реть подругу детства, и сказала: «Ты совсем не изменилась! Выглядишь замечательно! Ты великолепна!» Алиса понимала, что она лжет. Она знала, что жизнь изрядно потрепала былую девочку, однако на ложь Северины ей было плевать. Алиса пришла изучать Северину, как изучает зоолог новую форму жизни, чтобы понять, каким образом она может поспособствовать прогрессу науки. Поэтому тот факт, что Северина лгала, утверждая, вопреки здравому смыслу, что она «совсем не изменилась», представлялся ей одним из ключей, которые позволят ее понять. Северина тем временем склонилась над Агатой и воскликнула:
— О-о-о, какая красавица! Это твоя?
Алиса вытерла девочке ротик и ответила:
— Нет… Я ее похитила!
Северина рассмеялась — пять чистых ноток, похожих на пение экзотической птицы.
— Я тебя понимаю, она… очень уж аппетитная!
Подошла официантка. Не заглянув в меню, Северина заказала чай «Maori Blue» и добавила:
— С палочкой корицы отдельно и порошком имбиря.
Потом, обращаясь к Алисе, сказала:
— Я обожаю имбирь, к тому же это антиоксидант, выводит токсины из организма…
Туг она как будто вспомнила, что перед ней подруга, которую не видела сорок лет, и спросила:
— Ну а ты как поживаешь?
Алиса предвидела этот вопрос и заранее заготовила самый нейтральный ответ:
— Я работала в торговле, теперь взяла паузу, хочу немного отдохнуть, но думаю, скоро снова начну работать, а ты?
— Слушай, все хорошо, стучу по дереву. — И она постучала по столу. — Я решила бросить работу несколько лет назад: захотелось подумать о жизни на подходе к сорока, пожить для себя, это же ужас, как работа заставляет терять из виду по-настоящему важные вещи…
Пока она говорила, Алиса рассмотрела внимательнее, какой стала ее подруга детства: она чуточку постарела, однако не слишком. Пухлые детские щечки подсохли, кожа казалась немного тоньше, маленькие мимические морщинки залегли там и сям, но и только. Ее тело выглядело привычным к спорту на свежем воздухе, гольфу или лыжам, у нее был открытый взгляд человека, не знавшего множества проблем, разве что насморк у ребенка или дурная привычка собачки грызть диванные подушки. Она была хорошо одета: в таком же дизайнерском платье, какие были выставлены в витринах соседних бутиков, над ее ногтями, казалось, поработал ювелир, в ушах блестели, как звезды, два бриллианта, а на левом запястье красовался «Ролекс» с золотым браслетом и бледно-розовым циферблатом, стоивший, очевидно, ненамного меньше Алисиной квартплаты за год. Северина продолжала рассказывать свою жизнь:
— …ну вот, потом я провела несколько месяцев в Индии, в ашраме, в чудесном местечке в Керале, тебе тоже стоит попробовать, могу дать координаты агентства, которое все это организует, если хочешь. Я познакомилась с замечательными людьми, например один немецкий дизайнер, он работает на «Порше», приезжает туда каждый год, или еще коммерческая директриса у «Дольче энд Габбана», она тоже решила все бросить.
— А твой муж?
— Ален замечательный. В две тысячи восьмом, в кризис, пришлось нелегко. Он работает в финансовой сфере, их здорово трясло, но он всегда сохранял позитивный настрой. А теперь все вошло в колею, он разрывается между Лондоном и Тайванем, настоящий трудоголик. Но что касается меня, он прекрасно понял, что мне необходимо, так сказать, сменить центр тяжести, подумать о себе. Нам с Аленом повезло, я думаю, что мы оба умеем быть счастливыми.
— А как же ваши дети?
— Альбер и Луна очень самостоятельные. И у нас есть Алика, замечательная женщина, молодчина, она из Лаоса и во всем нам помогает. А главное — она говорит по-английски, Ален настаивает, чтобы дети учились английскому, в профессиональной жизни английский очень важен.
— Я часто беспокоюсь за детей, мне кажется, что мир стал так жесток, — сказала Алиса.
Северина обмакнула губы в чай и ответила ласковой улыбкой человека, посвященного в величайшие тайны мудрости:
— М-м-м… Нет, не думаю… Все зависит от взгляда. Знаешь, я не люблю подобных токсичных мыслей. Мир полон прекрасного, стоит только захотеть его увидеть. Честно говоря, я стараюсь избегать негатива. Газеты, новости, пессимистически настроенные люди, пф-ф-ф… Нет…
— Да, но все же есть ужасные вещи, и…
— Да нет же, уверяю тебя, это вопрос точки зрения! Взять, например, дождь, ты можешь сказать: «А, черт, дождь пошел» или «Ах, дождь, это чудесно, он польет деревья».
— Вообще-то, когда я говорила об ужасных вещах, я не имела в виду дождь… Есть войны, глобальное потепление, терроризм, нищета, вымирание видов и все такое…
Северина раздраженно нахмурилась:
— Да, понятно… Я считаю, что все эти вещи сильно преувеличивают… Ален хорошо сказал по этому поводу, что у каждого из нас есть внутри «капитал счастья», надо только, чтобы он работал.
— Вот как?
— Да, это совсем несложно! Я, например, когда просыпаюсь утром, прежде чем встать с постели, улыбаюсь, я улыбаюсь жизни, улыбаюсь новому дню и стараюсь мыслить позитивно, например думаю о цветах. Я обожаю цветы! А ты любишь цветы?
