Полинарративность аналитического осмысления
Приведенное выше рассмотрение показывает, что семантический анализ фейков не может ограничиваться фактчекингом, установлением предметного значения аналитика. Даже, если отвлечься от личностного смысла, то выявление в смысловом содержании фейка его социального значения открывает, помимо предметного, как минимум еще два измерения – оценочное и нормативное.
Так, если рассматривать научное знание в терминах нарративов, т. е. построения осмысленных дискурсивных рассуждений, то оно предстает как три уровня (вида) наррации:
1) Уровень эмпирической фактологии, предъявления описаний, данных.
2) Уровень каузальных связей, взаимосвязей и детерминаций между фактами.
3) Уровень целевого контекста, раскрывающего замысел построения и использования целостного конструкта [Тульчинский 2019a: 174–200].
Если научные объяснения дают ответы на вопросы, решают проблемы, раскрывая суть происходящего, то уместно уподобление уровней их нарративности структуре детектива: презентация ситуаций дополняется агрегацией паззла, в котором могут обнаруживаться смысловые каузальные нестыковки целого. А завершает осмысление этого целого рефлексия, достраивающая осмысление до выявления мотиваций – в духе финального рассказа Э. Пуаро или мисс Марпл, в котором разъясняется, чей же и какой замысел был реализован в происшедшем.
Характерно, что Х.Р. Алкер, давая развернутую характеристику комплекса неполноценности в методологии социальных наук по состоянию на конец 1990-х годов, завершает свой обзор [Alker 1996: 787–799] апелляцией к трехчастной модели науки, представленной И. Галтунгом в работе «Эмпиризм, критицизм, конструктивизм: три аспекта научной деятельности» [Galtung 1977], согласно которой развитие социальной науки происходит в постоянном движении между тремя образующими треугольник «полюсами»: данными, теорией и ценностями. Осмысление эмпирических данных с ценностных позиций реализует критицизм («критическая компетентность»). Синтез теории и эмпирических данных реализует эмпирицизм с его попытками объяснения и предвидения развития. Синтез теории и ценностей дает конструктивизм – как возможность построения образа желаемого, предпочтительного будущего [Герасимов, Тульчинский 2018].
Фактически, модель Галтунга-Алкера устанавливает соотношение и связи трех уровней научной наррации, также демонстрируя взаимосвязь эмпирики, теории и конструктивной целостности. Хотя второй уровень свойственен science (естествознанию и точным наукам), тогда как третий – humanities (гуманитарному знанию), уровни эти не разорваны, а взаимосвязаны. Так, роль третьего уровня проявляется даже на 1-м – при отборе фактов, их распознавании и обозначении. Это выражается не только в целевом контексте исследования, но и в базовых метафорах, лежащих в основе научной терминологии. Здесь не место говорить о научной «мифологии». Отметим только, что в science такие метафоры, как «сила», «поле», «ток», «струны», «волна» и т. п., конкретизируются, операционализируются, измеряются. Тем самым суждения, содержащие такие термины, проверяются: они могут быть подтверждены или опровергнуты. Именно это позволяет не просто подводить явление под общую категорию, а пытаться выявить корреляции, выделить существенные факторы, каузальность и прочие детерминации. Третий уровень проявляется и в science, в описании научного исследования, его контексте: в обоснованиях актуальности, практической значимости, важных для заявок на гранты, в популяризации, научной публицистике.
Поэтому методологию гуманитарных и социальных наук нельзя сводить к методологии естественных и точных наук. Во-первых, последние сами зависят от конструктивной концептуальной активности познающего субъекта. А во-вторых, это выхолащивает саму суть предмета этих наук – наличие и волю политических акторов, мотивация которых редуцируется к абстрактным схемам.
Из сказанного следует, что полноценной научной аналитике фейков и коммуникации в целом должнвы быть задействованы все три уровня объясняющей наррации. Причем третий уровень – не только в эзотерике, популяризации, публицистике или образовании. Конструктивные (алгоритмически процедурные) объяснения интегрируют второй и третий уровни объяснительной наррации, раскрывая процесс порождения феномена. Тогда как первый уровень выступает в качестве либо элементной базы построения, либо также как презентация «конечного продукта» всего построения.
