Новое мировоззрение
Россия, Родина, страна родная,
Ужели мне навеки суждено
В твоих снегах брести, изнемогая,
Бросая в снег ненужное зерно.
Судьба уносила политического каторжника Достоевского всё дальше от того страшного времени, когда он отсчитывал последние минуты своей жизни, стоя у эшафота. День его освобождения из Омского острога приближался, и одновременно душа его освобождалась от тягостных дум.
Наконец, этот счастливый день наступил. В марте 1854 года упали с его ног тяжелые кандалы. «А мне захотелось поднять их, подержать в руках и взглянуть на них в последний раз», – вспоминал позже об этом событии теперь уже бывший каторжник Достоевский. Сбросив кандалы, он почувствовал непривычную легкость, но по многолетней привычке первое время передвигался медленно, шаркая по земле.
С первых же минут его охватило радостное волнение. Все пережитые душевные страдания, связанные с пребыванием на каторге, все мелкие и крупные обиды и неприятности потускнели перед могучим чувством свободы. Хотя свобода оказалась относительной. Сразу после выхода из Омского острога Достоевский был отправлен по этапу (путь следования ссыльных) в Семипалатинск для отбывания военной службы рядовым в 7-й батальон отдельного Сибирского корпуса. Для него началась пятилетняя военная муштра, которая была лишь немногим легче каторги. Но для него стала счастьем и эта относительная свобода.
Каторга сыграла и положительную роль, она способствовала духовному перерождению Достоевского. «Каторга дала толчок к перерождению его души» (В.В. Дурилин). Хотя переворот в его сознании произошел еще до каторги, в то роковое утро, когда он стоял на Семеновском плацу в ожидании смертной казни и мысленно обращался с молитвой к Богу. Сильное нравственное потрясение способствовало изменению его мировоззрения. Наступило, по его мнению, «пробуждение мысли». Он не умер, он остался на земле, хоть и закованный в кандалы. С этого времени сила «молитвенного слова» закрепилась в его сознании на всю жизнь. «Всевышний послал мне испытания для того, чтобы я познал истину и правду жизни», – говорил позже Достоевский своим друзьям. Он нашел в себе мужество отказаться от своих прежних идеалов, поняв, что им не суждено было воплотиться в жизнь. Он не добился улучшения жизни для народа и чуть было не потерял свою. Он понял, что «ничего нет труднее, как войти в доверие к народу. Мне для этого потребовалось 2 года, – писал Достоевский в одном из писем к генералу Э.И. Тотлебену. – Долгий опыт, тяжелый и мучительный, протрезвил меня и переменил мои мысли. Тогда я слеп был, верил в теории и утопии».
Возможно, если бы у Достоевского не было этого нравственного потрясения, то не появились бы и романы, поражавшие читателей психологической глубиной.
Хотя в тот период он не только заблуждался, но имел и благородные намерения – изменить положение бесправного народа, обучить все неграмотное население страны. Юрист и дипломат Александр Егорович Врангель (1833–1915), с которым Достоевский познакомился во время прохождения военной службы в Семипалатинске, писал в своих воспоминаниях: «Достоевский считал, что делать политический переворот преждевременно, а о конституции при невежестве народа и думать смешно. Источником справедливости он считал религию».
Мировоззрение не есть что-то застывшее, оно меняется с возрастом человека и по мере развития общества. Побывав в условиях каторги, Достоевский пришел к заключению, что «простой российский народ не имеет понятия о наших преступлениях. То дело, за которое мы пострадали, народу не нужно». Это обстоятельство тоже стало одной из причин изменения его мировоззрения, и он стал призывать «к покорности и всепрощению».
Тяжелые испытания, которые Достоевский претерпел в Омском остроге, не только изменили его мировоззрение, но и помогли создать бессмертные художественные произведения. С каторги Достоевский вышел, по его мнению, «с чистой душой и просветленным умом».
Некоторые обвиняли его в неустойчивости взглядов, но это была лишь смена мировоззрения под влиянием чрезвычайных обстоятельств. Он пересмотрел свои идеалы и отказался от своих прежних замыслов с таким же мужеством и непоколебимостью, с какими раньше защищал их. Воспользовавшись тем, что ему разрешена была переписка, Достоевский сразу же, впервые за четыре года, написал несколько писем родным, друзьям и знакомым. В письме к жене декабриста Н.Д. Фонвизиной были такие откровенные признания: «Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен. В эти минуты я люблю людей и нахожу, что и другие любят меня. И в такие минуты я сложил в себе “символ веры”, в котором для меня все ясно и свято. Этот символ прост: верить, что ничего нет прекраснее, глубже, сильнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа».
Молитвы и Евангелие стали частью повседневной жизни Достоевского. Даже татарскому юноше Алею он сумел внушить любовь к Христу, и тот, прощаясь с ним в Омском остроге, сказал, что он «из каторжанина сделал его человеком», и он стал жить по христианским законам. В письме к брату Михаилу Достоевский подробно описал свое пребывание в Омском остроге: «Жить нам было очень худо. На работу мы выходили и в ненастье, и в слякоть, и в зимнюю стужу. В казарме летом духота нестерпимая, а зимой холод невыносимый. Всюду шум, брань и крики. Ругались утонченно, художественно. С сумерек до рассвета казарму запирали, и выйти за нуждой было нельзя: в сенях ставили ушат. И это все 4 года без перемен».
