Я. Васильев. С оригинала М. И. Махаева.
Проспект вниз по Неве от Невского моста между Исаакиевской площадью и кадетским корпусом.
Гравюра резцом и офортом. Середина XVIII в. Фрагмент.
В дверях больших сеней (так тогда называли вестибюль) караульные солдаты проверили предъявленный Волковым ордер. Федор с любопытством оглядывал колоннаду, поставленные в нишах античные скульптуры, проходящих мимо кадетов в зеленых мундирах. Вдруг со стороны расположенной в глубине парадной дубовой лестницы с черными чугунными перилами послышался стук башмаков, раздались восклицания. Навстречу Федору бежал Дмитревский. Друзья расцеловались. Иван, торопясь, объяснял, что сейчас (только что пробило двенадцать) время обеда, а потом до двух часов он будет свободен — тогда и наговорятся. Еще раз обняв товарища, Федор двинулся по лестнице наверх — в кабинет директора корпуса князя Б. Г. Юсупова, представляться и объяснять задержку с прибытием.
Федора и Григория зачислили в штат первой роты и там же предоставили отдельную камору. Поставили на довольствие и выдали обмундирование.
Корпус, основанный в 1731 году, имел резко выраженное сословное направление — в него могли быть приняты лишь дворянские дети. Потому называли его еще Рыцарской академией. Не дворянского происхождения певчих и разночинцев-ярославцев определили сюда в виде исключения — по высочайшему повелению. Программа обучения отличалась известной широтой: помимо фортификации, артиллерии, шпажного действа и лошадиной езды (будущие актеры этими предметами, естественно, не занимались), преподавались: чужестранные языки, история, география, грамматика, юриспруденция, обучение правильному в письме стилю и складу, риторика, мораль, геральдика, а также танцы и музыка.
Фрагмент.
Однако, по крайней мере первые десятилетия существования корпуса, кадетов не обременяли не только суровой, но и сколько-нибудь систематической выучкой. На практике ни один предмет не был общеобязательным.
Итак, снова Федор Волков в учебном заведении, на сей раз — привилегированном. От режима, который в корпусе заведен и сходен отчасти был с порядками в Заиконоспасской академии, он успел отвыкнуть. Вечерние спектакли редко раньше десяти-одиннадцати часов оканчивались, соответственно и спать актеры ложились сравнительно поздно. А в корпусе уже в девять вечера зорю бьют и ко сну отходят. Подъем без четверти пять утра, потом молитва в ассамблейной зале, завтрак. От шести до десяти — занятия в классах, от десяти до двенадцати — посещение рекреационных залов, где назначены танцы, фехтование и вольтижировка (гимнастика). От двух до шести вечера снова классы.
Федор, пользуясь свободой выбора предметов, внимание свое обратил на те, что могут пуще других пригодиться в сценическом деле. Он ходил на уроки музыки, танцев, фехтования. Продолжал совершенствоваться в рисовании, изучал иностранные языки. Почти сразу же включился и в занятия драматическим искусством, которыми кроме упомянутых кадетских офицеров-наставников руководил и А. П. Сумароков. Вскоре же в знак особого расположения подарил драматург Федору экземпляр своей книги с трагедиями «Хорев» и «Гамлет». Экземпляр дошел до наших дней, сохранилась и надпись — рукой Волкова, характерным его твердым, с отдельными размашистыми линиями, почерком удостоверено: «Подарена от его высокородия брегадира Александра Петровича Сумарокова актиору русскова театра Федор Волкову, июля 31 дня 1754 года».
Бывший дворец Меншикова, где размещался кадетский корпус.
Современное фото.
Как и прежде, книги оставались его страстью. На них он тратил все свое не столь уж большое жалование, а иной раз, не колеблясь, закладывал носильные вещи, лишь бы не упустить необходимый печатный труд. Покупал наставления по драматическому искусству, по технике декораций, пьесы Сумарокова и Ломоносова, словари, учебники. Некоторые из них выписывал из-за границы. Помимо театральных занятий в корпусе, он стал трижды в неделю ходить в Немецкий театр — Комедиальный дом на Большой Морской улице — «для научения тражедии». Это также требовало денег. Волков покупал билеты на вторую галерею — они стоили двадцать пять копеек с персоны (на первой галерее билет стоил один рубль, в партере — пятьдесят копеек, «последние места» — пятнадцать копеек). В прошениях о дополнительных выплатах денег, адресованных канцелярии корпуса, актер указывал и на задержки жалования, и на необходимость выкупить из заклада вещи, заложенные либо на его «содержание», либо на приобретение книг. Книги же стоили исключительно дорого. По ведомостям расходов Волкова, оплаченных канцелярией корпуса, шесть «печатных тражедий» обошлись в четыре рубля восемьдесят копеек, два французских лексикона (словаря) и грамматика — в четыре рубля. За покупку «клавикордов и струн» уплачено пять рублей девяносто шесть копеек. А за зеркало «для трагедии и обучения жестов» ушла десятая часть годового жалованья — десять рублей.