— Да… Я… Я люблю цветы…
— Цветы, улыбка, вот и все, что нужно, чтобы быть счастливой…
Алиса сжала кулаки, сжала зубы, сжала колени, сжала все, что только можно сжать, ей очень захотелось ударить Северину прямо по ее красивому сорокалетнему лицу, разрушить в одну секунду бережное действие дорогого крема и эффект уколов ботокса. От этого всплеска ярости у нее перехватило дыхание.
— Ты в порядке? — спросила ее Северина.
— Да… У меня… Голова закружилась… Со мной бывает…
— М-м-м… Ты принимаешь магний? А куркуму? Куркума, знаешь, это просто чудо.
— Нет, не в этом дело, я просто… Послушай, Северина, мне сейчас приходится очень, правда, очень туго, финансово, я хочу сказать, я не знаю, как мне быть… Ты не могла бы дать мне немного денег?
Северина улыбнулась, но несколько натянутой улыбкой.
— Что?
— Я спросила, не могла бы ты дать мне немного денег. Не все твои деньги, конечно же, я не хочу, чтобы ты оказалась в дерьме из-за меня. Просто сумму, которая ничего не изменит в твоей жизни, а мне реально поможет… Ну, не знаю, я вижу у тебя часы, они стоят порядка семи или восьми тысяч евро, а твои сережки, не знаю, это же бриллианты, Шанель?
— Нет, Картье… Но…
— Ах да, Картье… Красивые… Сколько они стоят, тоже не меньше семи тысяч евро… Такой бренд… Ну вот, представь себе, что ты потеряла сережки и часы, то есть ты лишилась порядка четырнадцати или пятнадцати тысяч евро. Ты подумаешь: «Черт побери, я потеряла сережки и часы», но тебе сегодня будет что есть, и ты все равно сможешь платить за машину, за воду, за свет, оплачивать каникулы и няню для твоих детей, как ее зовут, Акита…
— Алика.
— Ах да, Алика. В общем, короче, это ничего не изменит в твоей жизни. Настолько ничего, что ты даже не будешь просыпаться среди ночи с колотящимся сердцем, настолько ничего, что ты забудешь об этом через неделю. Ну вот, к примеру, я хотела спросить, можешь ли ты мне дать… Вот эти самые четырнадцать тысяч евро… Само собой, я никогда не смогу их тебе вернуть, я ничего не зарабатываю… И боюсь, никогда не буду зарабатывать достаточно, чтобы вернуть тебе эту сумму… Если только ты мне ее просто дашь… Четырнадцать тысяч евро выручили бы меня на ближайший год, даже больше, если я буду бережлива…
— Послушай… Я… Послушай, мне от этого как-то не по себе… Не могу же я дать тебе денег просто так.
— Но почему же? Почему ты не можешь дать мне денег «просто так»? Конечно же можешь, никто не запрещал давать деньги «просто так». Достаточно перейти улицу, зайти в банк напротив, снять их с твоего счета и дать мне, ничего сложного. Вот смотри, если бы у тебя была огромная куча песка, а мне понадобилась бы горсть песка, ты бы мне ее дала?
— Это же совсем другое дело! Нельзя давать людям деньги просто так. И потом, честно говоря, я не думаю, что оказала бы тебе этим услугу. Люди должны учиться справляться с трудностями сами, иначе мы скатимся к иждивенчеству, и в конце концов…
— Да что ты говоришь? Это ты-то справилась сама? Я помню тот день, когда ты пригласила меня в гости, к твоим родителям. У вас был красивый дом, а родители у тебя такие… такие клевые… Это было замечательно, просто замечательно… Жизнь такая мирная, такая спокойная… У тебя была одна забота: стойло у пони маловато. Я никогда не забуду этот день. Когда я вернулась домой, то сначала радовалась, какой хороший у меня был день, а потом, со временем, вспоминать этот день мне стало грустно. Мы-то были бедные. То есть не совсем по-настоящему бедные, но в обрез. Бедными мы стали позже. А я — я стала нищей. И нищей я стала, потому что у меня были все шансы стать нищей. Представь: у твоих родителей не было богатых родителей, и они сами небогаты. При этом они все делают, как надо: работают на полную ставку, пытаются отложить денег, но нужно платить за квартиру, нужно платить за воду, и электричество, и за маленькую машину, потому что поездом на работу не наездишься, и при этом не может быть и речи о том, чтобы купить квартиру, потому что банки требуют стартовый капитал, а у тебя капитала ноль, так что квартиру приходится снимать. А если еще кто-то умрет, как, например, умер мой отец, — это начало нищеты. Положа руку на сердце, я не держу на тебя зла за то, что ты богата, это не твоя вина, как и не моя вина, что я нищая. Я не знаю, как еще тебе это объяснить. Ну что, дашь ты мне четырнадцать тысяч евро или нет?
— Нет… Послушай, Ален платит большие налоги, я каждый месяц вношу деньги в ассоциацию, которая строит школы в Африке, так что нет, я не дам тебе денег «просто так». Честно говоря, я разочарована, я была так рада с тобой увидеться, и вот… Ты из-за этого! Знаешь, вот из-за таких людей наша страна и живет так плохо: из-за людей, которые ничего не делают и думают, будто все им должны!
Алисе вдруг стало очень грустно и пусто, словно из нее вынули все, что было под кожей: кости, органы и все теплые жидкости. Внутри не осталось ничего, кроме холодного сквозняка. Она поняла, что пора уходить. Взяла переноску и направилась к выходу из «места встреч». Уже взявшись за ручку двери, она кое-что вспомнила. Развернулась, снова подошла к Северине и срывающимся от гнева голосом проговорила: