– Лучше бы уж сразу расстреляли, – заметил один из тех, кто подвергся этому оскорбительному унижению. Позже, в 1911 году, один врач после убийства Столыпина сказал о существовавших тогда традициях: «Сначала хотят человека запугать, унизить и лишь потом показать свое милосердие». Весь этот фарс, разыгранный полицейской службой и вызвавший глубокое потрясение у молодых людей, был изощренной пыткой, имевшей целью травмировать человеческую психику.
Но для некоторых этот обряд способствовал изменению мировоззрения. Достоевский с этого момента не только уверовал в силу молитвенного слова и в предначертание судьбы, но и полностью переменил свои убеждения. В «Северной пчеле» 23 декабря 1849 года появилось сообщение о наказании Достоевскому: «Отставной инженер-поручик Федор Достоевский за участие в преступных замыслах, распространение письма, наполненного дерзкими выражениями против православной церкви и Верховной власти, за распространение путем домашней литографии сочинений против правительства был приговорен к смертной казни расстрелянием. Но по высочайшей конфирмации (утверждению) был приговорен к лишению всех прав состояния, к ссылке в каторжные работы в крепостях на 4 года с последующим определением в военную службу рядовым».
Достоевский не сразу осознал, что после тяжких нравственных страданий он обрел право на жизнь, хоть и несвободную. Брату Михаилу он написал из крепости: «Я не припомню другого такого счастливого дня. Я ходил по своему каземату в Алексеевском равелине и громко пел, так я рад был дарованной мне жизни». С дороги он написал другое письмо, в котором подробно сообщил об обряде казни: «Я был во второй очереди, и жить мне оставалось не больше минуты. Я ожидал самого худшего. Ах, как мне хотелось жить! В последние минуты только ты был в уме моем. Я не уныл и не пал духом. Жизнь – везде жизнь. Подле меня будут люди. Быть человеком между людьми – вот в чем жизнь».
С такими мыслями оправился Достоевский с другим петрашевцем – Дуровым – в сибирскую каторгу. В течение целого месяца добирались они до места ссылки. Зима была холодной, мороз доходил до 40 градусов. «Я промерзал до сердца», – вспоминал он позже. Достоевского и Дурова 23 января 1850 года доставили в Тобольск. Два брата Достоевского – Михаил и Андрей – тоже подвергались аресту, но вскоре были отпущены «за отсутствием состава преступления».
Глава 6Испытание каторгой
Да ударим туда, где больнее болит,
Да пусть на коленях талант постоит.
Пребывание в Петропавловской крепости и унизительный обряд казни были лишь началом страданий уже известного к тому времени писателя Достоевского. Их продолжением стала сибирская каторга. Удары судьбы он воспринимал как искупление грехов. Но он готов был выдержать любые испытания, лишь бы снова взять в руки перо. На пересыльном пункте в Тобольске ссыльных встретили жены декабристов: Н.Д. Фонвизина, П.Е. Анненкова, Ж.А. Муравьева. Во время короткого свидания они благословили их и вручили всем по Евангелию. Это Священное Писание Достоевский бережно хранил как драгоценность не только в годы пребывания в ссылке и в армии, но и после возвращения в Петербург до самого последнего дня своей жизни.
23 января 1850 года Достоевский вместе с Сергеем Федоровичем Дуровым был доставлен в Омский каторжный острог. Мрачная многонаселенная тюремная казарма подействовала на него угнетающе. Это был очередной в его жизни мощный стресс. Он оказался в гуще людей из преступного мира – с ворами, убийцами, насильниками, бродягами, среди них только трое политзаключенных. С ними он должен был дышать теперь одним воздухом, есть тюремную похлебку и слушать ежедневно рассказы об их вольных и невольных преступлениях. Деревянные нары стали его кроватью без каких-либо постельных принадлежностей, кроме одной подушки. Одеялом служил короткий тулуп, который не прикрывал ноги. Спать ему пришлось в кандалах. Их не снимали с него даже в бане.
Несмотря на тяжелый недуг – эпилепсию, его не освободили от тяжелого физического труда и определили на погрузку в вагонетки алебастра. Достоевский как политический каторжник был лишен не только свободы, но и всех человеческих прав. У него отняли право на свидание с родными, на переписку с ними, право на чтение какой-либо литературы, кроме религиозной, и ему пришлось ежедневно читать Евангелие, многие заповеди которого выучил наизусть. Особенно часто он повторял одну из них: «Молитесь, дабы избежать беды, дабы не смущалось сердце ваше и не устрашался дух. Плоть немощна, а дух всесилен». Евангелие стало его охранной грамотой, талисманом.
Человек, посвятивший себя литературному труду, на несколько лет был лишен возможности заниматься им. Он потерял все, что имел, – звание, права, имущество, свободу. Ему запретили иметь письменные принадлежности, и это было для него, писателя, особенно тяжким испытанием. Он мог только наблюдать каторжную жизнь, фиксировать ее в своей памяти и обдумывать сюжеты будущих романов. Этого стражи порядка не могли ему запретить. От внешнего мира теперь его отделяли острожная стена, опутанная колючей проволокой, да земляной вал, по которому день и ночь ходили часовые. Он мечтал совершить подвиг во имя народа, увидеть торжество свободы, а получил за это каторгу и цепи на ногах и чуть было не лишился жизни.
