил секретарь, — писал секретарь Андрей Паренаго, у подлинного по листам подписанного генерал-адмирал граф Федор Матвеевич Апраксин сему руку приложил…»
Ровно через две недели 10 ноября Федор Матвеевич тихо скончался… Московский обыватель узнал об этом из очередного номера «Ведомостей». «1728 году Ноября 10 дня преставился раб Божий, Генерал-Адмирал, Государственного Верховного Тайного Совета Министр, Действительный Тайный Советник, Президент Государственной Адмиралтейской Коллегии, Генерал-Губернатор княжества Эстляндского, кавалер обоих Российских орденов граф Федор Матвеевич Апраксин».
Северную столицу оповестили о грустном событии 19 ноября «Санкт-петербургские ведомости». В том же номере газета сообщила о прибытии из Гааги графа Головкина и его намерении отъехать в Москву на похороны графа Апраксина…
В последний путь генерал-адмирала провожали 12 декабря, процессия растянулась на версту.
Шествие открывали все в черном фуртёры, литаврщики, трубачи. Ехали верхом попарно адъютанты, шли полки, между ними везли пушки. Сверкали на алых подушках ордена святых апостолов Андрея и Александра. При эскорте гардемарин обер-офицеры несли знамена: Гербовое, Радостное, Красное, Печальное, флаги — Адмиральский, Императорский. Одр с гробом везла шестерка лошадей, шесты балдахина держали шесть майоров, концы шнуров от него шесть подполковников, покров — шесть полковников. Следом шли близкие, флагманы флота, факельщики с зажженными факелами, по триста факельщиков с каждой стороны.