Признаемся: «сообща» найти выход, коли утрачено «единство коллектива», вряд ли возможно. При этом чуть дальше Черенков предъявит и косвенные претензии Бескову — за расставание с Гавриловым, Шавло, Морозовым и Сочновым (не упомянут, правда, Поздняков). Будет упрёк и коллективу: «за соглашательство». Которое «укрепляет руководителей в незыблемости своего авторитета, порождает диктат».
Конечно, причину столь неожиданно сердитых высказываний можно найти во времени. Действительно, в начале — середине 1989 года многие в стране безоглядно верят в успех демократических преобразований. «Незыблемость авторитета» и «диктат» решительно отметаются. Черенков не исключение.
Но, видится нам, тут более сложный, индивидуальный случай. Ведь под конец Фёдор сообщает: «Когда же придётся “повесить бутсы на гвоздь”, а такая пора, к сожалению, у спортсмена неизбежно наступает, хочу тренировать мальчишек, сделать хоть что-то доброе в детском футболе. Несмотря на все оптимистичные заявления и бодрые отчёты, в нём такая масса нерешённых проблем!» Тут, с одной стороны, вновь налицо пафос зрелой перестройки («бодрые отчёты» и т. д.), а с другой — не заявлено желания стать тренером команды мастеров.
Потому что Фёдор Фёдорович никогда не желал бы «резать мясо». То есть именно расставаться с футболистами, пусть и пройдя с ними нешуточные испытания. Несомненно, есть наставники-деспоты, хотя их всё же не столь много. Обычно-то с игроком расстаются не из-за «личной неприязни», а в силу того, что надо строить новое. Причём сейчас — промедление смерти подобно. На это способно меньшинство из тех, кто заняты тренерством.
С детьми же — иначе. Ведь изначально ясно: все мальчишки из клубной школы не дорастут до основы. Черенков это понимает: «И если когда-нибудь мой воспитанник появится в составе “Спартака”, буду счастлив». То есть хоть один.
Впрочем, дело не только в этом. Фёдор, мы убедились, с детьми всегда ладил. И на спортплощадке от них ничем не отличался. Потому что и мальчишеского в нём — до самого последнего часа — оставалось непривычно много для взрослого и вполне заслуженного человека. А дети такое чувствуют. Тем более если перед ними народный (а значит, их отцов и матерей) любимец.
И, наконец, обещанное: никаких претензий Олегу Романцеву Черенков не высказал. Напротив, подчеркнул правильность того назначения в январе 89-го. Потому что Фёдор всегда выступал за гармонию в коллективе.
А коллективу приходилось непросто. 2 июля в «Футболе-Хоккее» Романцев так подытожил состояние «Спартака» после первого круга: «Как говорится, невооружённым глазом можно было заметить, что игроки устали. Ещё весной мы понимали, что без спадов всю дистанцию не пройдём. Но, откровенно говоря, рассчитывали, что дотянем до перерыва в чемпионате. Сейчас проходим процесс восстановления, и надеюсь, что к началу второго круга футболисты вновь будут в хорошей игровой форме. Вот и продолжим гонку за медалями. Какими? Поживём — увидим. Конкретной цели не ставим, но не зря же говорят, что аппетит приходит во время еды».
Тут, понятно, просвечивает и лукавство (насчёт отсутствия «конкретных целей»). Однако и искренняя обеспокоенность на предмет реального физического спада присутствует тоже.
Вот и крупная гостевая победа 6 июля над «Зенитом» 5:1 (на счету Фёдора заключительный, пятый мяч) не до конца убедила обозревателей: дескать, имелся элемент случайности, и молодые ленинградцы могли бы и не проиграть при удачном стечении обстоятельств. А в игре с «Металлистом» приключился — опять же, по мнению некоторых любителей футбола, — небольшой конфуз.
«На 34-й минуте матча, — отмечал «Советский спорт» 10 июля, — Шалимов после передачи Черенкова открыл счёт, а на исходе первого тайма Родионов вроде бы закрепил успех своей команды. Однако “Металлист” не собирался сдаваться». И не сдался: матч в Харькове завершился вничью — 3:3. Хотя всё-таки отыгрываться перед земляками гораздо лучше, нежели на выезде. Мы же отметим, что чуть ли не в каждой игре члены тренерского совета Родионов и Черенков отличались результативными действиями. А вот остальной спартаковский «народ» столь же успешно действовал далеко не всегда.
Но тут подоспело очередное интервью Фёдора. Он же тридцатилетие в том году отмечал. При этом родился народный футболист 25 июля. А именно в тот день в 1980-м умер народный бард Владимир Высоцкий. Есть мнение, что поэтому футболист не слишком любил свой день рождения. Не исключено, кстати.
Однако в чисто спортивном плане он вообще появился на свет «не слишком вовремя». Ведь разгар чемпионата страны. Безусловно, никто не собирался крупно нарушать режим, но в начале второго круга напряжённого соревнования вообще полезнее обойтись безо всяких застолий. Черенков и обходился, несмотря на национальные традиции.
