День прошел изумительно. В комнате Северины крылась тысяча чудесных сокровищ: тут была целая семья фиолетовых единорогов в домике, освещенном настоящими лампочками, розовый с блестками микрофон, в который можно было петь караоке, волшебное дерево, на котором сидели феи, только оказалось, что это не феи, а русалки.
Алисе было немыслимо хорошо в этом большом доме, в обществе этих людей, таких спокойных и безмятежных, для которых жизнь, казалось, была чем-то вроде приятного хобби.
Настал час блинчиков. Нидия накрыла им в кухне, на рабочей поверхности из лавы, перед окном в сад, размером скорее с парк, в глубине которого стоял, о радость, о счастье, о сбывшаяся мечта, маленький бежевый пони по имени Корица, и девочкам после полдника разрешили погладить его и причесать.
В этот день состоялся первый контакт Алисы с «богатством». Она впервые столкнулась с чудесной беспечностью, с мягкой и пушистой расслабленностью, которую материальный достаток дает тем, у кого «есть деньги». Алиса пока не вполне осознала это, но хорошо запомнила. Она поняла, просто и наивно, как только позволяли ее восемь лет, что, когда деньги есть, это куда лучше, чем когда их нет.
Вечером, вернувшись домой, она снова оказалась в квартирке на улице Бойцов, на восьмидесяти квадратных метрах, с запахом стряпни, запахом «Нивея мен энерджи» и запахом псины. Она заметила, по сравнению с томностью родителей Северины, беспокойство своих родителей, легкий налет нервозности и лихорадочного возбуждения, результат смеси усталости, замотанности и тревоги, свойственной тем, кто знает, что все может покатиться под откос, внезапно и быстро, не успеешь и глазом моргнуть, что бедность и нужда близко, в двух шагах, что, когда нет «подкожного жира», надо оставаться бдительным и быть начеку, но даже бдительности недостаточно, ведь всегда есть угроза удара судьбы, всегда найдется притаившийся за деревом волк, готовый наброситься и утащить вас с собой в бездну.
И волк действительно нашелся и набросился четыре года спустя. Этот волк по имени Рак сожрал за четыре месяца большое мускулистое тело Алисиного отца. Было, конечно, горе, была печаль, были скорбь и боль, но это все абстракции, а конкретно очень быстро возникла проблема нехватки денег: с крошечной страховкой Алисиного отца и маминой безработицей выходило в обрез.
В обрез.
И эти слова «в обрез» прочно вошли в жизнь Алисы.
Они возвращались, как зловещая мантра: когда делали покупки к школе, было в обрез, когда приходилось платить дантисту, было в обрез, когда приходили счета за воду и электричество, было в обрез, когда хотелось приодеться, было в обрез. До девятнадцати лет, когда она начала работать, Алиса ни в чем не нуждалась, не голодала и не мерзла, она не знала нищеты, не была даже бедной, но все всегда было в обрез.
И вот Алисе девятнадцать лет, почти двадцать. Из того, как вели себя с ней мальчики вот уже несколько лет, было ясно, что она красива или, по крайней мере, сексапильна, и она поняла, что красота или сексапильность — козырь в этой жизни. В школе она успешно сдавала экзамены, на которых проваливались другие, так уж устроено подсознание учителей мужского пола, на вечеринках ее угощали напитками. Красивая и сексапильная — это, конечно, было не сравнить с богатством, но уже что-то. Жить в обрез не так тяжело, когда ты красива.
Если ты живешь в обрез, но хоть красива, иногда забываешь, что живешь в обрез.
А потом, после жаркого лета, проведенного в четырех стенах квартирки-душегубки на улице Бойцов, Алиса явилась в бутик Бокаччи на большой торговой улице неподалеку. Накануне она проходила мимо и обратила внимание на объявление, приклеенное к двери скотчем: «ТРЕБУЕТСЯ ПРОДАВЩИЦА». Она спросила мать, как та на это смотрит. Мать ответила, что «рано или поздно все равно придется начинать работать».
Бутик Бокаччи был обувным бутиком на протяжении двух поколений. У Бокаччи обувь продавали солидно, продавали ее со всей серьезностью, продавали с убеждением, что нога — это капитал, обувь — гарантия, а ее продажа — большая ответственность. Здесь продавали обувь мужскую, женскую и детскую, а также аксессуары вроде стелек и средств для ухода. Управляла бутиком мадам Моретти, пятидесятилетняя сицилийка, нервная, как лилипут в стране великанов. Руки и ноги у нее были короткие, точно полешки, лицо более или менее этрусское. Это был бутик ее отца, чей черно-белый портрет висел за кассой, над рядами стелек и средств для ухода.
Мадам Моретти понравилось, как Алиса выглядит и как разговаривает. Для порядка она спросила:
— Вы трудолюбивы?
И Алиса без колебаний ответила «да».
Ее взяли на испытательный срок на неделю, а когда неделя прошла без сучка без задоринки, мадам Моретти заключила с ней контракт. На полный рабочий день, сорок часов в неделю со вторника по субботу, двадцать дней отпуска в год, тысяча триста евро чистыми в месяц. Алиса не задумывалась, понравится ей работа или нет, вопрос был не в этом. Вопрос был в том, что подписан контракт, а контракт означал зарплату и работу, а работать и получать зарплату — именно так она представляла себе жизнь.
Так, и не иначе.
