— Слушаюсь, ваше высокоблагородие! — гаркнул обрадованный неожиданной удачей Вышеславцев. — Остальным что делать прикажете?
— Пусть дальше обыскивают дом. Они не могли далеко уйти.
Не вдаваясь в объяснения, кто такие «они», Платон Аристархович направился вслед за атаманцем, дабы, как он говорил про себя, «свести личное знакомство с героем недавней схватки на Большой Морской».
В полном соответствии с докладом Холоста, вблизи гардероба, уперев штык в спину широкоплечего мужчины чуть выше среднего роста, дежурил жандарм. Лицо его было напряжено, и вся поза свидетельствовала о непреклонной решимости применить оружие против врага Отечества. В отличие от воинственного стража, его подопечный казался абсолютно спокойным, точно и не грозила ему в этот миг смертельная опасность.
— Ну, вот и свиделись, господин Шультце, — раскидывая руки, точно для объятия, прямо с верхней площадки лестницы проговорил контрразведчик. — А то ишь, английскую манеру завели — уходить, не прощаясь.
— Да. — Конрад Шультце поднял на Лунева задумчивым взгляд. — Некрасиво вышло. — Он сжал переносицу двумя пальцами, точно поправляя несуществующее пенсне — Впрочем, сие несложно исправить. Прощайте!
С этими словами он резко повернулся на месте и вмиг оказался сбоку от жандарма. Тот было попытался с силой ткнуть штыком в пустоту и получил в этом неожиданную поддержку. Перехватив винтовку, бывший управляющий с силой дернул ее вперед, вырывая из рук караульного, а затем на возвратном движении ударил несчастного прикладом в грудь с такой силой, что тот рухнул на пол, хватая воздух открытым ртом.
На помощь опростоволосившемуся собрату бросился часовой, дежуривший у входа, но брошенная подобно импровизированному дротику трехлинейка заставила его уклониться и сбавить шаг. Пользуясь заминкой, Шультце метнулся в сторону распахнутой двери кухни.
— Не стрелять, живьем брать! — закричат Лунев, стремглав бросаясь вниз по лестнице.
— Господин полковник, а по ногам?! — Атаманец потряс револьвером. — Ну, теперь все, хана, уйдет! У них там в кастрюле небось подземный ход!
— Уйметесь вы наконец?! — раздраженно бросил контрразведчик.
— Уже почти унялся. — Лицо атаманца резко стало серьезным. — Если без шуток, Платон Аристархович, ход не ход, а ножей и топоров на кухне наверняка выше крыши. Дозвольте, я туда первым войду. Сами же видели, что этот дворецкий вытворяет. Только, ради бога, этих пугал огородных туда не пускайте, чтоб на линии огня не маячили.
— Хорошо, ступайте, — кивнул Лунев. — Но будьте предельно осторожны!
— Опять же, их туда пусти — все ж сожрут, мироеды, — со все той же серьезной физиономией продолжал атаманец. — Честному человеку после хорошей драки нечем будет закусить.
Сотник взвел курок и, осторожно приблизившись к полуоткрытой двери, заглянул внутрь.
— Не видно. Так, проходим угол. На раз-два-три…
С этими словами он ударил ногой по двери, заскочил на кухню, поворачиваясь и держа оружие на изготовку.
Секунды тянулись, будто резиновые. Лунев прислушивался к голосу помощника, доносившегося из кухни:
— Так! Шо у них тут на первое? Господи, это шо ж такое? Вкусно. Платон Аристархович, все чисто, никого нет!
— То есть как нет?
— Да никак. Если наш зайчик-побегайчик не обернулся кроликом и не превратил себя в рагу, то есть не врагу, конечно, а совсем даже наоборот, то здесь пусто, хотя и уютно. А это у нас что?
— Да прекратите вы, наконец, жрать! — возмутился Лунев, появляясь на пороге.
— Это дверь, ее не едят, — указывая стволом на закрытый полотняной занавеской вход, пояснил атаманец. — Не заперто. Кажись, винный погреб. А это что за фонарь? О! Шультце! Платон Аристархович, здесь он! А ну стой, гадина, пятки отстрелю на хрен!
Полковник Лунев, подобно гончей, почуявшей след, рванул за атаманцем. Оставленный Шультце фонарь скупо освещал помещение, уставленное бочками, винными стеллажами и корзинами с многолитровыми бутылями. Меж двумя стеллажами темнел проход.
— Стой, кому говорят?! — гулко доносилось оттуда. — Ах так?! Я ж тебя все равно возьму! Я ж тебя достану! Получай!
Платон Аристархович бросился на помощь соратнику. Слышно было, как внизу разыгрывалась нешуточная схватка. Холост и недавний управляющий госпожи Эстер стоили друг друга.
— Сопротивление бесполезно! — закричал Лунев, силясь в темноте разглядеть хоть кого-нибудь, кто мог бы сопротивляться.
Ступени аккуратно ложились под ноги, ведя его все глубже. Он слышал шум борьбы, доносившейся, казалось, откуда-то совсем рядом, но как бы из-за стены. Платон Аристархович стал ощупывать своды вокруг себя, чтобы не пропустить возможный проход.
И вдруг не какой-нибудь укромный лаз, а ярко освещенный поворот открылся перед его глазами, как по мановению волшебной палочки. Стоило лишь ступить еще несколько шагов…
Лунев озадаченно поглядел в неожиданно открывшийся взору коридор. По усвоенным с гимназической скамьи законам физики яркий свет должен был освещать не только коридор, но и лестницу, на которой стоял полковник. Впрочем, даже не будь он полковником, свет все равно обязан был вести себя абсолютно иначе! Но свет как-то странно игнорировал законы оптики.