Наблюдая за жизнью каторжников, Достоевский убедился, что они «вырублены из самого крепкого дерева, и среди них есть характеры глубокие, сильные, которые нельзя не уважать». Благодаря своей интуиции он безошибочно узнавал тех, кто случайно оступился, а кого заставили совершить преступление крайние обстоятельства, таких он считал «правыми, но более несчастными, чем другие». После трех дней адаптации к новым условиям Достоевский, одетый в тулуп с желтым тузом на спине, рукавицы и шапку, с группой каторжников отправился на работу. Никаких скидок не было ни на его дворянское происхождение, ни на тяжелое заболевание, ни на его литературную известность. Ему пришлось работать наравне с другими каторжниками: расчищать снег, растирать алебастр, загружать его в тележки, затем, сгибаясь под ее тяжестью, отвозить к месту ее разгрузки. Выбиваясь из сил, Достоевский повторял слова древнегреческого баснописца Эзопа: «Есть люди, доля которых тяжелее твоей». И это приносило ему моральное облегчение. Вечером также под конвоем и в кандалах он вернулся в казарму, где царил другой мир жизни, доселе ему неведомый.
Потянулись унылые и однообразные дни каторги, а тот прежний мир, в котором он жил 28 лет, теперь стал отдаляться от него, уступая место страшной реальности настоящего. И казалось, исчезла грань между концом его свободной жизни и началом каторжных страданий.
Находившийся вместе с Достоевским петрашевец Дуров Сергей Федорович крайне тяжело переносил условия каторги, хоть был всего на 5 лет старше Достоевского. Вошел он в казарму бодрым и здоровым, но вскоре стал «гаснуть, как свеча» и вышел из нее инвалидом. Однако его не покидал оптимизм, и тяжкое бремя ссылки он скрашивал шутками и остротами.
Вскоре Достоевский на себе испытал жестокосердие острожных служителей. Несмотря на периодически появлявшиеся эпилептические припадки, его не освобождали от тяжелого физического труда. После одного из них, наиболее продолжительного, он не смог выйти на работу. Плац-майор Кривцов Василий Григорьевич, которого каторжники называли «зверем в образе человека», наказывал за малейшее нарушение правил, даже за сон на левом боку и храп в ночное время. Он приказал подвергнуть Достоевского за невыход на работу телесному наказанию, несмотря на то что тот после припадка был еще оглушен, слаб и не мог самостоятельно передвигаться. Его стащили с нар и под руки повели к месту наказания. Он шел нетвердой походкой, с трудом переставляя ноги. Караульный сообщил о бесчинстве Кривцова коменданту крепости Александру Федоровичу де Граве, который прибыл в острог и приказал поместить Достоевского в лазарет, а заболевших каторжников впредь на работу не посылать. Кривцов отделался только порицанием.
В лазарете Достоевский познакомился с доктором И.И. Троицким, который оставил короткое описание его болезни, особое внимание обратил на «неровный пульс, как у людей нервного темперамента», ревматизм в ногах и падучую болезнь». Но даже после пребывания в лазарете Достоевского не освободили от тяжелой физической работы. Он терпеливо переносил все испытания, не роптал на судьбу. Жив был его жизнелюбивый дух, в котором не оставалось места для безнадежности. Он надеялся, что жажда жизни и горячие молитвы, которые (он был уверен) спасли его от смертной казни на Семеновском плацу, помогут ему выдержать каторжные условия, хоть ему помогали не только молитвы, но и заложенные природой инстинкт жизни и инстинкт самосохранения.
Закованный в кандалы, лишенный всех человеческих прав, Достоевский нашел в себе силы приспособиться к почти нечеловеческим условиям существования. Первое время он был молчалив, угрюм, замкнут, с соседями по казарме мало общался, жил в мире собственных мыслей. По воспоминаниям его современников, «ходил с опущенной головой, шапку нахлобучивал до самых бровей. Каторжане его не любили, но признавали авторитет». Только через несколько месяцев, благодаря интуиции и наблюдательности, он научился в массе каторжников определять тех, кто, имея благородную душу, оступился случайно. Такую душу он обнаружил в лице одного молоденького паренька – татарина из Дагестана по имени Алей. Он был неграмотным, и Достоевский стал обучать его чтению по единственному доступному учебнику – Евангелию. Письму научить не мог из-за отсутствия письменных принадлежностей.
Чуть ли ни с первого дня пребывания в Омском остроге Достоевский начал отсчитывать дни и даже минуты, приближавшие его к освобождению. Его не покидала твердость духа, ведь у него еще не все было отнято, а, как писал американский писатель Кристиан Боуви, «осталось еще будущее».