Он охранял не ту дочь.
Господи помилуй, как он мог так ошибиться! Почему он решил, что в опасности именно Алекса? У Леонида Вольфа три дочери. Было… Даня прижимает кулак ко лбу и судорожно вздыхает, чтобы не расплакаться. Он должен быть сильным, но стоит вспомнить, что жизнерадостная и задорная Злата теперь лежит в морге, как от бессилия хочется крушить все вокруг.
Но Даня и близко не представляет, что сейчас испытывает Арсений или Клементий. А Галя? Даже Алекса плакала, хотя она вечно ругалась со Златой. А для Гали она была второй половиной.
Он должен хоть что-то исправить. Ради Гали. И начнет с секретов.
Жарко.
Даня раскрывает глаза и садится. В комнате невыносимо душно, и он вытирает ладонью липкий лоб.
Он уснул прямо в одежде. Видимо, его батарейки сели окончательно. Даня включает лампу на тумбочке и щурится от яркого света. На часах третий час ночи. За окном лунный свет играет бликами на сугробах. Даня встает на онемевшие ноги и с трудом выходит в коридор. Спускается на кухню, гонимый жаждой, но когда он делает глоток воды, до него доносится тихий смех.
Даня неуверенно ставит стакан на место и прислушивается. Так и есть. Женский смех доносится из гостиной, смежной со столовой. Вольфы избегают этой комнаты, потому что в ней любил проводить вечера их отец. Но сейчас середина ночи. И оттуда доносится смех. Даня нервно ежится.
Выглядывает из столовой. Дверь в гостиную распахнута, и теперь смех звучит громче. Галин смех.
Даня шумно выдыхает и быстро заходит в гостиную, щелкнув выключателем. Свет озаряет Галину спину. Она сидит за круглым столиком, на котором расставлены шахматы, и… играет.
– Галя?
Она никак не реагирует на включенный свет и продолжает двигать фигуры по шахматной доске.
– Ай-ай, так нечестно! – восклицает она и смеется.
Даня подходит к ней и заглядывает в ее отрешенное лицо. Она смеется, но мимика не меняется, делая ее похожей на робота. Глаза стеклянные, а кожа прозрачная, ни кровинки.
– Ты обыгрываешь меня, Злата! – На этот раз она ходит за противника – черными фигурами.
Даня смотрит на кресло напротив Галины. Пустое. И никакой Златы там быть не может.
– Галя, Галочка… – Даня присаживается на корточки рядом с ней и касается ее плеча.
Она лунатит? Он никогда не сталкивался с сомнамбулизмом. Что делать? Разбудить? Или оставить в покое?
Но стоит ему прикоснуться к ее плечу, как Галя поворачивает к нему отрешенное лицо и снова смеется:
– Даня, мы рады, что ты к нам присоединился. Злата передает тебе привет.
От ужаса волоски на руках встают дыбом.
Даня молчит. Господи, как сказать, что Злата умерла? Он сразу вспоминает истеричные рыдания Гали. Нет, он не может снова окунуть ее в этот ад. Но ведь иначе… Он вновь смотрит на пустое кресло и набирается смелости:
– Галя, Злата умерла, – хрипит он.
Галина пожимает плечами и снова передвигает фигуры.
– Я знаю. Злата мне сказала. Она теперь с папой, и им хорошо вместе. Что? – Она вскидывает голову и к чему-то внимательно прислушивается. Затем недовольно цокает языком. – Это плохо, папочка. Даня, – она вновь смотрит на него и впервые на ее лице мелькает эмоция – губы искривляются, обнажая зубы, словно оскал, – папочка говорит, что ты плохо его слушаешь. Ты не спас его дочь. Поэтому теперь он будет говорить только со мной!
Глава 42Верни мне ее, умоляю
– Да, мама, у меня все хорошо. – Даня сильнее сжимает мобильный. – Нет, у нас очень снежно. Как пару лет назад, помнишь? За окном такие сугробы, что снег скоро скроет все дома. – Он пальцем отодвигает занавески.
На улице стоит Арсений в одной рубашке и брюках. На непокрытую голову оседают снежинки, но, кажется, ему все равно. Он только что с кем-то говорил по телефону, но после того, как дал отбой, с его лица исчезли любые эмоции. Еще немного, и заработает пневмонию.
– Нет, еще не катался, мама, – Даня чудом улавливает суть разговора с матерью, – не до лыж было.
Какой сегодня день? Пятница? Он прожил в доме Вольфов почти неделю, а словно прошел месяц.
– Хорошо, и я тебя. – Он со вздохом облегчения выключает мобильный.
Любой разговор с матерью заканчивается нервным тиком. Ему приходится давать миллион обещаний: что он пойдет развлекаться, найдет девушку и перестанет, наконец, рисовать свои картины. Ох, если бы мама знала, чем он занимался последние дни, так бы не говорила.
На мороз выбегает Алекса и хватает Арсения за руку. О чем-то пылко ему говорит, но он только понуро кивает. И все-таки заходит следом за ней в дом. Хлопает входная дверь, и до Даниила доносится гулкое восклицание:
– Ты должен беречь себя!
Даня тяжело вздыхает. Быть свидетелем чужого горя никому не пожелаешь. Сейчас они сплотились перед бедой, и он здесь чужой, как никогда. Злата покончила с собой и таким жестоким способом будто намекнула: уходи, ты – лишний.
Лишний не лишний, но Даня задолжал Вольфам. Он должен кое-что им рассказать, кое-что, что Алекса предпочитает скрывать. Но теперь все зашло слишком далеко, и какие бы причины у нее ни были, она не имеет права молчать дальше.