О своей жизни в Семипалатинске во время прохождения военной службы Достоевский писал, что она «была сносной и отношения добросердечные, живу я здесь уединенно, по обыкновению от людей прячусь, к тому же я 5 лет был под конвоем, поэтому великим наслаждением было остаться одному».
И здесь на вольном поселении молитва и Евангелие продолжали оставаться его «охранной грамотой». Благодаря «Священному писанию» он, по его словам, «понял самого себя, русского человека понял, потому что я сам русский, хоть и один из русского народа». Достоевский изменил свои убеждения, но «не изменил совести честного человека». По выходе с каторги Достоевский сразу же стал заниматься литературным творчеством: написал два небольших сочинения – «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково», начал писать «Записки из Мертвого дома», в которых описывал эпизоды из пребывания в Омском остроге. Отдельные главы из этой книги он в 1857 году прочитал Петру Петровичу Семенову-Тяньшанскому (1827–1914), в то время еще просто Семенову. Тянь-Шанским он стал в 1868 году после путешествия в 1856–1857 гг. в горную страну. Позже Семенов писал о Достоевском, что пребывание его в «Мертвом доме» «сделало из талантливого писателя великого писателя-психолога».
В Семпалатинске Достоевский службу проходил под началом ротного командира Гейбовича Артемия Ивановича. В 1857 году у них установились дружеские отношения. Дочь Гейбовича – Зинаида Артемьевна Сытина в своих воспоминаниях о Достоевском характеризует его как «добрейшего и высоконравственного человека, хорошего семьянина и верного друга». Она писала позже, что Достоевский много денег тратил на бедных, «долго содержал в Семипалатинске слепого старика татарина с семьей, снабжал провизией и деньгами», «помогал одному отставному солдату поляку».
За 4 года пребывания на каторге Достоевский не видел почти ни одного женского лица, не удостоился ни одной женской улыбки. Будучи на вольном поселении, 35-летний Достоевский встретил 30-летнюю замужнюю женщину Исаеву Марию Дмитриевну. Ее судьба тоже оказалась трудной – муж страдал хроническим алкоголизмом, и она фактически одна воспитывала 9-летнего сына. К Достоевскому она прониклась не только уважением, но и состраданием, как к человеку, претерпевшему много лишений. Они оба нуждались в нравственной поддержке и в человеческом участии. Достоевский нашел в ней сочувствующую душу.
Их роман напоминал шекспировского героя: «Она меня за муки полюбила, а я ее за состраданье к ним». Муж Марии Дмитриевны скончался 4 августа 1855 года, после чего Достоевский получил разрешение батальонного командира Белихова на вступление в брак. Обвенчались они 6 февраля 1857 года в Кузнецке, а через две недели, 20 февраля, молодожены вернулись в Семипалатинск.
К этому времени Достоевский уже имел звание унтер-офицера. Несмотря на то что служба в армии была нелегкой, он находился, по воспоминаниям Семенова-Тяньшанского, «в самом лучшем настроении и надеялся на амнистию и на возвращение гражданских прав новым императором Александром II». Друзья Достоевского – Григорович, Плещеев и др. стали хлопотать о его освобождении. «Неужели этот замечательный человек погибнет здесь в солдатах»? – возмущались они. Григорович советует сестре обратиться с просьбой о возвращении свободы Достоевскому к генерал-лейтенанту Леонтию Васильевичу Дубельту (1792–1862), который с 1839 по 1856 г. был начальником 3-го жандармского управления, или к князю Алексею Федоровичу Орлову (с 1844 по 1856 г. шеф жандармов). Их хлопоты оказались успешными.
Глава 8Новые испытания
Возможно ль вновь кружить в житейской круговерти,
Когда ты был на волосок от смерти?
После кончины императора Николая I Достоевский жил надеждой на амнистию. Она последовала от Александра II 17 апреля 1858 года, когда Правительствующий сенат получил указ императора о возвращении Достоевскому «прав потомственного дворянства». Но разрешения на отставку ему пришлось ждать еще около года. Только 18 марта 1859 года он получил право на свободную жизнь. Но свобода, как и освобождение с каторги, была условной и далеко не полной. За ним продолжался негласный полицейский надзор, запрещено было проживание в Петербурге. После отставки он избрал местом своего пребывания Тверскую губернию как ближайшую к Петербургу. Но друзья и родственники продолжали хлопотать о его возвращении в столицу, которое ему было разрешено только 2 декабря 1859 года. За каторгой теперь навсегда закрылась дверь, но ее мрачная тень еще много лет будет преследовать бывшего каторжника. Первое время он вздрагивал от громких окриков, от скрежета металла, напоминавшего звон кандалов.