Полинарративная модель осмысленного знания может быть уточнена до модели «стереометрической семантики» [Тульчинский 2001].
Содержание осмысленного знания синтез истинного, должного и возможного
Выше уже отмечалось, что смысл – суть порождение попыток постижения бесконечного мира конечным, ограниченным в пространстве и времени существом, каковым является человек. Поэтому он вынужден относиться к миру с какой-то точки зрения, с какой-то позиции, в каком-то аспекте, в каком-то смысле. Постигаемые свойства вещей, не порождены человеком, но их выявление возможно лишь в контексте конкретной практической деятельности, преследующей определенные цели и располагающей конкретными возможностями их реализации. Познание предмета связано с раскрытием его объективных свойств, его сущности, что определяет характер и содержание полученного знания. Такое раскрытие предмета определяет осознание его «скрытого схематизма» («сделанности») как центрального момента познания и осмысления. Только следуя логике этой сущности, человеческое сознание способно к формированию идеи – наиболее зрелой и развитой формы осмысления, в которой соединяются в едином интегральном синтезе знание, представление об идеальном (нормативном) образце и программа его реализации [Тульчинский 2019b]. С развиваемой точки зрения анализ смысловых построений (идей) предстает как синтез знания истины, должного и возможного.
Другими словами, анализ какого-то осмысленного контента (включая фейки) предполагает подход, строящийся не только на традиционных критериях непротиворечивости адекватного описания действительности, но и на других критериях, например – целесообразности. Так, любая идея – не только установление адекватных описаний действительности, но и соответствие конкретным целям социальной деятельности, возможностям ее реализации. Поэтому обоснование такого подхода нуждается в специальных средствах анализа. Эти средства должны давать возможность вести анализ не только в терминах соответствия знания реальности, но также в терминах должного, возможного и нормативного. По крайней мере, можно предположить, что в логико-семантическом плане такой анализ есть, прежде всего, осмысление как единство фактов, оценки и нормативного предписания.
Так идея либерализма (коммунизма) – это и конкретное теоретическое представление о социальной реальности, и представления о целях общественного развития, и представления о путях и способах достижения этих целей (программе преобразования реальности для достижения целей на основе имеющихся знаний об этой реальности). Идеи квантовой механики – это и научные теории, и нормативно-ценностное содержание соответствующей парадигмы (норм, образцов, программ научной деятельности). В принципе, аналогично содержание не только политических, научных, экономических или технических идей. Таково содержание также и идей художественных, религиозных и т. д.
Более того, можно утверждать, что человек вообще познает мир именно в идеях. Так, ребенок постигает окружающие его вещи именно как идеи: стул для него это и вот эта реальная вещь, и ее предназначенность, и программа действий (игры) с ним. Такой синтез представлений об истинном, должном и возможном может быть – как синкретично-целостным, так и теоретически отрефлектированным, вплоть до аналитического вычленения каждого из модусов. С этой точки зрения, понятие, как знание о свойствах предметов и процессов, является лишь одним из аспектов идеи, абстрагированным от оценочного контекста, от модусов возможности и необходимости.
В этой связи можно сказать, что анализ фейков стимулирует расширение логико-семнтического анализа. Традиционно главная проблема эпистемологии, логики и методологии науки есть вопрос о гарантиях и регулятивах получения истинного знания. Соотношения знания и действительности при этом рассматриваются «однонаправленно» – от действительности к знанию, как представленность действительности в формах знания. Но познание одновременно – это и активное воспроизведение действительности, обусловленное целями практической деятельности. Анализ знания, как знания осмысленного, ставит перед теорией знания, логикой и методологией комплекс проблем, связанных не только с обеспечением адекватной «представленности» действительности в определенных формах знания или обеспечением непротиворечивости этих форм, но и с ее встречным движением – от знания к предмету, т. е. с воплощением определенных знаний и идей в продуктах социальной деятельности по преобразованию мира. Именно с таким воплощением и имеет дело публичная социальная коммуникация.
