3Семантика и прагматика фейков
3.1. Смысловая картина мира и фейки
Смысловая картина мира: нарративы и мифы
Homo sapiens получил преимущество и вытеснил другие виды homo, добился нынешнего цивилизационного уровня глобального масштаба в результате «когнитивной революции» [Харари 2020: 32–36], произошедшей в промежутке 70 000 – 30 000 лет назад, суть которой заключалась в освоении новых способов общаться и думать – в переходе от сигнальной устной коммуникации к дискурсивно-нарративной. В этом плане Homo sapiens было бы точнее назвать Homo narrator. Способность рассказывать истории заложила предпосылки формирования мифов, религий, идеологий, экономик, науки, образования – всего того, что позволяет консолидировать сообщества на основе общих взглядов, представлений, норм. Если другие видов homo формировали общности, не превышавшие нескольких десятков особей, «сапиенсы-рассказывающие-истории» могли консолидировать общности в многие сотни, тысячи, а потом и миллионы индивидов. Дело было уже развитием средств социальной коммуникации: письменности, печати, радио, телефонии, телевидения, Интернета, социальных сетей… Это и стало стержнем исторического развития человечества.
Прежде всего, освоение наррации сформировало такой инструмент пострения смыслвой картины мира, как миф. Миф – это средство, способ и форма базового осмысления действительности, которое в результате социально-культурных практик, постоянно уточняется в границах гуманитарных дисциплин. Его присутствие в человеческом бытии связано со стремлением сформировать устойчивые структуры в восприятии мира. Благодаря мифу человек осваивает окружающую реальность, осознает ее множественность и овладевает возможностью выхода на уровень мета-реального. Естественное окружение человека воспринимается и преломляется в неразрывной связи с мифовосприятием, обеспечивая мировоззренческую целостность.
Мифология в ее эволюции стала непременным спутником как светских, так и религиозных компонент социокультурного генезиса. Решающим фактором повсеместного бытия мифологии во множестве вариантов является ее неустранимая, органическая неотделенность от практически всех модусов социального развития на всех этапах социокультурных перемен.
Миф является наиболее устойчивой традиционной детерминантой общественной жизни, одним из глубинных оснований культуры, которое, скрыто или явно, в значительной мере определяют функционирование социального механизма. В ходе исторической трансформации общественной жизни ряд важных феноменов социальной сферы остается постоянно подчиненным как архаическим компонентам общественного сознания, так и связанным с ними новым фундаментальным метафорам осмысления современной действительности. В ходе выделения религии как относительно самостоятельной формы общественного сознания миф, отнюдь не уходит из социального бытия.
В секуляризированном обществе социокультурная ситуация меняется существенным образом. На первый план выходят модернизационные тенденции, связанные с факторами светской природы. Однако ряд архаичных мифологем не утрачивает своей актуальности и на современном этапе развития секуляризованной культуры. Пребывая в базовом слое мировоззрения, они имплицитно входят во многие мировоззренческие построения. По этой причине в ситуациях непредсказуемых перемен общество, как правило, сталкивается с резким взлетом мифологических умопостроений. Архаические мифологемы активно используются в социально-политических технологиях и целенаправленно обслуживают потребности менеджмента, маркетинга, брендинга. Мифологическая компонента скрадывает и по-своему восполняет понятийную неполноту и ограниченность трудно рационализируемых феноменов социальной жизни.
В этом плане миф – не нереален, а более чем реален. Будучи базовой метафорой осмысления, он делает саму реальность реальной – в плане ее понятности носителям конкретной культуры. В результате кто-то слышит раскаты грома и видит в молниях гнев Зевса или Шивы, а кто-то – разряды электричества в атмосфере. Научные термины, в своем истоке – тоже мифологические метафоры: поле, сила, ток, кварк, атом… Никто никогда не видел электрический ток. Трактовка его как направленного движения электронов – тоже миф: куда это они все двиджутся и куда исчезают? Однако отличие научной мифологии от сказочной или религиозной в том, что научные термины операционализируются – их значения можно наблюдать и измерять. Силу того же тока, напряжение в электрической сети можно измерить.
Установление причин, стимулирующих мифогенез и определяющих его характеристики на индивидуальном и групповом уровне, является залогом для понимания факторов формирования мировоззрения и связанного с ним социального поведения в современном обществе. Это дает возможность выявления как консолидирующих, так и дезорганизующих элементов социальной жизни, в условиях мировоззренческого многообразия. В условиях современного общества к спонтанно возникающей мифологии, обусловленной особенностями человеческого восприятия мира, добавляются так называемые «вторичные», авторские мифы, имеющие не только своего творца, но и четко поставленные цели и задачи, которые, в свою очередь, определяют методы. Поводом и триггером для возникновения новых мифологий могут являться как явления политической жизни, дающие наиболее развитые формы мифа, с ярко выраженным манипуляторским потенциалом, так и мифологемы, возникающие и конструируемые в границах искусства, масс-медиа, массовой культуры, обыденного сознания.
Понимание логики соотношения естественных и искусственных причин возникновения мифа представляет собой шаг в ответе на ряд вопросов, напрямую связанных с особенностями функционирования большинства сфер общественной жизни. В этой связи анализ фейков как мифологем позволяет выявить одновременно как их архаическую укорененность, так и современные особенности мифогенеза.
