Том растерялся вконец. Он послушно сел и приготовился слушать.
— Когда я спросила вас, сколько можно заработать на книге, вы ответили, что, если не считать «крупных коммерческих проектов», всего несколько тысяч евро.
— Ну… В общем… Это все-таки не всегда так бывает. Некоторые заведомо некоммерческие книги тем не менее очень хорошо продаются. «Благоволительницы»[12] разошлись миллионным тиражом и…
— Не будем об исключениях, вот вы, например, сколько экземпляров вашей самой успешной книги продали?
— Это была «Семья бешеного пса», я получил за нее премию библиотекарей города Ле-Мана. Был большой заказ от библиотек и рекламный вкладыш в «Ливр Эбдо». Я продал как-никак около пяти тысяч…
— То есть вы заработали порядка пяти тысяч евро, так?
— Да… Немного больше с переводом на чешский. И еще одна театральная труппа устроила читку в мэрии и заплатила мне около двухсот евро за авторские права.
Алиса покачала головой:
— Вот видите, это не годится. Мне нужны деньги. Очень нужны деньги. Не только на жизнь, но с запасом. У меня сынишка, Ахилл, я не знаю, что с ним станет, если я не смогу обеспечить ему мало-мальскую стабильность и хорошую учебу. А теперь у меня еще и Агата. Никто ее не хватился, кто-то ведь должен о ней позаботиться. А жить в этом мире становится решительно невозможно, понимаете, этот мир не знает жалости к таким, как я, и к детям таких, как я. Что, по-вашему, станется с моими детьми, если я ничего им не оставлю?
— Я… Я не знаю… Но ваша история, эта, с похищением, которую я напишу, наверняка будет продаваться лучше других моих книг. Похищение ребенка — это может «выстрелить». Вспомните Еврипида, это…
— Плевала я на Еврипида, — перебила она. — Еврипид умер, и его дети тоже. Еврипида не доставали отрицательным балансом, счетами за электричество, задержкой по квартплате, жизнь не подвела его тихонько прямиком к нищете, после того как он весь свой век проработал в обувном магазине!
— Еврипид никогда не работал в обувном магазине, я не понимаю…
— Я хочу сказать, что книга, которую мы напишем, будет одним из крупных коммерческих проектов, о которых вы говорили. Я подсчитала: если продать порядка трехсот тысяч экземпляров, получится шестьсот тысяч евро. Триста тысяч каждому. Чистыми двести тысяч… На двести тысяч, если жить по средствам, я буду обеспечена и дети тоже. Двести тысяч — и мы спасены!
— А… Вот что вы называете налетом, так сказать, культурный налет… Да, но не все так просто… Во-первых, никогда нет уверенности, что книга пойдет…
— Это не значит, что не стоит попытаться… Знаете, вы ведь мне написали, потому что вы такой же, как я!
— Как вы?
— Вы в отчаянии. Вам всегда хотелось хоть немного признания, хоть немного славы, но у вас их никогда не было. После всех этих лет вы хотите успеха, а я хочу денег! И эта книга наш единственный… наш последний шанс… Если мы не попытаемся, останется только тихо сдохнуть…
Тому внезапно захотелось большой стакан виски. Он так и увидел наполовину полную бутылку «Гленфиддиш», завалявшуюся на кухне, но вспомнил, что сейчас всего половина одиннадцатого утра. Он налил себе вторую чашку кофе.
— Есть еще одна проблема, — сказал он. — Серьезная проблема. Куда более серьезная…
— Какая?
— Я не умею писать романы в таком жанре. Я пробовал, ничего не получается. Через несколько страниц я застреваю — или плавно перехожу к одной из моих странных историй, которые никому не нужны.
Агата тихонько пискнула, Алиса поднесла бутылочку к губам малютки, и та радостно зачмокала.
— Хорошо… Но вы ведь знаете теорию… Я хочу сказать, вы много лет наблюдаете, что продается, а что нет… Я уверена, что вы давно подметили точки соприкосновения, знаете, что надо делать, а что не надо, рецепты как бы…
— Да… Более или менее… Но все-таки… Это нельзя назвать рецептами… Если бы они существовали, я бы знал…
— Писать буду я.
— Вы?
— Я. Под вашим руководством.
— Но вы же никогда не писали…
— Да, но я знаю, что это наш единственный шанс. Для вас, как и для меня!
— Я… Я не знаю… Я…
Алиса встала. Она укачивала Агату на руках.
— У вас ведь все равно нет занятия получше… Чем вы занимаетесь сейчас?
— Я пишу роман… Действие происходит в поезде. Это история любви скульптора и мигрантки. Поезд потерпел крушение, они не могут выбраться, им придется выживать, поедая трупы, но они все-таки полюбят друг друга. Вообще-то это книга скорее о выборе, чем о любви: есть труп старика, наверно, более нравственно, чем есть труп ребенка, но, с другой стороны, менее полезно для здоровья.
Алиса вскинула на него глаза. Агата срыгнула.
— Вы серьезно думаете, что это пойдет?
— Я не знаю… Ян Кеффелек построил бестселлер на изнасиловании… А Патрик Зюскинд на истории типа, который делает духи, дистиллируя красивых девушек…
— О’кей… Но ваше личное убеждение насчет этой истории с поездом: вы думаете, это пойдет?
Том закусил губу.
— Нет. Не пойдет. Никогда у меня не получалось…
— Значит, попробуем.
