— Что надо делать при удивлении? — спрашивал Иван.
Федор поднимал обе руки и прикладывал их к верхней части груди ладонями наружу.
— А при выражении отвращения?
Федор поворачивал лицо в одну сторону, а руки — в противоположную, как бы отталкивая от себя нечто ненавистное. Дмитревский вновь склонился над книгой, перевернул несколько страниц. Волков заглянул через его голову в текст:
— Вот-вот, прочти-ка, что говорится о декламации и о разнообразии аффектов.
— «Декламация должна быть естественной… только в виду большого количества слушателей и отдаляющего их расстояния, голос надо давать значительно выше и сильнее…»
— Хватит, — перебил Волков. — Давай от риторики к действию перейдем. Прочту-ка я тебе лучше монолог Трувора из четвертого действия…
Федор отошел в угол, поправил прядь волос, прислонился рукой к стене, помедлил и вдруг порывисто обернулся к Дмитревскому. Тот не узнал его лица — столько отчаяния запечатлелось в нем, в глазах стояли слезы. Волков начал читать. Это был последний монолог несчастного, которого брат Синав — правитель Новгорода — приговорил к изгнанию, чтобы разлучить с Ильменой, которую сам хотел взять в жены.
В глазах моих, увы! свет солнечный темнеет,
Хладеет кровь моя и сердце каменеет,
Трепещет дух во мне, вздымаются власы.
О рок! о грозный рок! о бедственны часы!..
Едва Волков кончил монолог, как в тот же миг за его спиной раздались аплодисменты. В дверях стоял А. П. Сумароков. Прижимая локтем папку в сафьяновом переплете, он восторженно хлопал в ладоши:
— Ну и силушкой наградила тебя, Федор Григорьевич, природа. Я как будто сызнова текст свой восчувствовал. Вот что значит, когда сердцем говорит человек!
Сумароков подошел, крепко обнял Федора, увидел на столе раскрытый трактат, улыбнулся:
— Молодцы! Упражнения телу и говорению сценическому нужны ежедневные. Позитурное искусство — украшение лицедея. А все же естество выше искусства! Впрочем, Волков про это не хуже меня знает.
Александр Петрович раскрыл принесенную папку, вынул оттуда лист гербовой бумаги и с торжественным видом протянул Волкову:
— Читай, указ только что подписан…
Глаза Федора быстро бежали по каллиграфически написанным строчкам, а в душе поднималась волна горячей радости: «Повелели мы ныне учредить русской для представлений трагедий и комедий театр, для которого отдать головкинский каменный дом, что на Васильевском острову, близь кадетского дома. А для оного повелено набрать актеров и актрис: актеров из обучающихся певчих и ярославцев в кадетском корпусе, которые к тому будут надобны, а в дополнение еще к ним актеров из других неслужащих людей, также и актрис приличное число… Дирекция того Русского театра поручается от нас брегадиру Александру Сумарокову…» Передал лист Дмитревскому, смотрел счастливыми глазами на Сумарокова.
У того на губах играла победная улыбка:
— Пробил наш час, Федор Григорьевич. Давно сей минуты ждали. Трудов немало ради нее положили, но еще более предстоит их впереди.
И Александр Петрович заговорил о множестве дел и забот, которые им с Волковым придется решать безотлагательно. Надо умножить труппу, репертуар новый готовить, декорации и костюмы заказывать. А денежное содержание новому театру назначено явно небогатое — пять тысяч рублей в год…
Однако до публичного открытия нового «Российского театра» было еще далеко. Сумароков и правая его рука, Федор Волков, вязли в хлопотах. Необходимо закончить ремонтные работы в головкинском доме, приготовить в нем же квартиры для актеров. Приставленный к надзиранию за порядком в доме подпоручик Алексей Денисов долго не мог добиться, чтобы выделен был «пристойный караул» (все общедоступные зрелища той поры сопровождались усиленными караульными командами, чтобы, как указывалось, от приходящих смотрителей «шуму, драк, ссор и других непристойностей не происходило»).
Театр приказано учредить, но в штате его не было ни музыкантов, ни декораторов, ни копиистов. А нужны еще и кассир, и портиеры (капельдинеры), и статисты. На каждую почти просьбу требовалось определение сената… Так, именно приказом сената зачислены были в театр два подысканных Сумароковым «копииста» — А. О. Аблесимов и Д. К. Ишутин. Их на первых порах использовали не только как переписчиков пьес и ролей, но и как рассыльных и портиеров.
И. Г. Зейферт.
Портрет А. П. Сумарокова.
Гравюра резцом. 1800.
И наконец, оставался открытым вопрос о составе труппы. Число кандидатов в нее было столь невелико, что Сумароков решил затребовать из Шляхетного корпуса помимо ярославцев всех певчих, не исключая тех, что были признаны неспособными, — «ибо они все к тому надобны». Все они явились в театр.
Сумароков нервничал, раздражался по поводу каждой заминки. Волков его успокаивал, вспоминал при случае свою прежнюю пору: «В Ярославле мы, Александр Петрович, не толикие трудности одолевали, а ничего — театр поставили. А с указом императрицы в руках — горы свернем…».
А. А. Осипов. С неизвестного оригинала.