Подобная ориентация принципиально важна не только для анализа коммуникативных процессов, но и для анализа философских и методологических проблем технического знания, изучающего не столько предметы и явления в их «естественном» бытии, сколько возможности их преобразования. Техническое знание преимущественно выступает как представления о необходимом конечном (деловом) продукте (вещи, энергии, информации и т. п.), а также о средствах и способах его получения, каждые из которых уточняются в терминах реальных возможностей. Иначе говоря, мы имеем дело с интегрированным единством знания о целях и средствах их реализации в процессе деятельности, упорядоченной на основе этого знания. В принципе, подобную структуру имеет любое «технологическое» знание, связанное с обоснованием преобразовательной деятельности человека: преобразования им природы, общества и себя самого. Логические основания анализа такого знания принципиально важны для уяснения логико-методологического статуса наук об «искусственном» вообще [Саймон 2009], построения теории творчества, эвристики как науки о творческом, конструктивном мышлении применительно к теориям, машинам, проектам, программам и планам.
Смысловая структура идеи, как синтеза описаний, целей и предписаний, аналогична структуре целевой программы. Можно утверждать, что логическая структура целевых программ дает исключительные возможности представления и анализа осмысленного и существенного знания. В этой связи вполне обоснованно ставить вопрос об общенаучном статусе программно-целевого подхода наравне с другими междисциплинарными стратегиями познания: функциональным, структурным, системным, комплексным подходами [Ладенко, Тульчинский 1988]. Программно-целевой подход есть обобщение и развитие теоретического и методологического потенциала указанных подходов, использует их как свою предпосылку и основание.
Логико-семантические основания нормативно-ценностного синтеза: стереометрическая семантика
Являются ли отношения указанных сторон идеи, как осмысленного знания, логическими? Если нет, то анализ творческой деятельности, аргументация, управление и планирование и ряд других сфер научной и практической деятельности – не говоря уже о фейках – лишаются логических оснований. Если да, то каков может быть аппарат такого анализа? Достаточен для этих целей аппарат обычной логики или необходимо построение специальных формализмов? И самое главное – каковы семантические основания логического анализа указанного синтеза. Разумеется, привлекательным выглядит тезис, что логика может быть использована не только для выяснения того, что имеет место, но и для указания того, что мы должны делать, но его правомерность должна быть обоснована и раскрыта.
Осмысленное знание – это знание не только истинное, знание о сущем. Оно является также знанием о должном, необходимом, включая в себя представления о цели как нормативном образе желаемого будущего, определяющем существенность истинного знания для конкретных практических целей. В этом плане логическая семантика (и теория смысла как ее составляющая) не могут ограничиваться рассмотрением механизма установления истинности знания в духе двухплоскостной семантики А.Тарского. Принципиально важным оказывается учет промежуточного звена – коцептуализирующей деятельности сознания при осмыслении действительности.
Как уже отмечалось, существенность, смысл имеют место только в конечных, целеустремленных системах. Именно преследование определенных целей обусловливает характер и содержание концептуализации «в том или ином смысле». Поэтому осмысленность и существенность человеческого знания в идеях, фактически есть выражение великого многообразия явных и неявных, в том числе и крайне сложно опосредованных целей, задающих контекст смысловых связей и ассоциаций. Традиционная формальная логика отвлекается от этого обстоятельства. Она строится как анализ объемных (экстенсиональных) отношений (как отношений между объемами понятий) нейтрально к существенности анализируемых свойств. Последние предстают просто как основания отнесения предметов к тем или иным классам (множествам).
Поэтому неспроста вопросы, связанные с идеями сущности и существенности, их соотношения с проблемой истинности возникли именно при семантическом обосновании систем модальной (интенсиональной) логики, связанной с анализом смысловых отношений. Отрицание У. Куайном [Quine 2013] возможности такой логики не случайно. Оно является выражением традиционной установки на нейтральность логического анализа к существенности, а значит – к целям и практическому контексту познания. Отвергаемая Куайном апелляция модальной логики к категории сущность, «эссенциональность» модальной логики принципиальна и функциональна: переходя от обычной кванторной логики к модальной, мы покидаем сферу отношений между объемами понятий исключительно и обязаны учитывать отношения между их содержаниями, т. е. между существенными свойствами.
