Что-то ему нравилось, что-то не нравилось.
Иногда ему нравилось то, что как будто нравилось всем.
Иногда то, что все находили совершенно бездарным.
Он помнил, как подростком, сам не зная почему, чуть не плакал, читая «Госпожу Бовари» («Ложились вечерние тени. Косые лучи солнца, пробиваясь сквозь ветви, слепили ей глаза. Вокруг нее там и сям, на листьях и на земле, перебегали пятна света — казалось, будто это колибри роняют на лету перья. Кругом было тихо. От деревьев веяло покоем. Эмма чувствовала, как опять у нее забилось сердце, как теплая волна крови прошла по ее телу»[35]).
От чтения «Дневника горничной» Октава Мирбо у него осталось пронзительное чувство литературного очарования, он помнил это чтение, волнующее и густое, как сметана, тронувшее его физически, воптедтпее глубоко в мозг и устроившееся там, точно ласка в норке («Я еще не стара, но виды видала на своем веку, видала и людей во всей их наготе… Нанюхалась запаха их белья, их кожи и их души… Несмотря на духи, все это не очень приятно пахнет…»[36]).
Но частенько романы, гремевшие в начале литературного года, романы, удостоенные премий, романы, которые обсуждали на телевизионных площадках, о которых спорили, оставляли его совершенно равнодушным или, хуже того, нагоняли скуку. Он слышал, как авторы говорят о них умно, с блеском, читал статьи, раскрывающие их иконоборчество, решимость, потрясение основ, актуальность, смелость, просветительство, даже революционность, покупал их, открывал, начинал, но дочитать не мог. Они месяцами лежали стопкой у его кровати с загнутым уголком на двадцатой или тридцатой странице. Вечером, ложась спать, он видел, как они покрываются пылью и желтеют, чувствовал себя виноватым, что не имеет терпения продвинуться дальше, не дает им шанса, отвлекается на фильм, или детектив, или комикс, и говорил себе, что печально, когда не умеешь написать роман, который бы заметили, но еще печальнее, когда не можешь дочитать ни один такой роман до конца.
Когда Алиса прислала ему только что законченный роман «Feel Good», открывая документ в формате docx, он был готов к тому, что ему не понравится. Несколько недель назад он оценил первые главы, однако сомневался, что ей удастся удержаться на уровне. Он знал, что, скорее всего, заскучает, боялся этого, готовился к этому и обещал себе собраться с силами и дочитать до конца, а закончив, даже готов был солгать, чтобы не обидеть ее. Да, он скажет ей, что это «хорошо», что он «оценил» и что надо «непременно послать это издателю». Она пошлет и будет на его глазах томиться в тщетном ожидании ответа.
Так он думал, пока не начал читать продолжение романа.
И так же, как ему понравилось начало, ему понравилось и все остальное.
Том не мог сказать, хороша ли Алисина книга, но он дочитал ее до конца, не насилуя себя, он вошел в историю и вышел из нее «с охваченной пламенем душой» (выражение принадлежало Роберту Льюису Стивенсону, и он его очень любил).
Этот роман под названием «Feel Good» был настоящей литературой feel good, но в нем было что-то большее, что Том затруднялся определить: было что-то немного пугающее в описании ряда персонажей, она придала им мрачные и тревожные черты, были мутные места в некоторых уголках истории, и иной раз какой-нибудь эпизод он ощущал так реально и так ужасно, словно сердце пропустили через стиральную машину. От романа Алисы, при всех его качествах feel good, веяло еще и чувственностью, насущной, изголодавшейся чувственностью времен войны, в нем было, подспудно, но бесспорно, безумие, и, наконец, была на диво причудливая смесь счастья, наивного, по-детски радостного, и тоски, глубокой и ледяной, как океанская впадина.
Он позвонил Алисе, сказал, до чего ему понравился роман, и предложил увидеться сегодня же вечером. Книга была закончена, и теперь она могла вернуться в свою квартиру, а он в свою.
В эти несколько недель он все свое время посвящал Ахиллу и Агате.
Ему это понравилось.
Он столько лет раскапывал свое воображение, скреб его, как скребут дно реки в надежде найти золотую жилу или даже самородок (хоть маленький), что так и жил, погрузив руки в темные и зачастую бесплодные воды дна своей души, а дети разом вернули его в мир, в настоящую, большую, ясную действительность: мыть детей, кормить детей, слушать детей, играть с детьми, день за днем, неделя за неделей. Том пришел к выводу, что растить детей — занятие противоположное писанию книг: чтобы писать книги, надо придумывать действительность, чтобы растить детей, надо реагировать на действительность. И с Ахиллом и Агатой Том понял, что действительности ему, в сущности, не хватало.
Конечно, когда Хлоя, его дочь, была маленькой, он занимался ею, но не уделял этому достаточно времени, наверно, потому что был слишком молод, слишком зациклен на себе, на всех книгах, которые хотел написать, на убеждении, что он «вошел в литературу» (это выражение он всегда терпеть не мог), но с Ахиллом и Агатой все было иначе. Он уделял им больше внимания, настолько больше, что пришел к выводу: чтобы растить детей, лучше быть старым.
