Так она работала три дня. За эти три дня ее метаболизм, казалось, изменился, она жила в ритме своей работы, ни на что не отвлекаясь, и вскоре совсем перестала замечать смену дня и ночи. Писала она с середины ночи до конца дня. То долгими часами, то как бы приступами. Иногда тысячи знаков лились сами собой, как течение реки. Иногда работа замедлялась, стопорилась, как засыхающая глинистая почва, потом сдвигалась с места, медленно, постепенно. Иногда Алиса останавливалась и перечитывала две-три последние страницы; каждый раз она ужасалась, находя текст неуклюжим, топорным, искусственным. Ей казалось, что от него так и шибает усилием. Она подумывала все бросить, подленький голосок внутри нашептывал ей, что «писатель» — это профессия, что книгу не напишешь с кондачка и это не для женщин в годах, всю жизнь продававших обувь. В ярости она переписывала две-три страницы, чистила их, пока они не становились приемлемыми, и, убедившись, что теперь ей за них не стыдно, забывала их.
Однажды, Алиса не могла бы сказать, в котором часу, в дверь позвонили. Она вздрогнула. Никто не должен был звонить. Она подумала, что кто-то ошибся дверью или это свидетели Иеговы, и не стала открывать, но звонки продолжались. Она ответила в домофон:
— Да?
Послышался женский голос:
— Это Полина, жена, то есть бывшая жена Тома. Том здесь?
— Нет, э-э… Я временно занимаю квартиру.
— Мне просто надо забрать кое-какие вещи, это две минуты, можно подняться?
Алиса колебалась. Она ничего не знала об отношениях Тома с женой. Согласился бы он, чтобы она ее впустила? Голос Полины в домофоне добавил:
— Пожалуйста.
Скрепя сердце Алиса открыла дверь. Полина посмотрела на нее удивленно:
— А, так мы ведь уже встречались… Вы заходили с малышкой.
— С Агатой.
— Да! Точно! Как она поживает?
— Хорошо, спасибо.
— Мне надо зайти в спальню, взять куртку, которую я забыла, вы позволите?
— Да, пожалуйста.
Полина ушла в спальню, Алиса услышала, как открылась и закрылась дверца шкафа, и она вернулась, держа в руках толстую лыжную куртку.
— Вот, нашла.
— А, хорошо… Я вижу, это очень хорошая куртка.
Полина направилась к двери, но остановилась:
— Вы здесь живете?
— Нет, то есть… Том предоставил мне квартиру, чтобы я спокойно закончила роман.
— Простите, меня это не касается.
— Ну не знаю… Думаю, на вашем месте я бы тоже спросила, что происходит, мы просто на время поменялись. Том занимается Агатой и моим сыном, пока я заканчиваю роман здесь, у него.
— Так вы тоже пишете?
— Нет, то есть да, я пытаюсь… Я не… Я не настоящий писатель.
Полина огляделась, вероятно силясь уловить все воспоминания, находившиеся в этой квартире. Она погрустнела, казалось, эти воспоминания были не очень счастливыми.
— Знаете, — сказала она, — не надо стесняться, я рада, что он кого-то нашел.
— Но… Мы не… Мы не вместе.
— Да? Ладно, это не мое дело, ушла ведь я, с какой стати мне ревновать…
— Почему вы расстались? Что-то случилось?
Полина по-прежнему стояла посреди гостиной с толстой лыжной курткой, скатанной под мышкой. Она повесила ее на спинку стула.
— Извините, я умираю хочу пить, вы позволите мне стакан воды? — сказала она и направилась в кухню.
Она налила себе большой стакан воды из- под крана, выпила его залпом и повернулась к Алисе, вытирая губы:
— Знаете, не так-то легко жить с писателем. Когда-то я была сильно влюблена в него. Правда, очень влюблена. Том милый, забавный… Но он часто не совсем здесь, понимаете? Я хочу сказать, физически-то здесь, но где при этом витает его душа — Бог весть. Иной раз, когда мы были отпуске, он мог целыми днями не раскрывать рта, просто сидел в тени и смотрел в пространство с таким странным выражением, будто размышлял. Нет, я не хочу сказать, что мне нужен кто-то, кто болтал бы без умолку, но иногда мне казалось, будто я живу с призраком, что-то бесплотное тихо и неслышно перемещалось по дому, уловить его присутствие можно было только сверхчувствительными приборами. Надо любить одиночество, чтобы жить с писателем. Я вообще-то не знаю, все ли писатели такие, но думаю, это довольно часто встречается у людей профессии, в которой воображение — главный инструмент. Воображение у них занимает больше места, чем у обычных людей. Вот у дровосека, который рубит деревья, руки становятся большими, деформированными, эти руки могут только рубить деревья. А у писателя деформируется ум. Он проводит слишком много времени в несуществующих местах с несуществующими людьми, и в какой-то момент ему становится трудно вернуться. Помню одно Рождество у моих родителей; когда мы приехали, Том поздравил мою мать с днем рождения, он просто не понял, что это Рождество. Таких примеров я могу привести десятки, сотни. Поэтому наша дочь на него в такой обиде. Жена, наверно, еще может ужиться с таким человеком, но для ребенка это действительно трудно. Представьте, у вас есть отец, который вас любит, любит всем сердцем, но никогда не слушает вас, если вы рассказываете ему, как прошел ваш день, как вы упали на перемене, как несправедлив был к вам учитель, как вы получили лучшие в классе отметки. На ее семь лет мы решили поехать в Диснейленд, Том хотел, чтобы ей запомнился этот день рождения, он всем занялся заранее, получил специальное предложение и забронировал парк-отель, девочка себя не помнила от возбуждения. Но он ошибся и забронировал Парк «Астерикс», большую комнату в отеле «Три совы» с полным обслуживанием, «галльское гостеприимство в сердце парка». Диснейленд мы забронировать уже не могли — не осталось ни гроша. Вместо двух дней получился один, девочка была смертельно обижена… И это только один пример из многих… Она выросла с отцом, который ее любил, но никогда по-настоящему не слушал. Нет, он не плохой человек, он просто стал таким… Со временем… Потому что писал книги. Вы читали его книги?