Основания такого рассмотрения носят не столько логический, сколько семантический характер. Но логическая семантика как «логика содержания» должна предшествовать «логике объема» понятий. Как показывает опыт, обоснование и философское осмысление модальной логики на путях обычной («объемной») логики и референциальной (указательной) семантики затруднены. В лучшем случае, оно дает сведение смысловых отношений к указательным, а смыслового значения – к предметному, что, в конечном счете, сводит понятие необходимости к идее всеобщности указания себетождественной вещи [Rescher 1985; Слинин 9176] и онтологизации смысла в виде «возможного индивида» [Salmon 1972; Бессонов 1985]. Между тем, понятие необходимости и связанные с ним понятия сущность и существенное свойство имеют важный деятельностный аспект, когда необходимость и существенность познаваемых свойств и отношений соотносятся с целями практической деятельности. Необходимое – это не только и не столько «везде и всегда сущее», но и необходимое для достижения определенных целей – то, без чего не обойтись [Тульчинский 2000].
Трактовка логики как теории получения истинных следствий из истинных посылок все более уступает место более широкой концепции. Такая концепция может быть связана либо с обобщением понятия следования, основанного на традиционной истинностной оценке, и на практические рассуждения тоже, либо – с введением для последних специальных аналогов истинности и ложности (как соответствия, например, идеалам добра, целям субъекта и т. д.).
Разработка такой концепции – один из наиболее острых вопросов философии логики. В свое время отказ неопозитивизма от учета нормативно-ценностных факторов познания и ограничение последнего исключительно критериями логической непротиворечивости и эмпирической верификации привели ориентированную подобным образом логику науки в методологические тупики. Не менее опасна и другая крайность – абсолютизация ценностных аспектов, поглощение ими идеала истинного знания как адекватного осмысления реального мира. Такая крайность ведет к полному релятивизму. Проявлением той же тенденции является и прагматическое толкование истины исключительно как целесообразности, соответствия целям субъекта.
Задача, как представляется, заключается не в сведении оценок и норм к описаниям или в построении «новой теории истины», и не в изгнании аксиологии из гносеологии или построении аксиологической теории познания. Отправную точку решения проблемы можно найти у Аристотеля [Аристотель 1983], когда он обосновывает возможность практических рассуждений (включающих оценки и императивы) с помощью «истинного стремления». Оценочные и нормативные суждения выступают как истинные или ложные в силу их соответствия или несоответствия определенным критериям и требованиям. В этом смысле проверка оценочного или нормативного суждения на истинность осуществляется соотнесением его не с эмпирическим фактом, а с нормативно-ценностными установками (образцами, целями и т. п.), определяющими осмысление этих суждений. Такая трактовка семантической оценки нуждается в уточнении, поскольку истинность в этом случае получает излишне расширительное толкование.
Цели как вид знания оцениваются не с точки зрения их истинности или ложности как соответствия или несоответствия объективной реальности, а с точки зрения их правильности или неправильности, т. е. соответствия или несоответствия социально и интерсубъективно значимым образцам. Любая оценка означает наличие у предмета свойств, приближающих его к некоторому нормативному образцу. Так выражение «хорошая земля» выражает способность почвы давать высокий урожай, «хороший друг» – свойства человека, на которого можно положиться. Значение оборота «хороший» сливается со значением оборота «соответствующий достижению такой-то цели» или «соответствующий такому-то образцу или стандарту» [Ивин 2016; Лобовиков 1988]. Во всех этих случаях речь идет о соответствии определенного типа. Но если истинность – установление соответствия сущему, то нормативно-ценностная оценка есть установление соответствия потребностям и целям социального субъекта, т. е. должному, необходимому.
Так же как истина является метапредикатом, применимым к любому знанию, соответствующему реальности, и выражает общую семантическую схему этого соответствия, так и оценочное выражение «хороший» является по сути дела «омонимом» (Аристотель), «псевдопредикатом» (Е. Холл), «метапредикатом» (Дж. Мур), «универсальным аксиологическим квантором» (Р. Гартман). Конкретный ответ на вопрос: «Что есть добро (хороший)?», как и на вопрос: «что есть истина?» зависит от предмета анализа и выбора методологии.