Портрет И. А. Дмитревского.
Гравюра пунктиром. XIX в.
Труппу необходимо не просто пополнить — театру нужны были актрисы. Сколько же времени еще Сичкарев и Дмитревский женские роли играть будут? Им уже по двадцать годков с прибавкой. Сам же Иван Дмитревский предложил поискать в придворной балетной труппе — среди русских дансерок. «Пока дансерок приищем, — неизвестно, захотят ли, — надо в газете приглашение напечатать», — заявил Волков. И появилось в «Санкт-Петербургских ведомостях» объявление: «Потребна к русскому театру для комедианток Мадам и, если сыщется желающая быть при оном театре Мадамою, та б явилась у брегадира и русского театра директора господина Сумарокова». Этот призыв повторяли многократно. Далеко не каждая женщина могла рискнуть вступить на «комедиантское» поприще, которое многим казалось предосудительным. И все же усилия не пропали даром, к весне следующего года приняты были в труппу «девицы» — воспитанницы хореографической школы танцовщицы Елизавета Зорина и Авдотья Михайлова. Среди «охотниц», первых русских актрис, оказались две офицерские дочери Мария и Ольга Ананьины, а также Аграфена Мусина-Пушкина.
Прошло немного времени, и в труппе торжественно справили первые свадьбы. Иван Дмитревский сделал предложение Аграфене. Императрица, благоволившая к Дмитревскому, приказала выдать молодоженам годовой оклад жалованья и дать спектакль в их пользу. Вскоре Мария Ананьина вышла замуж за Григория Волкова, а Ольга — за Якова Шуйского.
Глава 4Ради славы Российского театра
Театр открыли в декабре, на рождество. Репертуар составился из трагедий и комедий Сумарокова: публика увидела «Семиру», «Синава и Трувора», «Гамлета», комедии «Приданое обманом» и «Пустая ссора».
Первый сезон оказался особенно труден. Дела было много, а рук мало. Под началом Сумарокова и Волкова находилось менее десятка людей (современные крупные театры имеют многие сотни сотрудников). Постоянные задержки возникали из-за отсутствия сценического платья. Своей костюмерной театр не имел и заказывал костюмы на стороне, что обходилось весьма дорого. Надежда на то, что этот расход будет покрываться из денег за проданные билеты, не оправдалась. Сборы были низкими, спектакли собирали не очень много публики. Иные не возмещали и пятой доли затраченных средств. Отчасти это объяснялось удаленностью театра от городского центра, от оживленной Адмиралтейской части, где находились основные театральные здания. Весенние оттепели, а затем ледоход на несколько недель прерывали нормальную связь с Васильевским островом — постоянных мостов через Неву тогда не существовало.
Спектакли драматических театров принято было давать с участием оркестра музыкантов. Музыкой зачастую сопровождалось действие и, как правило, заполнялся антракт. Каждый раз приходилось обращаться в Придворную контору — нанимать музыкантов, ибо своих у театра опять-таки не было. Так же обстояло дело и со статистами, с машинистом сцены и так далее.
А тут еще заботы о свечах и осветительных плошках, хотя бы сальных, для восковых — казны не хватало. О «восковой иллюминации», столь обычной на представлениях иностранных трупп, и говорить не приходилось.
Сумароков — блистательный литератор, выдающийся драматург — организаторским талантом не отличался. При неудачах легко отчаивался, начинал проситься в отставку. «Так лучше ничего не представлять. Мне в этом… нужды нет никакой и лучше всего разрушить театр, а меня отпустить куда-нибудь на воеводство или посадить в какую коллегию», — писал он графу И. И. Шувалову, которого постоянно бомбардировал жалобами и требованиями.
«От начала учреждения театра ни одного представления еще не было, которое бы миновалося без превеликих трудностей, не приносящих никому плода, кроме приключаемого мне мучения и превеликих замешательств», — писал он спустя полтора года после открытия театра. То назначенных музыкантов отсылали — вдруг — играть на придворный маскарад; то не успевали со своевременной публикацией афиши и изготовлением билетов; то для исполнителей новой премьеры не были сшиты костюмы…
Угнетало директора и то, что «хлопотные обстоятельства» отняли у него «поэтические чувствия» и лишили его возможности продолжать литературный труд, почему не мог он «ничего зачать к удовольствию двора и публики». В одном из писем Шувалову следовал перечень обязанностей, которые легли на плечи Александра Петровича: «Подумайте, милостивый государь, сколько теперь еще дела: нанимать музыкантов. Покупать и разливать приказать воск. Делать публикации по всем командам. Делать репетиции и проч. Посылать к Рамбуру по статистов. Посылать к машинисту. Делать распорядок о пропуске. Посылать на караул. А людей только два копеиста…».
Неудивительно, что вспыльчивый, несдержанный на язык Сумароков быстро приобрел в придворных ведомствах «недоброжелателей» и умножил число «ненавистников российского театра». Неровно складывались и его отношения с труппой. «Гладко вышло на бумаге, да забыли про овраги», — ворчали актеры, также издерганные возникавшими неурядицами, да и обидами, которые походя, иногда невольно, наносил директор, не отличавшийся тактом и особой предупредительностью.