Главное в питательной среде фейков то, что человеческая природа традиционно преобладает над здравым смыслом. Человеческие сообщества коллективы не могут жить без тех или иных общих норм и представлений, удерживающих их и каждого члена сообщества в определенных рамках. Носителем такого контроля может быть как тотем, всевидящий Творец, и их представители, так и уже собственно некие авторитетные или популярные персонажи. Правда – это то, что воспринимается легче всего, поскольку нет сомнений в ее достоверности. Так, чем чаще советский человек слышал сталинскую фразу о том, что «Жить стало лучше, жить стало веселее», тем сильнее ему хотелось принять это как правду.
Советский Союз шел по пути упрощения общества с помощью мощной пропаганды: образование, литература, искусство, медиа работали над единым типом советского человека. Типажи октябренка («Октябрята – дружные ребята»), пионера («Пионер – всем ребятам пример», комсомольца («Партия сказала – комсомол ответил "есть!"»), взрослого («В жизни всегда есть место подвигу») – суть система порождения простых и понятных правил поведения.
Но развитие наук, процветание в экономике несут не одинаковые мозги, а разные взгляды, подходы, а главное – диалог между их носителями, что и обусловил серьезное отставание и даже деградацию.
Сейчас мы живем в мире, где исчезла «единственно верная точка зрения», исходящая то ли от партии, то ли от лидера. Если в советские времена пропаганда держалась на единой точке зрения в головах, куда до этого ее успешно имплантировали, то сегодня, при множестве точек зрения, возник совсем иной формат общей смысловой картины мира, с которым старые методы воздействия не работают. Люди разделены разными медиа со своей картиной мира. Разные группы живут в мире разных фактов, которыми и оперируют при принятии своих решений. Центр Пью в США в 2019 году выявил, что 73 % американцев считают, что республиканские и демократические избиратели разделены не столько политическими вопросами, сколько «базовыми фактами» и их оценкой, принимаемыми ими в медиа.
Сегодня место пропаганды заняли фейки, а место «правды» – «постправда», потому что они делаются по лекалам «интересного» для нашего мозга. А, как уже отмечалось, негатив, опасность – интереснее, чем позитив, что и обеспечивает скорость распространения фейков и масштаб этого распространрения.
Кроме того, фейк опирается на неявную, но таящуюся в сознании уверенность, что от нас хотят скрыть нечто очень важное. И вот, фейки эту истину открывают, а традиционные медиа о ней, конечно, будут молчать, поскольку куплены властью и олигархами. Так создается и поддерживается атмосфера конспирологии.
Фейки живут в «серой зоне «полуправды»: они похожи на правду, но правдой не являются, их сложно опровергнуть, но и доказать сложно. Они нечто третье – не правда, не ложь, не столько «постправда», сколько «лжеправда». Это некий сгусток неоднозначного смысла, для распознавания которого требуются нетривиальные интеллектуальные усилия и желание. Коронавирусная пандемия убедитетольно продемонстрировала опасную способность фейков блокировать необходимые полезные действия, отвлекая людей на возмущение вакцинированием, развитием связи 5G. После фотографий в Инстаграмме, сравнения себя с другими, подталкиваемые рессентиментом, люди решаются на пластические операции.
При этом воспринимаемы сведения, близкие реципиенту, а противоположные им отвергаются. От этого дивергенция и поляризация общества только усиливается – мы заранее принципиально не хотим знать чужую точку зрения, даже не пытаясь в ней разобраться. В наших головах всегда будет та или иная картина мира. Но ныне фейк радует население так же, как пропаганда радовала ранее власти.
Следствие – разобщенность, недоверие, тревожность, агрессивность, поиски виноватых, злая воля которых рождает эту атмосферу депрессивности.
Так, «хорошую» коммуниикативную среду для информационных войн с использованием фейков дает конспирология. Она подпитывается мифологическими установками, издревле используемыми для объяснения происходящего как чьего-то замысла.
Как отмечалось выше, полнота осмысления предполагает реализацию всех трех уровней осмысляющей наррации: не только фактологию, причинно-следственные отношения, но и назначение, замысел. Ответы на вопросы «кто-что» и «почему» не дают полноты осмысления без ответа на вопрос «зачем, с какой целью». На этом построены мифология, религия, идеология. Человеку всегда за происходящим видится какой-то автор, его воля – добрая или злая. Стихийные бедствия, голод, войны не происходят просто так, сами по себе – то ли боги гневаются, то ли враги козни строят. Поэтому свыше 60 % как россиян, так и американцев полагают, что коронавирусная пандемия – пандемия искусственного происхождения, чуть ли не запуск «биологического оружия» по инициативе «мирового правительства» с целью освободить планету для «золотого миллиарда».