И жизнь прошла, как проходит жизнь, когда у тебя контракт на полный рабочий день. Алиса покинула квартиру на улице Бойцов, где ее мать осталась одна. Она съехала, потому что чувствовала, что ей «нужно личное пространство». Алиса нашла себе квартиру на другой улице: улица Пехоты в точности походила на улицу Бойцов. Она обставила ее мало-помалу, в основном мебелью из «Икеи», симпатичной и не очень дорогой. Как бы то ни было, зарплата, которую она получала за свою работу, ничего другого не позволяла. Бывали в квартире мужчины: был Николя, с которым это затянулось на два года, был Антуан, с которым это продолжалось семь месяцев, был Марк, всего на одну ночь, был Джино, задержавшийся на целое лето, которое закончилось ливнем слез, и, наконец, был Натан, продержавшийся шестьдесят четыре дня.
Натан был покупателем бутика Бокаччи. Он зашел в дни распродажи. Алиса отметила его кеды «Конверс», протертые до дыр, но также длинноватые темные волосы и бледное лицо, делавшее его похожим на Патрика Суэйзи в «Привидении». От его улыбки у нее защемило сердце. Натан купил пару черных найковских кроссовок «Эр форс уан» 43-го размера, с тридцатипроцентной скидкой они стоили девяносто евро, которые он заплатил наличными. Алисе на тот момент было уже тридцать восемь лет, ее мать умерла два года назад от рака груди, оставив ей в наследство лишь воспоминание о долгой агонии в подвальном помещении больницы, банковский счет с отрицательным балансом и несколько кубометров никуда не годной одежды и ничего не стоящей мебели.
Натан еще раз зашел к Бокаччи, якобы купить средство для ухода, он снова улыбнулся Алисе, она улыбнулась в ответ, и, встретив эту ответную улыбку, Натан набрался мужества и пригласил ее в ресторан.
Она согласилась, они пошли в пиццерию, скромную, но очень милую, с миткалевыми скатертями на столах, фотографиями Везувия на стенах и гипсовыми Афродитами в пыльных нишах. Алиса заказала пиццу «Четыре сезона», Натан спросил, что такое «кальцоне», и официант ответил:
— Кальцоне — это как кальсоны с чем-то тепленьким внутри.
Оба рассмеялись.
Он рассказал ей свою жизнь: совсем молодым он порвал с семьей. Пытался учиться рисованию. Система образования его «не поняла». Он записался на трехмесячные курсы фотошопа, но бросил в конце первого месяца.
— Атмосфера была тягостная. Препод не на высоте, — сказал он.
Сейчас он немного фотографировал, в основном свадьбы, ждал толчка, чтобы избавиться от безработицы раз и навсегда.
Алиса больше смотрела на него, чем слушала. Она находила в нем что-то очаровательное и довольно сексуальное, должно быть, его длинноватые волосы и бледное лицо. Они заказали второй кувшин розового вина. Оно слегка ударило в голову, и вечер стал волшебным. Когда принесли счет, Натан хотел было расплатиться. Алиса предложила заплатить поровну. Он отказывался. Она настаивала. Он уступил. Они заплатили поровну. Ни у него, ни у нее не было машины, но пиццерия находилась недалеко и от нее, и от него. Он предложил проводить ее до дома. По дороге он говорил о фотографии и знаменитых фотографах: о Диане Арбус, Ричарде Аведоне, Раймоне Депардоне, Синди Шерман. Он ей ужасно нравился, голос его был мягким, вечер теплым, а шорох его новеньких найковских кроссовок «Эр форс уан» по тротуару звучал как ласка. Атмосфера этой почти летней ночи наполнилась легко узнаваемой напряженностью желания. У дверей дома на улице Пехоты Алиса не колебалась: она поцеловала его, он ответил на поцелуй, они вошли, поднялись в темноте на два пролета лестницы, оказавшись в квартире, торопливо разделись. Она подталкивала его к кровати, он целовал ее, ласкал, и она тоже целовала и ласкала его. Им было хорошо. Они занялись любовью. В какой-то момент что-то шевельнулось в глубине сознания Алисы, напомнив ей, что Натан не надел презерватива, она очень приблизительно подсчитала, когда у нее опасные дни, и решила, что «обойдется», потом подумала о СПИДе, но вспомнила недавно прочитанную статью в журнале «Эль» о достигнутых успехах в лечении и забыла обо всем. Он кончил, она нет. Он уснул, она нет. Больше часа Алиса пролежала без сна. Она смотрела на него, ей нравилось его лицо, нравился запах пота, смешанный с запахом «кальцоне», он лежал голый на простынях, и она рассматривала его тело: у него было красивое тело, очень стройное, с такой бледной кожей, что она почти светилась; он вздрогнул, она накрыла его перинкой из «Икеи» 240x220 «Рёдвед» (24,99 евро), и он тихонько застонал, как ребенок. Она тоже наконец уснула.
Потом они часто виделись. В течение дня посылали друг другу эсэмэски:
Алиса: «Как дела?»
Натан: «Хорошо… Заканчиваю свадебные фотографии с прошлого воскресенья. А ты?»
Алиса: «У меня тихо… Прибираюсь немного. Придешь вечером?»
Натан: «Да!» (смайлик-сердечко).
Алиса: (два смайлика-сердечка).
Натан: (смайлик-звездочка).