Достоевский не пострадал от критики. Настоящий талант всегда найдет выход из безвыходных положений, найдет силы даже в бессильном состоянии плоти и сохранит человеческие чувства при бесчувствии окружающего мира. Талант Достоевского сохранился даже в условиях многолетней каторги, когда он был лишен возможности заниматься творчеством. Но после освобождения из острога он сразу же включился в активный литературный труд, все больше утверждаясь в зрелости и оригинальности своих сочинений. Путеводителем для него навсегда остались слова Белинского: «Бедные люди» обнаруживают громадный талант, и автор пойдет далее Гоголя. Ему суждено сыграть в нашей литературе одну из таких ролей, которые даются лишь немногим».
Творческая активность Достоевского, несмотря на тяжелый недуг, с годами не только не снижалась, но и становилась все более высокой. Свои лучшие произведения он создавал уже в преклонном возрасте, и даже в таком состоянии, когда у него «пропадала память», после судорожного припадка, и он, по его словам, «забывал имена действующих лиц в своих сочинениях и даже фамилии знакомых людей».
Нередко ему приходилось писать второпях, ради заработка, не имея возможности отшлифовать свои произведения. Приходилось иногда писать и в атмосфере вражды и насмешек, а также в болезненном состоянии после припадка или при расстройстве настроения. Это упорство и трудолюбие помогло ему подняться на вершину литературного искусства, что заставило даже недоброжелателей относиться уважительно к нему и восхищаться его мужеством.
Творчество всегда приносило ему радость, но как писал Шекспир: «Счастья без примеси страданий не бывает». Надо отдать должное Достоевскому, что он даже в трагические моменты жизни не терял чувства собственного достоинства. Но его всегда угнетало сознание, что приходилось, как указывалось выше, чаще всего работать «из нужды», чтобы оплатить долги, из-за этого у него в душе, по его выражению, «из всего запаса энергии оставалось что-то тревожное, близкое к отчаянию».
Плоды его творчества были единственным источником его существования, потому и работал он на износ, не щадя себя, погружаясь полностью в мир жизни своих героев, мир чаще трагический, иногда противоречивый, но близкий ему по его собственной судьбе. На его творчество наложило свой отпечаток тяжелое заболевание – эпилепсия.
Глава 14Болезнь
Мелодией одной
Звучат печаль и радость.
Немецкий философ Артур Шопенгауэр (1788–1860) писал: «Девять десятых нашего счастья зависят от здоровья». Можно представить, как был несчастен Достоевский, страдавший с 18 лет и до конца своих дней падучей болезнью (эпилепсией). Австрийская писательница Мари Эбнер Эшенбах (1830–1916) не без оснований считала, что «самые худшие болезни – не смертельные, а неизлечимые». К таким болезням относилась в тот период эпилепсия – хроническое заболевание с судорожными приступами и постепенным изменением личности. По статистике 2014 года, в мире на сто тысяч населения приходилось от 50 до 60 больных эпилепсией.
У Достоевского припадок всегда протекал по классическому типу. Начинался он обычно с ауры, которая предшествует припадку у 60 % больных эпилепсией. Аура (дуновение ветерка) – мимолетное, почти мгновенное явление, продолжительностью от одной секунды до пяти. Описаны более ста разновидностей ауры: мелькание разноцветных искр или шаров, треск или шум в ушах, приятные или неприятные запахи, чувство жжения или тепла в теле, уменьшение или увеличение предметов и др.
Достоевский сам описал свою ауру в своих сочинениях, в частности в романе «Идиот»: «Я чувствовал полную гармонию в себе и во всем мире, передо мной открывалось что-то необычное, ни земное, ни небесное, оно выше любви, внутренний свет озарял душу. В эти мгновения переживаешь целую вечность, все сомнения растворяются в этом ясном спокойствии. Все волнения и беспокойства умиротворяются, мозг как бы воспламеняется, напрягаются все жизненные силы. Это чувство так сильно и сладко, что за несколько секунд такого блаженства можно отдать десять лет жизни, да, пожалуй, и всю жизнь».
Больные эпилепсией хорошо помнят ауру, но происходящего в это время вокруг них не воспринимают и не запоминают. Внешние проявления ауры у Достоевского описал Н.Н. Страхов, в присутствии которого произошел наэпилептический приступ: «Мы о чем-то оживленно разговаривали. Федор Михайлович одушевился и зашагал по комнате. Он говорил что-то высокое и радостное. Когда я поддержал его мысль, он обернулся ко мне с вдохновенным лицом, показывая, что его вдохновение достигло высшей степени. Я чувствовал, что он скажет что-то необычное и я услышу какое-то откровение. Но он вышел странный, выдал протяжный и бессмысленный звук и без чувств опустился на пол».
Припадки Достоевского описаны многими очевидцами. Громкий крик в начале приступа был следствием судорожного спазма голосовой щели. В тот момент, когда он широко раскрывал рот, окружающие его лица, для предотвращения прикуса языка, обычно успевали вложить между зубами шпатель или черенок ложки, обернутый салфеткой или другой тканью. После крика он падал «как подкошенный», и для предохранения от ушибов ему под голову подкладывали подушку.
