А потом, уже дома, все такой же злой, разглядывая пятно сырости на стене в кухне и почти чувствуя себя плесенью, разрастающейся по его окружности, он наконец получил ответ от Анн-Паскаль Бертело.
«Здравствуй, Том. Сколько лет, сколько зим. У меня окно сегодня в два часа. Если хочешь, можешь зайти в офис».
Он ответил:
«Отлично! Я буду!»
И настроение его мгновенно изменилось: гнев и горечь стали радостью и оптимизмом. Знаменитая Анн-Паскаль Бертело, известная даже в Соединенных Штатах, где ее книги изучают в университетах, его не забыла, более того, она назначила ему встречу. Он вдруг почувствовал свою принадлежность к интеллектуальной элите, которую мало знает широкая публика, но те, кто «что-то значит», относятся к ней с большим уважением.
Назавтра Том принял душ, побрызгался туалетной водой, смазал волосы ухаживающим маслом с запахом «розового дерева», достал из гардероба одежду, которую считал наиболее подходящей для скромного, но первостатейного автора (темные полотняные брюки, ботинки из потертой кожи, вельветовый пиджак поверх шерстяного свитера), положил рукопись «Feel Good» в портфель и отправился на встречу.
Он сам не знал почему, но, по мере того как он подходил к издательству, где работала Анн-Паскаль Бертело, настроение его стремительно падало, и, войдя в кабинет, где она его ждала, он в очередной раз растерял остатки веры в себя.
Она была на месте, за маленьким письменным столом, заваленным книгами и рукописями, — сухое, как древесная кора, лицо, взгляд глубже колодца шахты, бешеной цены свитер на скелетоподобном теле. Ее окружала воинственная аура, свойственная знаменитостям «селф-мейд». Она встала, шагнула к нему, звонко чмокнула в обе щеки. От нее сильно пахло табаком и кофе, и Том окончательно оробел.
— Ну, как ты поживаешь? Написал что-нибудь недавно? — спросила она.
— О, знаешь… Немного… Так… Как сказал бы Поль Валери: «Писательство заковывает в цепи. Береги свою свободу!»
Сказав это, он почувствовал себя полным идиотом. Анн-Паскаль Бертело не стала развивать тему.
— Ты хотел показать мне рукопись?
Том открыл портфель и достал роман Алисы.
— Вот… Это она…
— Вообще-то ты мог бы послать мне ее по электронной почте. Не пришлось бы ехать.
— Да, знаю. Но я старой школы.
— Ладно…
Она взяла рукопись и посмотрела на титульный лист, хмуря брови:
— «Feel Good»?
— Да… Мне показалось, что это здорово.
Она полистала, бросила быстрый взгляд на выхваченную наугад страницу.
— И о чем это?
— Это история женщины, которая узнает, что неизлечимо больна и бросает все. Она влюбится в молодого итальянского художника. В общем, если рассказывать вот так, я понимаю, что…
Анн-Паскаль Бертело положила рукопись на огромную кипу рукописей на столе.
— О’кей. Я посмотрю. Хочешь кофе?
Тому казалось, что надо что-то добавить, но единственное, что пришло на ум, было:
— Нет… Спасибо… В общем, если захочешь связаться с автором, я оставил его координаты, то есть ее, на первой странице.
После этого повисла пауза. Он не знал, что еще добавить. Заерзав от неловкости, посмотрел на часы и сказал:
— О, уже четверть третьего! Мне надо бежать.
Том пошел к двери и взялся за ручку, зная, что пройдут недели, прежде чем у нее дойдут руки до этой рукописи. Мало того. Надо еще, чтобы ей понравилось. Он должен что-то сделать, чтобы она обязательно прочла сегодня же. Он обернулся:
— Прочти побыстрее. Автор в трудном положении.
— Да, сделаю все возможное, — ответила она с ноткой раздражения в голосе.
Отчаяние внезапно вдохновило Тома. Он выпустил дверную ручку, вернулся к Анн-Паскаль Бертело и заговорил, понизив голос:
— Прежде чем ты прочтешь, ты должна кое-что знать: у нее интересная биография… Я хочу сказать, непростая…
— Да? В каком духе?
В глазах Анн-Паскаль Бертело Том прочел интерес. Он понял, что это его шанс.
— У этой женщины глубокая рана… В детстве ее насиловал отец… Пятнадцать лет.
— Пятнадцать лет!
— Да, с четырех до девятнадцати. Мать не смела ничего сказать. В конце концов, когда ей исполнилось девятнадцать лет, она убила своего отца. Перерезала ему горло во сне кухонным ножом. К счастью, суд оправдал ее за отсутствием состава преступления. Она сказала себе, что никогда больше не будет бояться мужчин, и стала тренироваться в крав-маге[37] и владении оружием.
Анн-Паскаль Бертело взяла рукопись из стопки и уставилась на заголовок. Приободрившись, Том продолжал:
— Потом она родила ребенка от палестинского солдата. Это могло бы наконец стать началом спокойной жизни, но, когда ребенку исполнилось четырнадцать, он исчез.
— Боже мой!
— Да. Это ужасно. Но это еще не все: после исчезновения сына ничто больше не держало ее здесь, и она решила примкнуть к ополчению езидских женщин в Сирии и сражаться на их стороне против террористов.
— Вау… Какое мужество! Это невероятно! — впечатлилась Анн-Паскаль Бертело.
