Некоторые горожане по давно сложившейся традиции считали театр «делом богопротивным, еретическим», отождествляя его с ерническими и порой бесстыдными скоморошьими игрищами. Испокон веку привычны были к иным развлечениям: хороводам, песням, кулачному — сам на сам или стенка на стенку — бою, медвежьей потехе. На святках компании ряженых — в харях (масках) и костюмах — с музыкой и шуточными песнями ходили по улицам, — правда, потом, в праздник крещения, многие из гуляк, чтобы очистить себя от такого греха, окачивались холодной водой, а иные купались в прорубях… С языческих же времен сохранился обычай на масленицу заниматься колядованием. Толпы фабричных с бубнами, погремушками, рожками, балалайками отправлялись по зажиточным домам с поздравительными куплетами, за что получали угощение.
А тут вдруг пошло в ход на новый лад удуманное ряженье, комедиальная потеха — не иначе бесовская!
Случалось, что противники от слов переходили к делу. Так, например, 8 января 1750 года Федор Волков со товарищи производили комедию в доме пригласившего их ярославского купца Григория Серова. И вот, когда спектакль кончился и гости стали расходиться, на них было совершено злокозненное нападение, которым руководил содержатель ленточной фабрики Григорий Гурьев со своими «фабрищиками». Из подкативших трех саней (сбивших при этом жену Алексея Волкова) выскочили человек двадцать и набросились на толпу зрителей, смотревших спектакль.
Однако ничто не могло остановить или запугать Волкова и поверивших в него друзей-соратников. Из очередной своей поездки в Петербург он вернулся полный новых впечатлений и замыслов. Ему удалось побывать на спектакле «Синав и Трувор» в исполнении кадетов Шляхетного корпуса.
Потрясение, произведенное трагедией молодого русского драматурга Александра Сумарокова «Синав и Трувор», переломило сомнения, до той поры не покидавшие Федора Волкова. Отныне он твердо решил: «Играть станем не от случая к случаю, а создавать будем театр регулярный, постоянный. Теперь и репертуар побогаче сделаем». Он привез из столицы сразу три новые пьесы: сумароковские «Хорев», «Гамлет», «Синав и Трувор».
Амбар кожевенный поначалу, может быть, и неплох был, но все же неудобен, тесен, холодам подвержен. Потребна, значит, особая комедийная хоромина. Как тут быть?
Надо отдать должное ярославцам: они поддержали своего земляка. Образованные слои городского общества сочли возможным выделить пожертвования на постройку здания для комедиантских представлений. Много значило благожелательное отношение к лицедейству воеводы М. Бобрищева-Пушкина, группы дворян и купцов. Майков в принадлежавшей ему Полушкиной роще (к городу примыкающей) предоставил место для стройки. Новый деревянный театр поднимался на глазах.
Так Федору пришлось стать и архитектором — комедиальная хоромина возводилась по его проекту. Впрочем, давно примечали, что он — мастер на все руки. Был не только головой всему делу и исполнителем основных ролей, но и режиссером, декоратором, бутафором, капельмейстером, подбирал и сочинял музыку. Все спорилось у него, и друзья не могли надивиться легкости и быстроте, с которыми Федор работал, находил и привлекал к делу полезных людей.
Прослышав, что Волков в живописи и резном деле искусен, пришел к нему с поклоном староста Николо-Надеинской церкви, попросил исправить иконостас, врата царские в алтаре обновить. «Что же, почему богоугодному делу не пособить?» — отвечал Федор. Через короткое время явился к заказчику с эскизами, чертежами — понравились. Взялись за дело мастера из богомазов, да и сам Федор не отставал от них — фигурки и узоры по дереву выстругивал весьма бойко, удивлял бывалых своих напарников. Иконостас, в ту пору созданный, и по сей день украшает алтарь храма.
От управления доставшимся по наследству полушкинским хозяйством, от заводского произвождения Федор совсем отошел, все дела передав под начало брата Алексея. Иные хлопоты поглощали силы — подходило к концу строительство комедийной хоромины. Волковская труппа денно и нощно учила новые пьесы, подновляла и прежний репертуар. Никогда еще на Руси не создавалось театров на средства зрителей, до того времени миром строились только храмы да крепилась оборона в лихие годы смуты или нашествий.
Тут как раз и новый указ о театральных развлечениях вышел. Из магистратской канцелярии Иван Иконников и Яков Попов бумагу принесли. Оказалось, охотников до играния комедий в разных местах числом прибывать стало. И по сему случаю повелела императрица по прошениям обывателей, «которые похотят для увеселения частные компании и вечеринки с пристойною музыкою или для нынешнего предыдущего праздника русские комедии иметь, в том позволение им давать и воспрещения не чинить».
В январе 1751 года состоялось открытие нового театрального дома. В назначенный день множество горожан направилось к Полушкиной роще, были и именитые гости, среди них — воевода, бургомистр. Чтобы хоть частично оправдать затраты, положили взимать с приходящих плату. Лучшие места — двадцать пять копеек, на дальних скамьях — гривенник.
Федор решал, чем же, какой пьесой открыть театр, украсить праздник. Зрители на святках любят, разговевшись, повеселиться, покуражиться, потехи ждут. Но разве серьезному сценическому делу к лицу во след скоморошеству и дурачествам балаганным идти? Нет, быть тому не должно. Действо позорищное человеку не только в развлечение, но и в пользу обращать надобно; в исстари заведенных при духовных школах театрах разумного обычая этого крепко держались.