Указание целевого (нормативно-ценностного) соответствия по своему семантическому содержанию и механизму аналогично установлению истинности, также является морфологичным и предикативным, так как свойства цели (образца, стандарта) могут описываться вполне определенными предикатами. Так о конкретном ноже можно говорить, как о «хорошем» тогда и только тогда, когда он имеет характеристики, требуемые неким стандартом, этим стандартом заданные. Семантика и описания и оценки связана с отсылкой к некоторым образцам, имеющим нормативный характер. Для описаний это соответствие предметному значению, задаваемое с помощью единства описательной и нормативно-указательной идентификации. Например, «красный автомобиль» истинно тогда и только тогда, когда цвет описываемого автомобиля соответствует традициям именования его как красного. Для оценок – это также соответствие нормативному образцу: «хороший автомобиль» истинно тогда и только тогда, когда автомобиль обладает определенным набором свойств.
В этой связи становится ясным общий характер перехода от описания к оценке и от описания к норме. В первом случае речь идет о задании (описании) свойств реального или идеального образца и установлении степени соответствия этим свойствам конкретных анализируемых вещей. Во втором – на основании того же описания формируются требования («хороший нож должен быть острым», «хороший доклад должен быть кратким и ясным»), которые могут участвовать в оценке.
Итак, оценки, нормы и фактологические описания, будучи различными по семантической природе, едины в их механизме семантического оценивания – все они суть установления определенных соответствий. Описания дескриптивны и объективны (суть – описания объективной реальности), нормы и оценки – дескриптивны и субъективны (суть – соответствия описываемой реальности описаниям образцов и целей). «Истинностная» и «нормативно-ценностная» оценки оказываются двумя полюсами – объективным и субъективным – в установлении смысла знания. На этой основе уже можно решать вопрос о логико-семантической природе смысловых образований (идей).
Стоит только добавить, что, в какой бы степени ни соответствовала бы идея целям и потребностям, как бы она ни была в этом плане «хороша», если она не реализуема, то остается утопией и фантазией. Знание, интегрируемое в идее, не будет отличаться от представлений о желаемом преобразовании сущего в должное вне учета реальных возможностей такого преобразования. Поэтому знание, содержащееся в идее, должно пройти проверку и на возможность фактической реализации идеи, на соответствие имеющимся в наличии средствам.
Правомерной постановкой вопроса о логико-семантической природе синтеза осмысленного знания в идее представляется не сведение друг к другу различных видов семантического соответствия, а их совмещение в едином семантическом схематизме. Следует различать как минимум три вида семантического соответствия:
1) адекватность целям, которая оценивается как соответствие данного описания описанию желаемого результата, нормативного образа (нормативно-ценностная оценка и соответствие);
2) адекватность реальности как истинность или ложность описания (истинностная оценка и соответствие);
3) адекватность имеющимся средствам и возможностям (оценка на реализуемость).
Каждый из видов семантического соответствия (оценивания) соотносит знание, содержащееся в идее, с различными видами реальности. Для анализа этих соответствий вполне применим (с несущественными модификациями) обычный семантический аппарат в духе теории А. Тарского, семантики С. Крипке или «рефлексивной» семантики [Kripke 1981; Tarski 1944; Тульчинский 1986 «Новые» теории…]. Различие – в характере базы оценивания, соответствие с которой устанавливается. В первом случае это реальность целей (ценностных норм). Во втором – непосредственно материальная действительность. В третьем – реальные возможности, которыми мы располагаем.
Синтез этих трех оценок-соответствий позволяет говорить об идее как не просто об истинном знании, а о знании, выражающем Аристотелево «истинное стремление», т. е. знании, берущемся в единстве модусов потенциальной осуществимости, практической целесообразности и фактической реализуемости.