М. Бессмертная представила поытку описания истории ХХ века с точки зрения любителей конспирологических теорий. В этой истории в 1905 году с публикацией «Протоколов сионских мудрецов» (мистификационное, фейковое происхождение которых было быстро выявлено) получены «неоспоримые» доказательства существования мирового еврейского заговора. В 1920 году их полумиллионным тиражом переиздал Г. Форд-старший, и они переиздаются до сих пор. В этой истории в 1924 году Г. Ягода по указке Сталина отравляет Ленина; Гитлер в 1945 году спасается и бежит в Аргентину; в 1948 году в США А. Даллесом разработан план по моральному разложению СССР, реализации которого привела к перестройке, приватизации и нынешним бедам россиян; А. Меркель оказывается родной дочерью Гитлера в результате оплодотворения его замороженной спермой сестры Евы Браун – Гретль; в 1963 году советские и америанские космонавты высадились на Марсе, а С. Кубрик инсценирует высадку американских астронавтов на Луну; новое здание Президиума РАН в Москве построенно в 1990 году для излучения «волн покорности» и т. д. и т. п. [Бессмертная 2016].
Наглядным примером конспирологии является движение QAnon, начавшееся с того, что в октябре 2017 года на сайте 4chan, где публиковались расисты, неонацисты и прочие экстремисты, появилась запись с анонимного аккаунта человека, назвавшегося Q Clearance Patriot («патриот Q с допуском к секретной информации»). Он утверждал, что является высокопоставленным офицером разведки, имеющим доступ к секретной информации о войне Трампа против глобальной кабалы. И предсказал, что эта война вскоре завершится «бурей» – назначенным временем, когда президент окончательно разоблачит кабалу и восстановит величие Америки. Кто такой Q, до сих пор неизвестно. По стилистическому анализу его более тысячи текстов, делался вывод, что Q – как минимум два разных человека. Гипотез великое множество в широком спектре – от самого Трампа до шутника, задумавшего протроллить убогий интеллект трампистов. В любом случае результат оказался печальный – прежде всего, по своим масштабам.
Летом 2020 года в ходе внутреннего расследования Facebook обнаружил, что миллионы его американских пользователей являются сторонниками теории заговора QAnon – идеи, что миром правит не просто некое «мировое правительство», а секта сатанистов и педофилов, объединяющая представителей либеральной мировой элиты. В QAnon убеждены, что демократы, банкиры, звезды Голливуда, хозяева сетевых ресурсов, папа римский и далай-лама являются сатанистами, педофилами и каннибалами. При этом, сторонники QAnon при своем типичном правом консерватизме, удивительно интернациональны: филиалы движения возникают на всех континентах – так Telegram-канал «Qanon-Россия» насчитывает более 36 000 подписчиков. Сторонники Д. Трампа из движения QAnon ждали, что действующий президет подаст тайный знак своим сторонникам и армии, проведет массовые аресты либералов-демократов, которые все годы президенства ставили Трампу палки в колеса. А когда это считавшееся маргинальным движение вышло в офлайн и штурмовало Капитолий, Америка содрогнулась [Панов 2021].
Либеральные медиа изображают сторонников конспирологий темными, необразованными невеждами, отвергающими научные знания и компетентных экспертов. Конспирология, однако, глубоко укоренена и во властных структурах, которые не только используют ее для целей манипулирования, но и в своей среде руководствсуются соответствующей смысловой картиной мира. Так в американских медиа активно продвигалась официальная точка зрения, что американские политические события и ключевые политические фигуры – результат деятельности русских кукловодов. И наоборот – протесты, возникающие в России и странах-союзниках приписываются «западным силам», использующим могущественные «технологии» и вездесущих «агентов». Такая постправда позволяет перекладывать ответственность за любые конфликты и кризисы на фантомных инициаторов и акторов, отвлекая внимание от столкновения реальных социальных сил и их интересов [Сахнин 2021].
При этом социальные сети создают возможность уже не физического, а ментального отслеживания, когда по «лайкам» можно составлять точные портреты пользователей для воздействия на них в избирательной кампании или для целей бизнеса. Следующим этапом стало вообще невозможное – сегодня по фотографиям алгоритмы могут не только вычленять, к примеру, представителей ЛГБТ-сообщества, но даже политические предпочтения – является человек либерально ориентированным или придерживается консервативных взглядов. О таком товарищ Сталин мог лишь мечтать…
За нами постоянно следят видекамеры, лидерами по числу которых являются Китай, США и Россия, имеющие соответственно 200, 50 и 13 миллионов точек видеонаблюдения, соответственно. С каждым таким шагом отслеживания человек теряет все больше и больше частного в пользу публичного. «Нетфликс» знает, какие фильмы смотрят зрители и почему. Google руководит поиском, выставляя одни результаты на первые места, а другие уводя подальше: редкие пользователи переходят на вторую страницу результата поиска, встраиваясь в предлагаемую картину.
Применительно к общей стратегии развития общества изучение мифогенеза как когнитивного процесса с учетом особенностей авторского мифодизайна должно дать ответ на вопрос об основных механизмах функционирования менталитета современного, условно «постсекулярного», информационного общества, основанного на культуре массового потребления. Мифотворчество, тем самым, помещается в центр процессов перехода от индустриального общества к информационному, во многом определяя присутствие в социуме феноменов «постсекулярности», манипулирования общественным и индивидуальным сознанием, де– и ресакрализации религии.