На открытии ярославские лицедеи показали нравоучительную мистерию Димитрия Ростовского «О покаянии грешного человека». Заглавную роль играл Федор Волков.
…Поднялся вверх скромный холщовый занавес — и глазам зрителей предстал страждущий Грешник, в настроении мрачном и угнетенном. Длиннополый кафтан его испещрен черными лоскутами с именованиями всех грехов, в которых он пребывает. Появлялась одетая в белое (цвет невинности) платье фигура, увенчанная венком из цветов. Это Совесть. Она подносила Грешнику зеркало, но тот, не желая видеть своих грехов, отворачивался. Совесть не унималась — зеркало снова находило взгляд преследуемого и обличало его. Смятение овладевало Грешником.
В этот момент в глубине сцены показывался озаренный лучами света Ангел-хранитель. Грешник умолял его приблизиться и подать хоть какое-нибудь утешение. Но Ангел в гневе отвергал эти мольбы. И тотчас в левой стороне сцены отверзлась завеса, открывшая вход в ад. Выбежавшие оттуда черти окружали Грешника. Приплясывая, они пели злорадные куплеты, терзали свою добычу и начинали уволакивать ее в ад. Неожиданно являлось Правосудие — обоюдоострым мечом оно останавливало разгулявшихся чертей и прогоняло их. Грешник бросался на колени и предавался раскаянию. В слезах он молил о прощении. Растроганный Ангел-хранитель медленно приближался к несчастному, и постепенно черные заплаты с названиями его прегрешений и пороков начинали опадать, открывая белое платье.
Всему дивились зрители в этом спектакле: слаженности действа; увлекающей, искусно украшенной наглядности смысла — добродетельного и просветляющего; доходчивой чувствительности страстей и прений между действующими лицами; пению трогательному. Поражали и машинистские ухищрения: облака движущиеся; герои, в пространстве парящие; люки провальные. Всякий ли сразу мог догадаться, что персонажи спускались «с неба» при помощи железных «проножек», прикрепленных к кушаку.
Но, быть может, еще более, чем ярославцы, изумлен был зрелищем один столичный гость, которого пригласил на спектакль воевода: прибывший в Ярославль (для расследования злоупотреблений по винным и соляным откупам) сенатский экзекутор И. Игнатьев. Он в дальнейшем не раз еще побывал на спектаклях волковской труппы. А по возвращении в Петербург рассказывал об увиденном генерал-прокурору Н. Ю. Трубецкому и другим сановным лицам. Трубецкой не преминул доложить новость императрице.
…В столице тогда не было русского театра. Продолжали наезжать французская драма, итальянская оперно-балетная труппа, в которой «пели девки-итальянки и кастрат», выступала немецкая «комедиантская банда» под директорством Пантолона (Петра) Гильфердинга. Необходимость же в создании собственного национального театра чувствовалась все острее. Он потребен был и для поднятия престижа государства, и для организации зрелищ, доступных разным слоям городского населения и способных выполнять просветительскую миссию в благонамеренном духе, служить приятному времяпрепровождению. Искало удовлетворения и чувство национального достоинства, уязвленное давностью европейских театральных заведений и традиций.
Обнадежили было спектакли в петербургском Шляхетном корпусе, но они не поднимались выше любительского уровня. Да и воспитывали кадетов не для сценической деятельности. Не дали желаемых результатов также просмотры «партикулярных» трупп, подвизавшихся на святках и в масленицу в обеих столицах. Вот тут-то и вспомнили о ярославцах.
Разговор зашел в кругу императрицы на новогодних празднествах, когда кто-то вновь посетовал на отсутствие русского театра. Елизавета Петровна, решившись вызвать в Петербург дальних провинциальных лицедеев, приказала действовать «в самой скорости». Великий пост в тот год начинался рано, и хотелось посмотреть ярославцев до его наступления.
Пятого января Сенат сообщил Главному магистрату о том, что всепресветлейшая, державнейшая, великая государыня императрица Елизавета Петровна, самодержица всероссийская, всемилостивейше указать соизволила «ярославских купцов Федора Григорьева сына Волкова, он же и Полушкин, с братьями Гаврилом и Григорьем (которые в Ярославле содержат театр и играют комедии) и кто им для того еще потребны будут, привесть в Санкт-Петербург, и того ради в Ярославль отправить отсюда нарочного, и что надлежать будет для скорейшего оных людей и принадлежащего им платья сюда привозу, под оное дать ямские подводы и на них из казны прогонные деньги».
Посланный нарочным сенатской роты подпоручик Дашков уже двенадцатого января явился в Ярославль, где произвел немалый переполох. Повеление императрицы заставило местные власти действовать с непривычной им стремительностью. Тотчас Федор Волков был призван в магистрат. «Сколько времени потребно на сборы?» — строгим голосом спросил Дашков. Федор от неожиданности замешкался, стал в уме прикидывать сроки. «Через час чтоб реестр был числу людей, подвод и снаряжению, выезжаем завтра», — прервал его размышления отличавшийся исполнительским рвением молодой подпоручик, в сознании которого крепко сидел наказ делать все наискорейшим образом.