– Привет, – тихий, безжизненный голос пробирает Даню до ледяных мурашек.
На пороге комнаты стоит Галина. При взгляде на нее перед глазами проносится ночная встреча, о которой никто не знает. Даже Галя. Господи, он так и не смог ее разбудить. Все, что ему оставалось, – это наблюдать за ее игрой в течение часа, после чего она, наконец, вернулась в спальню и легла спать. И все это время Даню не покидал животрепещущий ужас, такой, что легкие сжимались до размера изюма и ему нечем было дышать.
– Привет.
Он пересиливает себя и заставляет подойти ближе. Взять за холодные руки. Взглянуть в покрасневшие, опухшие глаза. Сейчас в черном обтягивающем платье она кажется намного стройнее, но эта худоба, наоборот, ее уродует. Галя не должна быть такой: раздавленной, с белым, мраморным лицом, на котором темными кругами выделяются глаза. Галина милая, уютная, домашняя – вот какая она. А сейчас перед Даней смутная репродукция, тень.
– Даже боюсь спрашивать, как ты, – выдыхает он.
– Не знаю… – Она качает головой. – До сих пор не верится, что Златы нет. Я все еще жду, что дверь откроется и она войдет в мою комнату, звеня браслетами.
Взгляд Гали упирается в грудь Дани:
– Скажи, почему так происходит? Почему сначала нас покинул папа, а теперь – Злата. Моя семья разваливается на глазах, а я ничего не могу сделать. – Она пытается сильнее сжать его руки, но ее пальцы лишь беспомощно дрожат. – Я не верю, что это она. Просто не могу.
– Я тоже не верю, – хмурится Даня.
Непонятный порыв заставляет его заправить выбившийся локон за ее ухо. Этот жест ненадолго приводит Галину в чувство. Она смотрит на него уже осознаннее, и в ее глазах боль, которую не выразишь на холсте, никак не опишешь словами. Перед ней бессилен и художник, и поэт.
– Я ведь чувствовала, как она умирает. Мне стало так душно, воздуха не хватало… – Она касается шеи. – Я задыхалась вместе с ней, это на моем горле сжималась веревка, это я висела в том мерзком чулане. И я осталась там, я осталась…
Она всхлипывает, начинает часто дышать, а после горестно стонет.
– Нет-нет, Галя, мне очень жаль, что Златы больше нет, но ты – жива. – Даня обнимает Галину и неловко гладит по спине. – Время лечит. Когда-нибудь тебе станет легче. Обещаю.
– А ты будешь рядом? – Ее голос звучит глухо, потому что она говорит ему в плечо.
Даня замирает, отчасти из-за удивления, отчасти от шока.
– Да.
Он действительно будет рядом. Только понял это лишь сейчас.
Спустя пару минут, которые они простояли в полной тишине, Галя отстраняется от Дани, вытирает рукавом платья глаза и заглядывает ему в лицо.
– Знаешь, я вдруг вспомнила, – ее дыхание замедляется, – а что, если ты нарисуешь Злату?
– Что?
Нарисовать умершего человека?
– Твой дар… Ты ведь можешь управлять будущим. – Шепот Гали срывается на лихорадочное бормотание. – Ты не можешь влиять на чувства, но ведь этого я и не прошу. Я только хочу, чтобы ты вернул ее мне.
Даня обмирает, когда до него доходит весь ужас просьбы Галины.
– Ты хочешь, чтобы я воскресил Злату?
Ее глаза подозрительно блестят. Нездоровый, позорный блеск.
– Да! Нарисуй, как она оживает. Ты ведь можешь? Скажи, что можешь… – Она цепляется пальцами за рукава его рубашки, и ее хватка вдруг становится необычайно сильной.
– Нет, Галя, это невозможно! Я… я могу управлять людьми, могу попросить их уехать в путешествие или прийти ко мне домой, когда мне это нужно. Это похоже на гипноз, только через картину, я же объяснял. Главное, оставить ее незаконченной. Но воскрешать! Я не Бог, Галя, я не могу отбирать жизни и уж тем более их возвращать. – Он заглядывает в глаза Галины, стараясь достучаться до ее разума, но там стена. Глухая, бетонная.
– А ты попробуй! – Она еще ближе становится к нему и хватается за воротник. – Что тебе стоит? Просто нарисуй Злату живой, тебе что, жалко?!
– Нет! – От этой мысли он содрогается. – Как ты не понимаешь, что нельзя. Это табу! Нельзя вмешиваться в ход жизни и смерти, нельзя!
Галя отшатывается от Дани и проводит дрожащей ладонью по лицу.
– Ты хочешь, чтобы она была мертвой. Да, так и скажи, что ты только рад этому, – шепчет она.
– Галя, господи помилуй! – восклицает Даня. – Когда я был подростком, у меня было две собаки – Зевс и Лорд. И я очень их любил, лучше друзей у меня никогда не было. Зевс был старый и вскоре умер. Догадайся, что я попытался сделать?
Галина смотрит на него так подозрительно, будто он предлагает ей съесть жука:
– Ты решил воскресить его с помощью картины? – неохотно произносит она.
– Да. И знаешь, чем все закончилось?!
Галя качает головой и закрывает глаза, в которых стоят слезы.
– Через пару дней Лорд тоже умер, хотя он был молод. Ему только исполнилось два года, и он никогда ничем не болел. Пес просто не проснулся. Уснул, и все. Можешь называть это случайностью или как хочешь, но я запомнил этот урок на всю жизнь. Мой дар – это не игрушка. И судьба может жестоко покарать меня, если я возомню себя Богом.