Наступил вечер. Том приготовил ужин, по его средствам роскошный: картошку, фасоль и жареную курицу. В доме хорошо пахло, дети были красивые, чистенькие и улыбающиеся, как в рекламе медицинского страхования, и Том ощущал поднимающуюся в груди волну гордости. Давно уже он не чувствовал, что ему что-то удалось.
Пришла Алиса. Том крепко обнял ее.
— Браво, браво, браво, — повторял он.
Она расцеловала детей, Том открыл бутылку вина и рассказал ей свой план:
— Твоя рукопись великолепна, но ей нужен самый лучший издатель. Не надо рассчитывать на удачу, надо найти издателя, который продвинет ее, вложится в раскрутку, издателя, связанного со СМИ!
— А ты такого знаешь?
— Да, большинство крупных издательств в силах это сделать. Но у нас нет времени рассылать им рукопись и ждать ответа. Денег совсем не осталось. Мой счет на отрицательном балансе, я начал снимать деньги с моей карты VISA. Я мог бы попытаться закончить роман и получить аванс в полторы тысячи евро, но с детьми у меня не получилось…
Алиса закусила губу.
— Мне очень жаль…
— Нет… Я не это хотел сказать… Я все равно не очень верю в мой роман… Я не знаю… Ладно, проехали… Короче, надо сделать все, чтобы твой роман заинтересовал кого-нибудь быстро, очень быстро, и чтобы ты получила аванс… Порядка двух или трех тысяч евро. Это много для первой книги, но я надеюсь, что мне удастся добиться этого для тебя.
— Как?
— Кое-кого я знаю. Я хочу сказать, я знаю кое-кого лично!
После ужина Том сложил свои вещи в дорожную сумку. Ахилл и Агата легли спать уже больше часа назад.
— Ну вот… Ты, должно быть, очень устала, ты же написала все это так быстро!
— Не знаю… Я чувствую себя немного пустой, но не то чтобы усталой.
Алиса прижалась к нему:
— Хочешь остаться ночевать?
Том заколебался:
— А дети, что они подумают?
— Дети тебя обожают. Я уверена, что они будут рады увидеть тебя завтра утром. И теперь у Агаты есть своя кроватка в комнате Ахилла, так что большая кровать снова вся моя.
Том остался ночевать.
Перед сном они занимались любовью, и на этот раз у него встал без труда. «Твердый, как камень», — с гордостью подумал Том.
Назавтра он вернулся в свою квартиру и распечатал триста четырнадцать страниц «Feel Good». Потом, включив компьютер, порылся в электронной почте в поисках адреса Анн-Паскаль Бертело. Он нашел его (в рассылке сотне авторов, приглашенных на книжный салон) и написал:
«Здравствуй, Анн-Паскаль, не знаю, помнишь ли ты меня, несколько лет назад мы вместе были на записи передачи „По нехоженым тропам“. Я знаю, что ты согласилась работать редактором на прекрасное издательство, которое открыло тебя тогда. Поздравляю! Я пишу тебе, потому что одна женщина прислала мне рукопись, я нашел ее замечательной и думаю, что она может тебя заинтересовать. Можем мы увидеться и поговорить? Это не займет много времени».
Он отправил письмо.
И стал ждать.
Ответа все не было, и к вечеру его охватила тревога: а что, если адрес неправильный? А что, если Анн-Паскаль не заинтересовалась? А что, если она больше не работает в издательстве? Тогда все затянется, и они с Алисой окажутся в полном дерьме.
Вечер он провел с Алисой и детьми.
— Ты послал роман тому человеку, которого знаешь? — спросила Алиса.
— Нет, я попросил о встрече. Я хочу передать рукопись лично в руки. Думаю, это подействует лучше, чем посылать файл.
В течение вечера Том регулярно проверял почту, но ответа по-прежнему не было. Беспокойство нарастало, он пытался скрыть его, чтобы не встревожить Алису. Но атмосфера была не такой радостной, как вчера. Том смотрел на Алису и думал: «Черт побери, может быть, ее роман не так уж хорош». Том смотрел на Агату и думал: «Черт побери, эта малютка похищена». Том смотрел на Ахилла и думал: «Черт побери, этот ребенок кончит в приемной семье». Том смотрел на себя и думал: «Черт побери, может быть, это последний ужин перед жизнью бомжа».
Как и вчера, он провел ночь у Алисы, но почти не спал: проваливался ненадолго в сон, а больше лежал с открытыми глазами, и тревожные мысли крутились в голове, как мухи в банке.
Утром на его письмо по-прежнему не было ответа. Он хотел написать снова, но побоялся показаться навязчивым. Настроение у него испортилось вконец: он видел себя жертвой закосневшей издательской системы и ненавидел издателей, организаторов ярмарок, журналистов, успешных авторов, ничего не понимающих читателей, книготорговцев, пресс-атташе, блогеров, клубы чтения, комментаторов с сайтов «Амазон» и «Бабелио». Каждый на свой лад, они сломали ему жизнь, украли судьбу, выбросили его на улицу. Он жалел себя и думал, что его книги лучше пошли бы полвека назад: когда больше читали (ему говорили, что «раньше» читали больше, но он не имел представления о цифрах), когда издавали меньше, до «издательского кризиса», о котором ему говорили всю жизнь, до электронного пиратства, когда люди не смотрели в метро Фейсбук или Нетфликс (он тоже это делал), вместо того чтобы читать книги, разумеется, его.