Миф также должен быть рассмотрен как один из факторов конструирования событий, составляющих ткань социокультурной реальности и обеспечивающих целостность картины мировосприятия. На современном этапе развития общества в значительной мере изменились отправные точки и стимулы для получения информации, начали работать новые модели формирования мировоззренческих парадигм. Обращение к визуальному как первоочередному источнику получения информации повлекло за собой изменение временных рамок ее восприятия, заставило измениться нарративы, поставило вопрос о жизнеспособности и необходимости последних. Эти особенности конструирования и передачи информации повлекли за собой трансформацию ритма и логики процессов мифогенеза на индивидуальном и коллективном уровне.
Определение закономерностей складывания мифологической структуры на основе изменившегося соотношения нарративного и визуального, принципов ее деформации, влияния других мировоззренческих форм и формирования на этой основе математических моделей событийного и процессуального мифодизайна позволят конструировать когнитивные модели, применительно к прикладным отраслям научного знания. Это позволяет систематизировать имеющие место и потенциально возможные технологии событийного формирования реальности/управления ею через символическую политику, конструирование исторической памяти, формирование образа будущего, брендинг широкого круга социальных объектов; установить основные технологии и инструменты мифодизайна, позиционироания, трансляции и продвижения мифов.
Детальный анализ особенностей мифогенеза и мифодизайна в политическом, художественном и бытовом пространстве способствует определению механизмов складывания гражданской идентичности, а также соотношения в процессе самоидентификации индивида и группы различных форм мировоззрения, влияющих друг на друга.
Выявление роли мифа в кросскультурной коммуникации, в процессах «языковой локализации», переносах смыслов из одной культуры в другую предоставляет возможности прогнозирования и оценки эффективности в разных точках социального пространства. Выявление роли мифа в современном культурогенезе и публичном пространстве позволяет создать прогностические модели развития общества в разных типах социального пространства и перспективы развития высокого и массового искусства, публичного пространства в целом.
Нагруженность соврмененного политического публичного дискурса фейками свидетельствует о том, что наиболее интенсивно современные мифы функционируют в сфере политической жизни, партийных противостояниях и связанных с ними эстетических течениях. Консервативный тренд, ставший доминирующим не только в российском политическом дискурсе в XXI веке, стал следствием «работы» политических мифов, воспринятых общественным сознанием и реализуемым в политической практике. Традиционные ценности оказались адекватными восприятию политической реальности большинством российских граждан. Так называемые «духовные скрепы» – это реализованные на практике мифологизированные представления коллективного сознания, которые коренятся в традиционном восприятии социально-политических процессов. В условиях глобальных перемен политические установки части россиян преломляют традиционное восприятие мира через призму ценностей постиндустриального общества массового потребления. Возникает либерально-консервативный синтез как результат открытости страны особенно в первые два десятилетия постсоветской истории.
Политический миф составляет «превращенную форму политического сознания» и особенно эффективно используется в качестве идеологического инструмента воздействия на многообразные социальные ситуации. Именно он, по нашему убеждению, представляет собой наиболее характерную и последовательную форму социально-светского мифа, по этим причинам заслуживая особенно тщательного рассмотрения.
В современных условиях развития цифровых технологий, виртуальных платформ и новых медиа процессы смены способов коммуникации породили смену культурной парадигмы и стимулировали процессы повсеместной мифологизации и визуализации желаемого [Media 2006]. Данные тенденции, в связи с распространением цифровых форматов находятся только в начале длинного пути изменения способов и форм коммуникации, идентификации и мифологизации, поэтому чрезвычайно значимым видится выявление особенностей конструирования нового мифологического поля в цифровом пространстве.
Для этого поля характерно интенсивное взаимодействие визуальных и нарративных факторов смыслообразования, порождение мемов, легко переходящих в сферу коммерческого и политического маркетинга [Varieties 2019]. Доминирование визуальной культуры, сочетаемой с аудиальными новациями, в образовании, СМИ, массовых культурных практиках и коммуникациях заставляет переосмыслить те механизмы и инструменты, которые могут быть задействованы для транслирования желательной информации, формирования общественного мнения и закрепления набора стереотипов, перенося мифогенез в поле зрительного восприятия.
Ранее главным инструментом формирования смысловой картины мира в социальной коммуникации выступали тексты, содержащите смыслообразующие нарративы, которые транслировались в устной речи, затем в печатных текстах, а изображение играло преимущественно иллюстрирующую роль, обеспечивая наглядность транслируемых смыслов. В наше время ситуация радикально меняется. На первый план выходит непосредственно фото-видеоматериал, интенсивно порождаемый и транслируемый социальными сетями. По данным Insivia у любого сайта в 53 раза (!) больше шансов попасть на первую страницу Google, если он содержит видеоданные. На YouTube ежедневно появляется по 1 млрд часов видео, которые смотрят больше 2 млрд пользователей по всей планете. Немалый вклад вносит Facebook, где видео намного чаще комментируют и репостят. При этом за последние два года удваиватся и удваивается количество активных участников и зрителей Tik-Tok. И аудитория YouTube, смотрящая, что им покажут, и непрерывно снимающие видео ТикТокеры – благодатная среда яркой эмоциональной подачи коммуникационного контента [Соловьев 2021].