При этом, каждый из семантических аспектов (соответствий) смыслового комплекса может быть связан со стадиями зрелости и воплощения идеи:
1) Формирование цели как образа желаемого результата есть этап осознания потребности и формирования представления о должном и необходимом. Однако должное и необходимое может быть и принципиально не осуществимым в действительности (как это может быть в случае со сказочными образами ковра-самолета, скатерти-самобранки и т. п.);
2) Установление принципиальной (потенциальной) осуществимости цели на основе объективного истинного знания. Однако истинное знание может быть еще нереализуемым, поскольку средства его воплощения еще не созданы в силу низкого уровня развития производственных сил. Это уровень научной гипотезы, художественного замысла и т. п. Ряд образов научной фантастики основан на таком знании потенциальной осуществимости;
3) Установление путей и средств реализации идеи.
Предложенная семантическая трактовка знания одновременно в модусах истинности (потенциальной осуществимости), практической целесообразности и фактической реализуемости есть, по сути дела, переход от двумерной, «плоскостной» семантики, «прикалывающей» знание к реальности, рассматривая знание только в терминах «истинно-ложно», к семантике «стереометрической». Семантическое обоснование практического рассуждения и содержания идеи «стереометрично» в том смысле, что задается не одной, а как минимум – тремя проекциями, каждая из которых есть установление определенного вида соответствия (оценки).
Можно воспользоваться традиционным для логической семантики представлением содержания знания в виде некоторого множества описаний состояния («возможных миров»), непротиворечиво описывающих некоторую предметную область. Среди описаний состояния выбирается одно – соответствующее реальному состоянию предметной области (выделенный «реальный мир»). Остальное – суть описания его непротиворечиво возможных состояний. В терминах описаний состояния вводятся и определяются понятия выполнимости, логической истинности (выполнимости во всех описаниях состояния – «возможных мирах»), логического следования, доказуемости, формализуемости и т. д. С точки зрения этого логико-семантического аппарата анализ или обоснование содержания идеи будет выражаться в последовательном вычеркивании описаний состояния («возможных миров»): не соответствующих реальности (семантическая оценка в терминах «истинно – ложно»); цели или нормативному образцу (оценка в нормативно-ценностной проекции «хорошо – плохо»); имеющимся средствам (оценка в проекции реализуемости: «реализуемо – нереализуемо»). Каждое из вычеркиваний есть результат установления соответствия (несоответствия), проекции набора описаний на плоскости соответствующих характеристик-критериев. В результате такой стереоскопической процедуры оценивания происходит вычеркивание знания о нереальном, ненужном и невозможном в данных условиях, т. е. – о не существенном. Оставшийся набор описаний состояния дает представление о содержании идеи как знания осмысленного и существенного с точки зрения не только его истинности, но и целей, и возможностей практики.
С позиций стерометрической семантики фейковое сообщение может оказаться:
▪ истинным (в плане соответствия фактам), но не соответст-вющим практическим ценностно-целевым контекстам – фейком для данного времени, ситуации, эпохи;
▪ ложным, но адекватным целям и алгоритмам реализации;
▪ вполне нормативным, целесообразным, но не имеющим отношения к реальности (ситуация утопии, научной фантастики).
Возможны и другие комбинации семантических проекций, что позволяет выстроит систематизацию фейков и их анализа.
Предложенный подход оставляет анализ в рамках семантики, что, однако, не исключает возможность специальных прагматических построений, примером которых могут служить концепции Р. Монтегю и Р. Столнейкера [Монтегю 1981; Столнейкер 1985]. Если в концепции Монтегю прагматический контекст совместно с системой «возможных миров» детерминирует значение истинности утверждений, то, согласно Столнейкеру, эта детерминация поэтапна: прагматический контекст определяет концептуальные системы, а те уже имеют определенные значения истинности или ложности. По крайней мере, представляется заслуживающим внимания отнесение Р. Монтегю понятия смысл – к сфере прагматики, а не семантики, которую он связывает исключительно с понятиями истинности и выполнимости.