— Нет. Никогда, — ответила Алиса, немного смутившись.
— Они хорошие. Странные, но очень хорошие. Они могли бы продаваться. Во всяком случае, лучше продаваться. Но никогда не происходило той химии, чтобы в какой-то момент книга «пошла». Я думаю, что со временем отсутствие успеха подорвало его дух. Вы бы попробовали прочесть хоть одну. Они все здесь.
Полина показала на полку, где стоял десяток книг.
— Я прочту.
— Ладно, я вас совсем заговорила, — сказала Полина и направилась к выходу.
Алиса осталась одна и продолжала писать.
Под вечер ей показалось, что вместо мозга у нее вата, теплая и стерильная. Она прикинула, что писала почти девять часов без перерыва. Когда она встала, боль пронзила позвоночник от затылка до поясницы. Ее трясло, как будто она сильно замерзла. В холодильнике нашелся овощной суп, она разогрела его и съела на диване, вся дрожа и закутавшись в одеяло. В книжном шкафу она взяла книги, написанные Томом. Некоторые выглядели совсем старыми, бумага плохого качества пожелтела, переплет расползался. Алиса начала «Семью бешеного пса», потому что на ней была наклейка: ПРЕМИЯ БИБЛИОТЕКАРЕЙ ГОРОДА ЛЕ-МАНА. Она сначала подумала, что название — это что-то вроде метафоры, но в книге действительно рассказывалась история семьи, которая, приютив брошенного щенка в кемпинге, обнаруживает у подросшего пса биполярное расстройство: верный и ласковый днем, ночами он убегает из дома и ищет жертв, которым мстит за свою несправедливую, по его мнению, судьбу. Читалось быстро, но сюжет был совершенно надуманный. Поначалу Алисе не понравилось, но наутро история не шла из головы, и она сказала себе, что книга все-таки хороша.
Она продолжала писать.
И, сочиняя фрагменты книги, начала пользоваться эпизодами из своей жизни. Она словно вырывала лоскуты из действительности и вклеивала их в свою историю: разумеется, дошло и до Северины. Ее лицо, угловатое и гладкое, как у ящерицы, рассеянный взгляд человека, которому плевать на ваши проблемы, красивые руки, точно новенькие инструменты, еще не вынутые из упаковки, — из всего этого она слепила портрет матери молодого художника. Чтобы передать страдания больной героини Натали, Алиса вспомнила часы, проведенные в бутике мадам Моретти, томительные часы в ожидании клиентов среди пар непроданной обуви, эти дни, когда скука была такой плотной, что казалась обвившими ее щупальцами чудовищного спрута. Отчаяние, которое она испытала, когда от нее ушел Натан, стало идеальным топливом для написания сцены во Флоренции, когда Маттео на кампаниле Джотто вдруг начинает думать о смерти. Наконец, воспоминание об ужасных каникулах в Египте и о кротости Ахилла, понявшего, что не увидит пирамид, позволило Алисе выстроить целую главу, в которой, увидев «Рождество», фреску Боттичелли на стене церкви Санта-Мария-Новелла, Натали понимает, что чувство, которое она испытывает к Маттео, — это «любовь, крепкая, как прутья ограды от акул» (получилось довольно длинно, но Алиса была горда этим образом).
Проходили дни и ночи, она их почти не замечала. Она поставила будильник на своем компьютере на 18:00. Когда он подавал сигнал, она звонила Тому, узнавала, как Агата (та была «милой», «прелестной», «очень резвой»), и разговаривала с Ахиллом. После этого ей требовался час или два, чтобы вернуться в благоприятную для писательства странную нарколепсию.
Прошло две недели.
И вот однажды, кажется среди ночи, Алиса поняла, что закончила.
Она долго смотрела на последнюю фразу последней страницы и, сама не понимая почему, заплакала.
Она плакала долго, залив слезами клавиатуру компьютера, а потом, когда слезы иссякли, налила себе стакан виски, выпила и проспала пятнадцать часов.
Проснувшись, она позвонила Тому и сообщила:
— Готово, я закончила. Я написала «Feel Good».
2. Искусство преступления
Том не имел ни малейшего представления о том, какой должна быть «великая книга». Вообще-то и что такое «хорошая книга», он толком не знал. Том знал (он немного стыдился этого и предпочитал держать при себе), что в области литературы у него начисто отсутствует вкус.