После падения начиналась тоническая фаза (тонус – это длительное сокращение всех мышц). Тело сильно вытягивалось и застывало в длительной судороге, голова запрокидывалась назад, дыхание полностью прекращалось, появлялся цианоз (синюшность) губ, реакция на болевые раздражения полностью отсутствовала. В этой фазе не наблюдалось непроизвольного мочеиспускания вследствие спазма сфинктера (кольцевая мышца мочевого пузыря). Через 15–20 секунд (реже – через 30) начиналась клоническая фаза – ритмичные толчкообразные подергивания мышц век, лица, шеи, верхних и, в меньшей степени, нижних конечностей. Через 2–3 минуты судороги затухали, восстанавливалось дыхание, исчезал цианоз. У Достоевского припадки всегда протекали по такому классическому типу, варьировала только их продолжительность.
После припадка Достоевский, по описанию его жены Анны Григорьевны, был оглушен, сонлив, «не осознавал, где находится, терял свободу речи – вместо одного слова произносил другое, и понять его было невозможно». Ощущал слабость, разбитость, боль в мышцах. Упадок сил держался 2–3 дня. Воспоминание о припадке полностью отсутствовало.
Со слов самого Достоевского, он «до мельчайших подробностей помнил, что было до припадка, а вот что было после припадка часто забывал» (амнезия). Свои припадки называл «головной дурнотой» или «кондрашкой». Врачи советовали не приближаться к горячей плите, к глубокому водоему, хотя можно было захлебнуться и в луже, не подниматься на высоту. Поэтому он никогда и нигде не чувствовал себя в безопасности. И ему приходилось контролировать себя и предупреждать всех новых лиц о том, что у него эпилепсия.
Помимо судорожных припадков, у Достоевского были и бессудорожные приступы (эквиваленты припадка). О них он писал друзьям: «За два года до сибирской ссылки во время неприятностей у меня открылась странная и мучительная нервная болезнь – мне казалось, что я умираю, что я в летаргическом сне. Потом эта отвратительная болезнь прошла. Ни в пути, ни в сибирской каторге я ее не испытывал, вдруг почувствовал себя бодрым, свежим, крепким и спокойным, хоть приступы падучей продолжались».
Значительно чаще у Достоевского возникали другие проявления эпилепсии – так называемые дисфории – расстройства настроения. Академик Александр Сергеевич Тиганов так их описывает: «Появляются злобность, недовольство всем происходящим вокруг, все им не по вкусу, ко всему придираются. Течение приступообразное». В дисфории он не прерывал работу, но она взвинчивала его нервную систему.
Достоевский рано начал замечать у себя нарушение памяти. В 1858 году он писал родным из Семипалатинска: «Память стала хуже, лица людей забываю и при встрече не узнаю». Его недуг (падучая болезнь) отразился и на его творчестве, хотя и не в выраженной степени.
По воспоминаниям родных, Достоевский с детства «был золотушного сложения», подвержен, как указывалось выше, «хроническим заболеваниям воздухоносных путей». Но доктор Ризенкампф считал, что Достоевского «больше тревожили нервные страдания». Иногда не спал по ночам, утверждая, что кто-то «рядом храпит», и после этого целый день «был не в духе», «раздражался от всякой безделицы», «выходил из себя». «Я как врач заметил его расстройство, требовавшее медицинского пособия». Это расстройство Ризенкампф связывал с бессонными ночами, несоблюдением диеты».
Раздражительность и недовольство окружающим обычно предшествовали припадку эпилепсии или появлялись после него и держались несколько дней. Иногда такие дисфории возникали независимо от припадка. Их нередко провоцировали различные внешние моменты. Чаще это были служебные или житейские неприятности.
В описании характеров или поступков своих Достоевский нередко прибегал к детализации, но она мало ощущалась из-за гениальности повествования. Его болезненная обида иногда доходила до ненависти к обидчику. В силу инертности нервных процессов (мышления) он долго не мог простить оскорбления. Он жил в том же мире, что и окружавшие его лица, но восприятие этого мира определялось особенностями его личности.
Тургенев знал о болезненном самолюбии Достоевского о его острой реакции на критику, но в силу своей юношеской беспечности не придавал этому значения. Это породило взаимную неприязнь, и они много лет при встрече не подавали руки друг другу.
По воспоминаниям современников Достоевского, его многие не любили, считали злым и раздражительным, желчным. О своей болезни он писал в 1867 году Майкову: «Припадки добивают окончательно, и после каждого я сутками не могу собраться с рассудком. Воображение у меня есть, и нервы есть, а памяти нет».
Некоторые считали, что в его характере «недостает гибкости и слишком много резкости и твердости». Немного было тех, кто хорошо понимал его мятущуюся душу, его настроение, колебавшееся от добродушия до з