Трансформация нарративов, в том числе и аудиальных, конкурирующих с визуальными практиками в эффективности распространения смыслов и норм, также направляет мифогенетические процессы в новое русло. Только детальное изучение специфики изменившегося соотношения визуального и нарративного/аудиального в культуре, в том числе – в виде фейков и постправды, позволит прогнозировать содержательные и формальные стороны разворачивающегося в социокультурном пространстве.
Современная ситуация
Общие смысловые картины мира формировались правящими элитами и транслировались социуму. И если на ранних стадиях человеческой истории эта общность начиналась и подкреплялась «жесткой силой» (hard power): физическим насилием, войнами, то с течением исторического времени формирование и распространение альтернативных смысловых картин мира стало приводить к социальным, политическим революциям, формированию новых государств. Возникли модели управления и манипулирования, разнообразие которых выражается в сочетании жесткой или мягкой формы и жесткого или мягкого содержания: «жестко-жесткие» – военно-полицейские методы, воздействующие на тело, подробно описанные М. Фуко [Фуко 2011; Фуко 1999; Фуко 2010b]; «мягко-жесткие» – религия и идеология, насаждаемые силой, от религиозных войн до тоталитарных практик; «жестко-мягкие» – от социального контроля над девиациями до карантинных мер в пандемию; «мягко-мягкие» – управление вниманием, интересом с помощью игр, развлечений, других практик, реализуемых преимущественно в сфере свободного времени.
И, если принять модель человеческого развития как перехода от ценностей физического выживания к ценностям свободной самореализации [Инглхарт 2018], то нетрудно заметить, что динамика такого развития связана со все большим выходом на первый план «мягко-мягких» технологий. Жесткая сила легко побеждает в физическом пространстве, но и столь же легко проигрывает в пространстве ментальном.
Такое уточнение не только позволяет уточнить размытый концепт «мягкой силы» в духе Д. Ная [Nye 2008a; Nye 2008b; Nye 2009], но и объяснить современные роль и значение современных способов видеонаррации, важной реализации которой являются социальные сети и сериалы. Современный мир, благодаря цифровизации, получил возможность интеграции дискурсивного и видео способов текстуализации и наррации. Интернет и социальные сети насыщены фото и видео, не требуют перевода. Это непосредственная трансляция эмоций, действующая мгновенно без рациональных рефлексий.
Массовая культура не только порождает и транслирует социальный опыт массового общества, но и дополняет реальный опыт, компенсируя его дисбалансы. Тем самым она, в существенной мере, обеспечивает консолидацию социума, формируя и транслируя определенную расширенную смысловую картину мира. Одним из главных механизмов реализации этой функции являются повторы, циклы (природные, биологические), ритмы, рифмы, аллитерации и т. п. [Ритмология культуры 2013; Тульчинский 2019d]. Исследования нейро-физиологии мозга показывают, что повторы способствуют закреплению нейронных сетей, а значит – устойчивых структур памяти [Damasio 2010]. Повторы акцентировано используются не только в обучении, но и в пропаганде, попытках внушения, является одним из эффективных приемов манипуляции в массовой коммуникации. Они широко практикуются в художественной культуре массового общества, «повторной», даже сериальной по самой своей природе – к чему мы еще вернемся.
В череде воспоминаний нейронные сети изменяются, в результате чего мозг вспоминает не первое впечатление, а последнее. Неоднократные пересказы накладываются друг на друга, пересекаются, порождают ассоциации, и – иногда существенно – видоизменяют память, в которой что-то вытесняется, а что-то добавляется. Факт хорошо известный – очевидцы одного и того же происшествия вспоминают его по-разному, по прошествии времени добавляя новые и новые детали («врут как очевидцы» – профессиональный мем у юристов).
Повторы, выстроенные в систему, как и нейронные сети, подобны «грибнице», позволяя выстраивать смысловую картину – с виду фрагментарную, но со своими связями, тем самым, упорядочивая неопределенное. Помимо прочего, в этой грибнице необходимы узнаваемые ориентиры, что связано с апелляцией к глубоко архаичным слоям смыслообразования и сознания.
И вот эти повторы становятся в современных коммуникативных технологиях или просто невозможны, или, если реализуются, то способствуют не столько консолидации, сколько дивергенции социума. Упрощение и ускорение предъявления осмысляющей наррации в современном киноискусстве иногда трактуется как деградация стилистики, возвращение к истокам кино как развлечения. С течением времени становится ясно, что это, скорее, ответ на изменение общего цивилизационного контекста, обусловленного развитием коммуникативных технологий и цифровизацией.
Современные медийно-коммуникативные технологии формируют все более дробно кластеризованный социум, а тот же маркетинг с использованием Big Data доводит кластеризацию до индивидуального профиля, порождая мощный информационный прессинг на личность: от обилия рекламы до просто лавины информационно-коммуникативных каналов и приложений. Возникает острая необходимость фильтрации и аггрегирования этой лавины смыслов и образов.