Никто никогда не видел Волкова в праздности. Он всем жертвовал главному — учебе. Настойчивость, упорство, решительность его характера обнаруживались в большом и малом. Когда однажды не хватило денег на покупку важных иностранных книг, он без колебаний заложил свою лисью епанчу и плащ красного сукна, получив под заклад тридцать два рубля.
А разве не характеризуют красноречиво Волкова ведомости с оценками по предметам, которые он посещал. Против большинства из них проставлено единодушно выраженное признание: прилежен, понятен, способен и впредь хорошая надежда есть. В корпусе он усовершенствовал знание немецкого и французского языков, «нарочито» переводил с российского на немецкий. Блеснул своими способностями в рисовании — «ландшафты и позитуры» тушью «малевал нарочито хорошо». Особое прилежание обнаружил в игре на клавикордах и в пении — свободно исполнял менуэты, польскую и итальянскую музыку, пел итальянские оперные арии. Усердно посещал танцкласс: здесь обучали менуэтам — простым и с вождением; танцам польскому и лабретань; а кроме того — позитуре (пластике) и диспозиции; деланию поклонов и реверансов. Ходил Федор и на уроки фехтования.
Волков спешил: в феврале 1754 года ему пошел двадцать седьмой год. Он жадно пополнял образование. Впрочем, торопился Волков всю свою жизнь. Он и прожил ее как бы на одном дыхании, в неукротимом и стремительном взлете, размашисто и безоглядно двигаясь навстречу призванию, без остатка развертывая свой талант и душевные силы. По свидетельству Н. И. Новикова, «в бытность свою в Кадетском корпусе употреблял он все старания выйти из оного просвещеннейшим, в чем и успел совершенно».
С поступлением братьев Волковых в кадетский корпус заметно оживилась сценическая жизнь той маленькой группы из певчих и ярославцев, которой вменено было подготовить трагедию. Теперь появилась возможность эту подготовку — выбран был «Синав и Трувор» — довести до полного окончания и показать спектакль зрителям. Репетиции вели в соседнем здании — бывшем головкинском доме (его еще называли Оперным домом, поелико в нем долго жили певчие и имели место попытки исполнять оперы).
Там и состоялась долгожданная премьера — 2 июня 1754 года. Спектакль понравился императрице. Через короткое время состоялось еще несколько представлений.
Эти спектакли таили зародыш будущего государственного регулярного театра. Ядром труппы стали четверо ярославцев во главе с Федором Волковым. С этими комедиантами и стали продолжать занятия, с января 1755 года освободив их от обязательного посещения уроков в корпусе.
На этот счет непосредственному над ними начальнику подполковнику И. Ф. Зихгейму директор Б. Г. Юсупов направил особый «ордер»: двух певчих и четырех комедиантов, «которые тражедии и протчее на театре уже представляют, в классы ходить не принуждать, а когда они свободу иметь будут и в классы для обучения наук ходить пожелают, то им в том не препятствовать». Остальных певчих велено было обучать наукам, иметь неослабное над ними смотрение и «из корпуса их никуда не выпущать».
Под руководством Сумарокова и других театральных педагогов актеры осваивали классицистскую школу игры. Классицизм требовал от исполнителя большой культуры, отточенного мастерства, надобных для понимания идей пьесы и донесения их до зрителей. Усвоение русским театром классицистской эстетики, обобщавшей опыт западноевропейского театра, помогало совершенствовать актерское искусство.
Была разработана целая система сценической игры со множеством правил, подробной регламентацией приемов пластики, движения, мимики, декламации. Эта система оказалась отчасти уже знакомой Федору Волкову — по спектаклям в Заиконоспасской академии, — ибо правила школьного театра формировались под воздействием классицизма. Теперь предстояло шлифовать обретенное, нарабатывать, упражнять новые, более изощренные приемы и средства.
Классицизм требовал от актера подражать «прекрасной природе», показывать жизнь в «очищенном от житейских, будничных проявлений виде, в формах идеализированных». Считалось недопустимым «подражать простому естественному разговору», ибо нарушатся «правила красоты». Пластику рекомендовалось тренировать перед зеркалом.
Ученики собирались в свободной классной комнате по двое-трое и, сверяясь с наставляющими текстами, занимались выступкой, жестикуляцией…
Нетрудно было согласиться, например, с советом, чтобы, находясь на подмостках вместе с партнерами, актер не думал, что он один ходит по сцене, и, если он не главное действующее лицо, не занимал бы господствующего положения. Труднее было поверить, особенно Федору Волкову с его взрывным, бурным сценическим темпераментом, в то, что каждое чувство имеет якобы лишь одну, раз и навсегда данную, «идеальную» форму выражения. Классицистская манера предусматривала точную заданность приемов — они были «раскреплены» по человеческим страстям и настроениям.
Наступал черед Ивана Дмитревского, и он садился за чтение трактата, а Федор, посматривая в зеркало, демонстрировал позы.