Логический анализ и синтез осмысленного существенного знания в идее на подобной семантической основе, в принципе, может осуществляться двумя способами. Так, каждое соответствие может рассматриваться как введение некоторого оператора над описанием. Пусть Т – оператор соответствия реальности, G – оператор соответствия целям, а R – оператор соответствия практическим возможностям. Тогда выражение TGR р будет означать не только истинность р, но и его целесообразность и практическую реализуемость. Каждый оператор дает выражению соответствующую модальную квалификацию, поэтому логический анализ и синтез идеи в этом случае может строиться на основе комбинирования модальных операторов. С точки зрения семантики «возможных миров» это означает, что операторы T, G, R и вводят соответствующие каждому из них системы описания состояния («возможные миры»). Знание, представленное в каждой из этих систем, выражает соответствующие составляющие содержания идеи. Последняя предстает как инвариант преобразований систем описаний состояния, вводимых модальными операторами. Такой подход можно назвать «модальным». Он делает акцент на формальной стороне дела и предполагает построение специальных логических систем, исследующих отношения между модальными операторами, и последующую семантическую интерпретацию этих систем.
Другой подход, назовем его «семантический», наоборот, строится на предварительном установлении соответствий (вычеркиваний описаний состояния) и лишь затем – формализации инвариантного знания. В этом случае, для логического анализа и синтеза осмысленного знания (соответствующего и реальному, и должному, и реализуемому), т. е. содержания идеи, программы и т. п. вполне достаточен обычный аппарат логики предикатов.
Если допустить возможность противоречивых описаний состояния («невозможных возможных миров»), то логический переход от целей к средствам аналогичен релевантному следованию, когда импликация А→В приемлема, если мы используем именно А для достижения В. Более естественным, однако, является использование обычной логической дедукции в ее стандартном выражении или с некоторыми модификациями, например, в духе теории резолюции [Чень, Ли 1983]. Возможна также интерпретация построения и анализа в рамках теоретико-игровой семантики, когда анализ рассматривается в виде диалогической игры, участники которой защищают или оспаривают некий тезис [Све тлов 2020].
Переход знания в идее или целевой программе из модуса практической целесообразности в модус физической реализуемости подобен решению задачи, когда предполагается существование неизвестного (х), удовлетворяющего условиям, т. е. делающего их истинными. В этом случае решение задачи может быть ориентировано «на нахождение» – поиск предмета, удовлетворяющего некоторому описанию, либо «на доказательство» – поиск непротиворечивого описания этого предмета. Однако логический строй плана решения один – разрешение противоречия между возможным (идеальным) и действительным (реальным). Допущение о существовании цели (неизвестного) в случае установления непротиворечивости плана решения устанавливает и реальный статус неизвестного. Аналогично и в техническом творчестве имеются два основных класса проблем: перехода от известного предмета к возможностям его использования и от представления о возможном назначении (свойствах и параметрах) – к предмету его реализующему. Первая проблема сводится к задаче «на доказательство», вторая – «на нахождение».
Весьма перспективным представляется заслуживает внимание мотивационный (информационно-целевой) анализ, предложенный Т.М. Дридзе в рамках ее семио-социо-психологического подхода в анализе текста, как выявлении его целевой структуры [Дридзе 1984]. Впоследствии такой подход был распространен Дридзе на другие артефакты культуры, включая смысловой анализ городской среды – как «человеко-средовой» инфраструктуры социума [Дридзе 1994]. Фактически речь шла о расширении мотивационно-целевого (интенционального) характера коммуникации на все формы социально-культурной деятельности, предстающие как тексты, фиксирующие и транслирующие смысловые структуры социального опыта.
Таким образом, раскрывается не только логическое, но и эвристическое содержание и смысл любой идеи: в ней не только интегрируются в едином семантическом поле представления о сущем, должном и возможном, но и (в силу этого синтеза) – связи и переходы между ними. Выражая единство анализа и синтеза, непротиворечивого описания и построения, логический анализ смыслового содержания идеи развертывается и как единство необходимого и возможного. Пронизывая и интегрируя различные модусы знания в рамках идеи, плана решения или целевой программы, он развертывается в одной плоскости «как бы реального».
Аналогично аналитика фейка, не лишая его осмысленности, позволяет выявить его различные грани – как в плане замысла, так и осуществления, и их реконструкции. Такая аналитика может быть выстроена в последовательность. Сначала устанавливается референтность – фактологичность некоего опыта. Вторым шагом – отношение к нему, оценка и намерение. Третьим – прагматический контекст реализации, конструктивная норма, алгоритм реализации намерений. И завершением – приход к новой фактичности.