Что не менее важно, резко возросли не только объемы, но и скорость подачи и восприятия информации. Требуемая скорость ее осмысления, понимания достигла такого уровня, когда презентации смыслов не требуется оставлять следы такой презентации (snapchat). Современные коммуникативные и социально-культурные практики, включая искусство, не предметны и не беспредметны, оно гиперреалистичны. Они не отображают, не обозначают реальность, не отсылают к ней, а непосредственно предъявляют новую. Означающие (знаки, тексты, образы) не нуждаются в означаемых, они не нарративны, а перформативны. От зрителя, слушателя, читателя требуется не «длинные мысли», рассуждения и обоснования понимания, а реакции – оценки и действия. Причем – реагирования репродуцирующего. Такой опыт сродни таким практикам, как разгадывание сканвордов, решение судоку, тесты ЕГЭ.
Пресловутое клиповое (мозаичное) сознание на глазах превращается в геймерское – от человека не требуется рассуждение. Реакция на ситуацию, понимание ситуации сводится к активации «правильных опций». Человек сам становится опцией активации четко определенных сценариев, сводимых, в конце концов, к трем: «лайкать, банить и покупать». При этом эмоциональное переживание связано не столько с занимаемой позицией, сколько является непосредственной, желательно быстрой (автоматической) реакцией на ситуацию. Фактически это проявление «новой животности», о которой предупреждали в свое время франкфуртские философы [Хоркхаймер, Адорно 1997], и которую в наши дни констатирует Дж. Агамбен [Агамбен 2012]. Личностный опыт сводится к активации опций, воспроизводящих разработанные другими алгоритмы переживаний. И это, действительно, новая животность реакций на стимулы окружающего.
Немаловажно и то, что массовое общество в сочетании с интенсификацией коммуникации имеет следствием глубокую вовлеченность практически всего населения Земли в происходящее на планете – если не непосредственно, то через медиа. Войны, революции, перекраивание границ, катастрофы, массовые убийства, этнические чистки затронули миллионы людей. Такая массовая вовлеченность ведет к «историзации» массового сознания, к тому, что история становится значимой частью личного опыта миллионов, оседает в их памяти [Winter 2008]. Фотография, кино, медиа – особенно телевидение и Интернет визуализируют происходящее в разных концах мира, позволяя чувствовать себя виртуальным участником. А массовое образование, социально-культурные практики, новые «мнемонические технологии» – от праздников до компьютерных игр – закрепляют этот опыт.
Сериальность, сеттинг и запрос на стабильную смысловую картину мира
Как уже отмечалось, в той или иной степпени, как практика повторов, сериальность существовала в культуре всегда [Vertigo 2009]. Однако в наше время сериальность и сеттинг институционализировались как форма презентации артефактов современной культуры. Ранее [Тульчинский 2018c] была показана зависимость такого доминирования сериальности от особенностей позиционирования и продвижения артефактов массовой культуры на современных рынках культурных индустрий. Действительно, обычно сеттинг и сериальность рассматриваются как реализация коммуникативной маркетинговой стратегии выстраивания смысловой картины мира вокруг продукта или услуги. Однако это акцентирует внимание только на одной стороне дела, на роли механизмов производства и продвижения. Между тем, ситуация представляется более глубокой, связанной с антропологическими последствиями современной медиализации в цифровом формате. Сериальность и сеттинг не только нацелены на коммерческие результаты – сами эти результаты и их возможность выражают острую востребованность, антропологическую по своей природе.
Фрагментированное этими «образами реальности» сознание, с трудом поспевающее их ускоренной сменой, оказывается неглубоким и «коротким», не способным на «длинные мысли». Череда образов без нарратива не удерживается в памяти. Такое сознание оказывается беспамятным, значит – не способным не только на выявление причинно-следственных связей, но и на простое прослеживание хроникальной последовательности событий. Прошлое, если возникает, то каждый раз перевоссоздается как новое – под сиюминутное настоящее.
В ответ на эти процессы индивидуально таргетированной информации, объемы и скорость потока этой информации вполне естественно порождают потребность в чисто психологическом плане фильтровать, агрегировать, упорядочить «под себя» этот поток информации, выстроить относительно, но устойчивую смысловую картину мира. Современный человек, фактически, живет в информационном коконе (пузыре), ограничивая свое общение в социальных сетях кругом «друзей». Это только усиливает разобщенность, недоверие, а то и агрессию к другим, которые нередко выходят из онлайн – офлайн.
В сочетании с ускорением трансформаций смысловой картины мира в медиа это порождает существенный дискомфорт и запрос на относительно стабильную смысловую картину мира. Ответом на этот запрос и выступают сеттинг и сериальность артефактов массовой культуры, что делает не только возможной, но и необходимой саму их реализацию. Живущий в мире алгоритмов и презентаций перформативов современный человек ищет смыслообразующую наррацию и находит ее в сериалах. На этом фоне нетривиальная роль сериалов объясняется, с одной стороны – упомянутым выше запросом на осмысляющую наррацию, а с другой – возможностями трансляции, обеспеченными фактически глобальной связностью населения разных стран. И дело тут не столько в экономической глобализации, сколько в технологии коммуникаций, прежде всего – Интернета и социальных сетей.