— Да! Мужество на грани безумия. Там она обучала их всему, что знала сама в области самообороны и партизанской войны. Езидские женщины прозвали ее Белой Вдовой. Она освобождала целые деревни и спасла сотни женщин, которых удерживали в сексуальном рабстве.
Том заметил, что руки Анн-Паскаль слегка дрожат от волнения. Это еще приободрило его, он разошелся и, наклонившись к ней, продолжил тоном заговорщика:
— А потом однажды, когда они брали штурмом укрепление, она бросила осколочную гранату в бункер, где сидел снайпер. Ворвавшись в бункер и склонившись над растерзанным телом, она обнаружила, что это был ее сын! Она убила собственного сына, которого искала много лет!
— Не может быть! — выдохнула ошеломленная собеседница.
Том сам удивился, что его история оказала такое действие, но сказал себе, что, в конце концов, сочинять истории было его профессией долгие годы.
— Может! — подтвердил он. — По возвращении она написала эту книгу. Не для того, чтобы поделиться своим опытом, но чтобы восстановиться, вернуться к жизни.
Анн-Паскаль Бертело смотрела на рукопись «Feel Good» как на священную реликвию.
— Хорошо… Я прочту. Конечно, не могу тебе ничего обещать, но прочту сегодня же вечером и очень скоро тебе позвоню.
На этот раз она крепко обняла Тома. В этот простой и непосредственный жест она вложила почти братские чувства.
— Спасибо, что доверяешь мне, — сказала она.
Покинув кабинет, Том преисполнился безграничной гордости: ему удалось, удалось, Анн-Паскаль Бертело прочтет рукопись сегодня же вечером и будет потрясена, как был потрясен он. На этом кончится дурная карма его жизни, звезды наконец-то расположились благоприятно, Алисе предложат аванс в несколько тысяч евро, они разделят его на двоих, обеспечат себя, и Алиса будет поражена его смелостью! Она говорила о культурном налете? Ну вот, он взломал первый замок банка с мастерством артиста большого бандитизма!
Он позвонил ей и с гордостью сообщил, что скоро приедет, потому что им надо поговорить.
3. Конец времен
Когда Том рассказал Алисе, как прошла встреча с Анн-Паскаль Бертело, ей показалось, что она сейчас расплачется. Горло сжалось, глаза наполнились слезами, зрение помутилось, как будто она тонула в мутных водах озера.
Но слезы так и не пролились, и она не расплакалась.
Ее затошнило.
Затошнило в точности так же, как в тот день, когда мадам Моретти сообщила ей об увольнении.
В точности так же, как в тот момент, когда она поняла, что не знает, кто родители похищенного ею ребенка.
Она думала, что ее вырвет, голова слегка закружилась, и желудочная кислота, подступив к горлу, обожгла пищевод, как горсть раскаленных углей.
Но ее не вырвало.
Она смотрела на Тома. Он стоял посреди гостиной с победоносной улыбкой охотника, вернувшегося с гор с убитым бизоном. И тогда, после подступивших слез и тошноты, она поняла, что испытывает просто-напросто гнев.
Улыбка сошла с лица Тома, медленно, трагично, мелкими судорожными движениями.
— Что-то не так? — спросил он.
— Не так.
— Ты считаешь, что я хватил через край с этой историей про Белую Вдову, да?
Алиса сжала кулаки. Никогда в жизни ей так сильно не хотелось кого-то ударить.
— Да, ты хватил через край! Надо было просто отдать рукопись, а ты зачем-то нагородил этой дебильной лжи! Ты совсем спятил?
Лицо Тома стало светло-серым, как грязный песок. Дрожащим голосом он пытался защититься:
— Я хотел… Надо было, чтобы она прочла побыстрее… Из-за денег… Нам действительно срочно нужны деньги! Понимаешь?
— Нет, я не понимаю! Ты сказал, что роман хорош! А если он хорош, зачем тебе понадобились все эти небылицы? И что я теперь буду делать, если эта редакторша мне позвонит? Я должна притвориться, что это правда? Как я, по-твоему, заставлю ее поверить, что воевала вместе с езидами?
— Послушай, я тридцать лет в профессии!
— И тридцать лет у тебя ничего не получается! Твои книги никто не покупает! Тебя читает только жалкая горстка читателей! Тридцать лет, и все мимо, черт бы тебя побрал!
Том как будто стал меньше ростом. У него вырвался долгий мучительный вздох. Словно в поисках помощи он огляделся, однако увидел только голые стены Алисиной квартиры.
— Это было лучшее, что я мог сделать… Уверяю тебя… Черт, это же ты первая предложила мне налет. Ну вот, и я совершил налет!
Сидя за столом, Алиса больше не смотрела на Тома. Она чувствовала себя совершенно пришибленной, раздавленной жизнью и злилась на себя за то, что на миг поверила, будто ее паскудная судьба может в одночасье стать счастливой. Нет, паскудная судьба паскудной и останется.
Паскудной до конца.
— Ты должен был сказать мне об этом раньше!
— Мне пришлось импровизировать…
Алиса вдруг поняла, что не может больше выносить присутствия этого типа, не может выносить ни его вида, ни его голоса, не может выносить мысли, что дала себя соблазнить этому человеку, воплощающему поражение по всем фронтам. С пугающей ясностью она увидела в этом гнусную насмешку жизни, заставившей ее ненадолго поверить, что ее спасет такой же неудачник, как она сама.