«Чертовщина какая-то», — под нос себе пробормотал Платон Аристархович и, держа перед грудью браунинг, шагнул в освещенное помещение.
— Готово, ваше высокоблагородие! — донеслось из-за двери, маячившей в конце коридора. — Так сказать, добро пожаловать!
В дверном проеме появилась улыбающаяся физиономия атаманца. Тот склонился в шутливом поклоне, пропуская контрразведчика. Лунев шагнул и… замер на пороге.
Комната, таившаяся в конце диковинного коридора, была обставлена с претензией на уют, но старой, давно вышедшей из моды ампирной мебелью. «Впрочем, обивку меняли, должно быть, недавно», — автоматически отметил про себя Лунев. Посреди уютного схрона был накрыт чайный столик на четыре персоны, за ним уже сидели ротмистр Чарновский и Конрад Шультце, которому, по мнению контрразведчика, следовало бы сейчас лежать без чувств.
— Присаживайтесь, Платон Аристархович. Заждались уж, — тоном любезного хозяина пригласил Чарновский. — Только окажите любезность — отдайте свой пистолетик. Если что, вы все равно воспользоваться им не успеете, а как по мне, пороховой дым портит букет вина. Сережа, примите у его высокоблагородия браунинг.
Лунев недобро глянул на протянувшего руку атаманца.
— Предательство!
— Ничуть, — все тем же любезным тоном прокомментировал конногвардеец. — Вспомните урок фехтования: «Обозначаете угрозу, затем отступаете, заставляя противника сделать шаг вслед за вами. Открываете ему сектор для атаки, провоцируете, затем навязываете темп. Контратака! Туше!» Я же говорил вам: фехтование было бы великой наукой, ежели не было бы изысканным искусством. Но полноте, — Чарновский смахнул с лица любезную усмешку, — присаживайтесь к столу, Платон Аристархович, у нас есть о чем поговорить и кроме фехтования. Сергей, вы тоже присаживайтесь.
— Ну, я там наверху уже малехо перекусил…
— Если вы полагаете, господа, что я соглашусь сотрудничать с вами, то смею заверить, вы глубоко заблуждаетесь. Кроме того, не забывайте — и в доме, и вокруг дома жандармы, меня хватятся через несколько минут. Ваш клеврет подтвердит, что как минимум два человека видели, как я заходил на кухню, а стало быть, максимум через полчаса жандармы перевернут винный погреб вверх дном и найдут ваше убежище.
— Я бы на это не рассчитывал, — покачал головой Чарновский. — А впрочем, если хотите, мы можем подняться наверх. Может, это облегчит нашу дальнейшую беседу. Прошу вас. — Ротмистр поднялся из-за стола и повернул голову к Шультце: — Ну что, дражайший кузен, желаете пойти с нами?
— Это ни к чему. Там я числюсь в отъезде, кроме того, мне еще необходимо подготовиться к выходу «на бис».
— Ну что ж, «месье Тарбеев», не смею мешать, счастливо оставаться!
— И вам удачи, дорогой куманек!
Маленький паровоз, точная копия настоящего, выпустил из трубы облачко дыма и загудел, двигаясь от станции. Крошечный начальник станции с толстым брюхом и гвардейскими усами выкатился из домика проводить отъезжающий состав. Цесаревич Алексей повернул рычаг на малюсенькой стрелке, и паровоз, надсадно пыхтя и стуча колесами на стыках, потащил шесть вагонов на усаженный искусно сделанным и деревцами пригорок.
— Ишь ты, как настоящий! — поделился своими наблюдениями один из мальчишек, сидевших рядом с августейшим хозяином железной дороги.
— А как через мост переезжать будет, так ход скинет, — пообещал другой, чуть постарше, очень похожий на первого.
— Вот бы так ероплан запустить, — указывая на висящую под самым потолком копию «Ньюпора», вздохнул первый мальчуган.
— Думай, что говоришь! — громоздкого вида мужчина в форме нижнего чина гвардейского экипажа отпустил мечтателю шутливую затрещину. — Тебе ж только дай, враз изломаешь тонкую вещицу.
— А и вправду, хорошо бы запустить. — Цесаревич поглядел на паривший над головой аэроплан с неясной грустью в больших серо-голубых глазах.
— Помилосердствуйте, Ваше Императорское Высочество. Куда ж ему лететь? — Матрос Деревенько, отец обоих приятелей наследника престола, состоящий при нем дядькой, развел руками. — Нешто такая забавина — птица, чтоб в небе парить?
— А я бы хотел полетать. — Длинные, чуть загнутые ресницы цесаревича Алексея опустились и опять взметнулись, словно птичьи крылья.
— Ваше высочество! Алексей Николаевич, милый! — пробасил Деревенько. — На что оно вам? А если, упаси бог, зашибетесь?
Император, прогуливавшийся с супругой неподалеку по застекленной галерее зимнего сада, с укором покачал головой.
— Не стоило ему лишний раз напоминать об этом.
— Но ведь это правда, Ники. Болезнь смертельно опасна. О ней нельзя забывать ни ему, ни нам.
— Это невозможно забыть, — нахмурился государь. — Это испытание господне больнее всех прочих. И все же, как мои отец и дед, я не желаю, чтобы наследник российского престола рос неженкой, опасающимся всякого дуновения ветра. Я не ведаю, отчего воля Господа столь жестока ко мне, почему столь тяжек жребий, которым он наделяет Россию. Однако будущий государь должен принимать этот жребий со стойкостью и твердостью духа.