Более того, эти форматы, реализуемые с помощью современных цифровых технологий, позволяют в любой момент вернуться к аудио-видеозаписи в удобное время, пересмотреть материал. В конечном счете – выбрать, отобрать и выстроить некий свой личный «сериал» желаемых переживаний, строя смысловую картину мира под себя. И получает в этом поддержку. Так, Нетфликс подходит зрителю больше, чем телевизор из-за возможности управлять самому, что, когда и как смотреть. Более того, Нетфликс, отслеживая активность своих зрителей, получил возможность корректировки содержания будущих серий и сезонов длящихся сериалов, а также новых проектов сериалов.
И тогда важным становится не только форма сериальности и сеттинга как таковых, но и транслируемый ими смысловой контент. В этом плане весьма показательны тенденции символической политики исторической памяти «снизу» и «сверху» в современной России и участие в этих процессах кино-видео-материалов.
Департаментом прикладной политологии Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» в Санкт-Петербурге совместно с исследовательской группой Российской ассоциации политической науки было проведено исследование [Тульчинский 2016a], которое выявило три уровня исторической памяти, каждому из которых свойственна своя динамика смысловой картины прошлого. Первый – оперативный – уровень воспроизводится и транслируется медиа, культурными индустриями. В его создании активное участие принимают политики, эксперты, журналисты, писатели, художники, режиссеры, другие деятели искусства и ньюсмейкеры – все те, кто формируют текущую новостную повестку. Контент этого уровня достаточно подвижен (с лагом динамики до 3–5 лет), существенно зависит от динамики внутренней и внешней политики. Меняется расстановка социальных сил, меняется конфигурация и конъюнктура интересов. Интенсивно осмысляется и переосмысляется исторический культурный, политический, экономический опыт.
Второй – среднесрочный – уровень формируется и транслируется системой образования, социальными и гуманитарными науками. Лаг динамики содержания исторической памяти на этом уровне 5-15 лет. Образовательные программы, учебники, методические материалы уточняются и меняются, но не каждый год. Образование вообще – система достаточно инерционная. Да и научные дисциплины имеют свою инерционную динамику: научные исследования, презентация и обсуждение их результатов на конференциях, в публикациях – на все это требуется время.
Третий – долговременный – уровень формируется и транслируется семейным воспитанием, повседневными практиками, общением с родными, близкими. Этот уровень связан с социально-культурной идентичностью. Динамика на этом уровне наиболее долгая – порядка двух поколений (15–25 лет).
Важную роль играет согласование основного содержания между этими уровнями. Рассогласование их содержания порождает социумы с «разорванной» исторической и культурной памятью, в которых транслируемые элитами представления, резко отличаются от культурной памяти социума, а то и отрицающие само содержание этой памяти – как это было до недавнего времени в Алжире, Мексике, России, Турции.
Упомянутые выше результаты анализа показывают, что нарративы символической политики, при должной настойчивости и последовательности власти и элиты, рано или поздно, становятся частью актуальной картины мира. Пусть не нынешнего поколения, но следующего. И при наличии политической воли и социальной базы в лице пассионарного меньшинства можно горы свернуть, а при нынешних средствах коммуникации это происходит стремительно, буквально на глазах. Но такие оценки, как представляется, носят временный характер. Ситуация имеет тенденцию к радикальному изменению. Решающим фактором становится скорость изменений – уже не столько политической конъюнктуры, сколько коммуникативных технологий в экранной культуре.
Исследование актуальной исторической памяти представителей трех поколений (окончивших школы до 1992, до 2004 и до 2017) показало, что контент современной массовой культуры (1-й уровень) представлен в исторической памяти всех поколений в наибольшей степени. Далее по степени представленности идут 3-й и 2-й уровни. Тем самым смысловой исторический контент, транслируемый современной российской массовой культурой, оказывается важным фактором (если не основой) консолидации общества. При нынешней степени расслоения российского социума, зашкаливающих социальных неравенств, социального недоверия, политических противостояний, этническом и конфессиональном разнообразии, практически единственным инструментом социально-культурной интеграции оказывается культура массового общества, транслируемая медиа, прежде всего – телевидением и радио.
В этом плане можно отвлечься от будоражащей умы проблемы исторических фейков, борьбы с «искажениями» отечественной истории. С помощью социально-культурных практик происходит отбор и закрепление социально-культурной мифологии, лежащей в основе смысловой картины мира. Так было с «Ледовым побоищем» и фигурой Александра Невского, канонизированного в русском православии, «Куликовской битвой» и «панфиловцами», канонизацией Николая Романова и Зоей Космодемьянской.
В еще одном (сравнительном) исследовании использована упоминавшаяся ранее ценностно-нормативная модель паттернов нарративного смыслообразования, позволяющая строить аналитические профили нарративных практик различного уровня и масштаба, их сопоставление [Тульчинский 2018b]. На материале изобразительного искусства, литературы и кино) показано, что российской массовой культуре в большей степени свойственны торжествующие исторические наррации, чем наррации скорби, печали раскаяния, чем, например, германской; смысловые акценты растерянности, тревожности перед неопределенностью, по сравнению с китайской (позитивная гармония), американской (провокация нормы, остранение стереотипов) [Тульчинский 2020c].