Голова у Тома шла кругом. Он встал, пошел на кухню и налил себе большой стакан «Гленфиддиш». Вкус виски обжег горло. Он закашлялся. Выпил еще. Снова закашлялся.
— Хорошо, — сказал он. — Давайте.
Лицо Алисы просияло улыбкой. Широкой и прекрасной улыбкой.
— Отлично! Давайте!
— И… когда вы хотите начать?
— Начнем прямо сейчас. Сейчас же!
Том выпил еще глоток. На душе потеплело. И руки больше не дрожали.
— Ладно. Начнем.
3. Лед и пламя
Алиса сумела убедить Тома Петермана со всей силой своего отчаяния. В какой-то момент, когда она заговорила о «налете», он так напрягся, что она испугалась, как бы он попросту не выставил ее за дверь. Но она сохраняла спокойствие и решимость, и это помогло: ей удалось его убедить. Ей так давно ничего не удавалось, что от вкуса победы неожиданно закружилась голова и кровь быстрее побежала по жилам. Она подумала: «Значит, все возможно, жизнь не кончена, есть еще крошечная надежда».
Алиса села за компьютер Тома и сказала:
— Так, ладно, объясните мне правила, без подробностей, в общих чертах.
— Вы умеете пользоваться клавиатурой?
— Я уверена, что печатаю быстрее вас, в школе у нас были уроки машинописи.
— Хорошо… Отлично… Стало быть, сначала надо выбрать жанр… Что пользуется спросом и хорошо продается — это детектив и feel good book. Детектив — это, пожалуй, сложно, надо придумать хорошую интригу… Сюжетные повороты. Feel good проще.
— Что такое feel good book?
— Это «книга для хорошего самочувствия». Если в общих чертах, надо показать жизнь под позитивным углом, дать портреты героев, которые преодолевают сложные испытания, но выходят из них окрепшими. В этих историях дружба побеждает вражду, любовь преодолевает все препятствия, люди меняются, но становятся только лучше, чем были вначале…
— А-а-а, речь о сопротивлении и всякий такой вздор?
— Да, к примеру, должно быть много психологии. Но психология это грошовая, неглубокая, базовые вещи, которые читатель схватывает мгновенно, еще частенько добавляют «личностное развитие», и, главное, побольше духовности. Когда есть духовность, читатель чувствует себя частью чего-то большего, чем он сам, как бы восходит к трансцендентности, будто ангелы его хранят или что-то в этом роде…
Алиса создала новый документ, курсор медленно мигал в левом верхнем углу пустой страницы.
— Ладно, более или менее ясно. Как мы это назовем?
— Нужно что-то простое, что-то такое, чтобы сразу было понятно, о чем идет речь, никакой игры слов, никаких загадочных названий, что-то, что сразу врежется в сознание читателя. Что-нибудь типа: «Они любили друг друга», «Я ее люблю», «Жизнь прекрасна», «Жизнь прекрасна для тех, кто любит», «„Дружба“ — это навсегда», «За все хорошее»…
— Feel Good! Что, если так и назвать книгу: Feel Good?
— Немного не хватает тонкости, нет?
— Возможно… Но это и хорошо, не правда ли?
И Алиса набрала Feel Good.
— Так. Хорошо. А теперь, как это работает?
— Теперь как раз и становится трудно. Обычно вначале лучше всего иметь хорошего героя, то есть кого-то, кто может быть воплощением мечты, но с кем читатель будет себя отождествлять. Читатель должен сразу понять, кто перед ним. Простой герой, которому плохо в начале истории, но будет лучше в конце. А, да, если это женщина, еще лучше. Женщины читают больше мужчин, и им будет проще найти сходство с героиней.
— Хорошо. Женщина, которой плохо в начале истории. Думаю, ей нужно достаточно распространенное имя.
— Да.
— Типа Натали? Оно достаточно распространенное, правда?
— Отлично!
Алиса начала писать. Стуча по клавиатуре, она читала вслух, чтобы Том мог слышать:
— «В это утро, когда Натали проснулась, оказалось, что солнце давно уже встало. Она посмотрела на часы, было около полудня…»
Том перебил ее:
— Нет, так не годится, перепиши! — Сказав это, он понял, что перешел с Алисой на «ты». Но Алиса как будто не заметила этого.
— Почему?
— Когда в начале кто-то просыпается — это ошибка дебютанта. Большинство первых романов с этого начинается: герой просыпается или открывает глаза!
Нахмурившись, Алиса начала первую фразу заново:
— «Выйдя от врача, Натали все еще не могла поверить тому, что услышала: она обречена. Оглушенная новостью, она села в свой небесно-голубой „фиат-пятьсот“, тронулась с места и попыталась дозвониться Этьену, своему мужу. Увы, как это часто бывало, он был недоступен».
Том сощурился, словно дегустатор, пробующий вино вслепую:
— Да, так лучше… «Обречена» — это, конечно, клише, но, наверно, так и надо: клише, стереотипы, готовые формулы, все, чтобы читатель чувствовал себя на знакомой территории
— О’кей! Отлично! Я поняла, — перебила его Алиса. — У меня такая задумка истории: Натали тридцать лет, она десять лет замужем за богатым архитектором. У нее злая и ревнивая свекровь. Муж — ходок. Однажды она узнает от врача, что больна редкой болезнью и скоро умрет. Тогда она понимает, что все эти годы не была собой. Она уйдет от мужа, выскажет свекрови все, что о ней думает, и отправится на поиски себя — той, кем она хотела стать, когда была девочкой.