Вместе с тем мимо тридцатилетия страна пройти, естественно, не могла. 26 июля, сразу после волнующей даты, состоялся матч с торпедовцами. Фёдора тепло поздравили земляки, а 27-го числа Леонид Трахтенберг размышлял в «Советском спорте»: «Нет ничего безжалостнее времени, ибо остановить его бег не под силу никому. Даже страстным поклонникам футбола, которым бы наверняка хотелось, чтобы их кумиры играли вечно. А Фёдору Черенкову уже 30. Или всего 30. Да какая, в конце концов, разница, если тебя чествует огромный стадион, а вместе с ним многомиллионная телеаудитория».
По поводу стадиона — правда, он под сто тысяч вмещал, хотя и собралось 35 тысяч от силы. И это ещё хорошо, потому что на предыдущую встречу с «Ротором» пришло чуть больше двадцати тысяч народу. Причина указана выше: спартаковцы не блистали стабильной цельной игрой.
Пока же обратимся к интервью с Черенковым, которое взял тот же Трахтенберг. Надо признать: журналисту удалось (и ещё не раз удастся) раскрыть Фёдора несколько с другой стороны. И дело даже не в том, что получился удачный сюжетный ход с китайским журналистом Даюй Ци, который хотел и поговорил-таки с советским футболистом. В конце концов, успешно сданный китайский материал — это не наши дела. Важнее, что Черенков здесь более философ, чем публицист, как у Михаила Говоркова.
«Есть люди — от природы ораторы, — задумчиво произносит Черенков. — А я с детства с мячом. И мне с ним до сих пор легко». — «Но ведь теперь как капитану, — напоминает журналист, — наверняка приходится ораторствовать». — «Громко сказано... Я не заготавливаю речи. Всё зависит от ощущений, от обстановки, от потребности поделиться с ребятами своими мыслями. Вначале не мог понять, как они относятся к моим словам. Ведь молчание в ответ — это не всегда знак согласия. Но теперь, похоже, к моему мнению прислушиваются, высказывают в ответ своё — так мы и приходим к общему знаменателю».
А как же в игре? А там капитан старался подсказывать незаметно: «...в паузах, когда игра остановлена». Однако матч-то останавливается не для того, чтобы говорил Черенков. Надо, например, к штрафному или угловому подготовиться, своему или чужому. Трудно время найти. Оттого и подсказ идёт, как выразился Черенков, «по существенным поводам». И уточняет: «...скажем, если чувствую, что надо прессинговать впереди или, наоборот, помочь обороне».
Так это же функции тренера — вмешаемся мы! Особенно про прессинг. Но и ответить можно: тайм-аутов в футболе как таковых нет. И как со скамейки докричишься? (Сегодня записки вот передают, а 30 лет назад и до этого не додумались.) При этом капитан формально не имеет права менять концепцию игры.
Однако здесь-то капитан — Черенков! Он и в футболе, мягко говоря, понимает, и — что особо замечательно — природно деликатен. Авторитет молодого главного тренера никак не подвергался сомнению. Просто на поле лучше видно, а перемены в игре нужны прямо сейчас. Причём Фёдор Фёдорович и в общении с ребятами остаётся самим собой: «Ни на кого не кричу, не указываю на ошибки. Игрок ведь сам знает и переживает, что оплошал. А тут ещё ты со своими нравоучениями, недовольством».
Вот вам и ещё одно объяснение того, почему Черенков не хотел стать тренером какой-либо профессиональной команды. Потому что кричать на взрослых, состоявшихся мужчин всё-таки бы пришлось.
А он не мог. Ибо остался навсегда — плохо это для кого или хорошо — футболистом. «Короче, — красноречиво резюмирует он, — если сам хорошо не играешь — лучше рта вообще не раскрывать». И ведь материал Леонида Трахтенберга вполне логично назван «Любимец публики». И не только публики — можно с уверенностью говорить об огромном уважении коллег из самых разных команд и стран.
Однако тем интереснее читать следующее рассуждение: «Нет, меня комплиментами в заблуждение не введёшь. И свистом тоже. Я сам себе судья. Трезво оцениваю прошедшую игру, серьёзно готовлюсь к следующей. Обращаю особое внимание на функциональное состояние, поскольку психологически, как правило, уравновешен. Не бываю “на взводе”, а потому не рискую “перегореть”. Это с годами пришло...»
Нам, разумеется, приятнее всего читать про психологическую уравновешенность. По понятным причинам. Но это всё-таки частности. Глобальнее другое: «Я сам себе судья». Выходит, в нашем отечестве незаметно вновь выросла личность, которая суд общества ставит ничуть не выше и не ниже суда собственного. Учитывая, что имеющих на то право граждан было в противоречивой российской истории не столь уж много, — данный факт не может не радовать.
Хотя, безусловно, поднятая непосредственно футболистом тема возраста добавила некоторой печали: «Прежде я какие расстояния покрывал — как челнок, туда-сюда. Летал, в общем, надо — не надо. Теперь постарше стал, поумнел, не расходую энергию впустую, стараюсь сыграть рациональнее».
Здесь, бесспорно, не нам спорить. Но всё-таки опыт просмотренных матчей подсказывает: Черенков покрывал большие расстояния и будучи моложе (пусть тридцать — не возраст), однако при этом не перемещался, когда этого не требовала ситуация. Да и в 89-м его сравнивали с Круиффом по объёму работы. Скромность? Может быть. Однако ничуть не показушная. Естественная.