Рис. 3. Ценностно-нормативные акценты в массовой культуре КНР, РФ и США
Речь идет не только о символической политике, идущей сверху, например, при государственной бюджетной поддержке проектов и программ в культурных индустриях. Так масштабная аналитика содержания российских кинофильмов за 2016–2018 годы, выпущенных при поддержке государства и независимых спонсоров, проведенная С. Герасимовым и П. Терещенко с помощью упомянутой ценностно-нормативной модели смыслообразующей наррации [Gerasimov, Tereshchenko 2020], показала, что существенным отличием нарративов этих двух категорий фильмов является тема героизма, наиболее представленная в «государственных» фильмах, ориентированных на массового зрителя и широкий прокат. В отличие от них, фильмы «негосударственные» в большей степени поднимают сложные неоднозначные проблемы индивидуально-личностной тематики.
Дальнейшая степень конкретизации анализа была реализована в исследовании Е.П. Кочерягиной формирования исторической памяти в российском кинематографе 2000–2017 годов [Кочерягина 2019], которое показало, что среди финансируемых фильмов и телефильмов формируются несколько больших тематических блоков: Великая Отечественная война; военные триумфы; начало XX века (революции и гражданская война); космос; советская повседневность (послевоенный период и позже); царский период; становление государственности (чаще всего фильмы о раннем периоде истории); культура, искусство, наука. Все они коррелируют с политическим дискурсом, что становится особенно заметно с 2013 года, когда появляется возможность сравнить непосредственно снятые картины с декларируемыми приоритетными темами.
При этом, анализ кассовых сборов и программ национальных конкурсов показывает, что символическая политика государства находит поддержку населения. Исторические фильмы вызывают стабильный интерес и тот набор тем, который фигурирует в политическом дискурсе, также имеет поддержку. При этом, картины, которые имели кассовый успех (т. е. поддержаны зрителями), значительно отличаются от фильмов, поддержанных творческой элитой (номинировались и побеждали на фестивалях), наполнением и сложностью подачи материала. На фестивалях выигрывают фильмы, отличающиеся от доминирующего нарратива и поддерживающие контрпамяти, в то время как в массовом кинематографе популярностью пользуются коммеморативные картины, отражающие триумфальный образ России.
Это наиболее заметно в блоке фильмов, посвященных Великой Отечественной войне, который, хотя и является одним из наиболее крупных блоков, не выступает в качестве разделяемого всеми участниками общества смыслового комплекса. Можно утверждать, что формируется лишь несколько тем, относительно которых согласны и государство, и профессиональное сообщество, и население: спорт, военные триумфы, космос. Представляется, что ввиду отсутствия внутренних противоречий и наличия сложившихся представлений, закрепленных в массовом сознании, эти темы на данном этапе являются наиболее продуктивным полем для российской символической политики.
Таким образом, конструирование прошлого в нарративах современной российской массовой экранной культуры достаточно парадоксально. При всей консолидирующей социум роли смыслового контента современной российской массовой культуры, этот контент подвижен (в плане перспективы «малопредсказуемого прошлого»). Содержание транслируемых нарративов прошлого парадоксально сочетает сверхнормативные героизм и страстотерпение; торжествующее ликование и алармизм.
Однако дальнейшее развитие экранной культуры становится все более динамичным и малопредсказуемым [Воротынцева, Бочаров, Федоренко, Ефремова, Коленский 2021]. Стало ясно, что фильмы можно смотреть самыми различными способами. Кинотеатры начинают переходить с открытых просмотров аренде залов для групповых просмотров заказываемых фильмов. Проседающие кино-и теле-рынок все более теснят стриминговые платформы, производящие уже около трети сериального контента. Все более отчетливо прорисовываются немалые возможности «народное видео» TikTok, забирающего все возрастающую долю аудитории. В секторе документалистики лидером стали фильмы Дудя и «видеочастушки» BadComedian.
Переход на новые бизнес-модели ускорила пандемия коронавируса. Собственный контент все более активно заказывают сервисы, создавая собственные производственные подразделения. Основной площадкой встречи зрителей, кино и большого бизнеса уже стали сетевые платформы.
Если раньше кино-теле-видео продукция делалась в Москве и Санкт-Петербурге, то сейчас радикально расширились до повсеместности и общедоступности места, форматы, жанры производства и трансляции, а попутно и поведения зрителей, их предпочтений. И нас еще ждет осмысление этих трансформаций.
Ergo
В качестве неоднозначной перспективы, следует отметить нарастание скорости изменений в трансляции видео-контента в современных медиа, прежде всего, связанных с цифровизацией и экранной культурой, формирующих дивергенцию представлений и вытеснение осмысляющих нарративов перформативами.
Сериальность компенсирует недостаточность осмысляющей наррации, реализуя тенденции символической политики «сверху» и «снизу».
Одновременно резко сократился путь от замысла к его объективации и возможностям трансляции получаемых образов на гаджетах, с помощью специальных очков, а то и чипов, в качестве виртуальной реальности, т. е. непосредственному дополнению и расширению реальности, манипуляции не только сознанием, но и непосредственно поведением, выходя за границы локализованного просмотра материала. При этом радикально расширился круг создателей кино-теле-видеопролукции, формы ее трансляции и потребления, порождая новые и новые социально-культурные практики формирования и трансляции смыслового содержания, включая неоднозначное и фейковое.