[9]
Феномену «информационных войн» посвящен обширный корпус литературы [Бухарин, 2007; Бухарин, Цыганов, 2007; Власенко, 2011; Волконский, 2003; Информационные войны…, 2008; Панарин, 2003, 2004; Почепцов, 2002; Norris, 2001; Owen, 2011]. Это словосочетание не сходит со страниц публицистики. Информационные войны обсуждают эксперты-политологи, сформировались целые научные сообщества, активно обсуждающие информационные войны в международной и внутренней политике, в бизнесе, корпоративном менеджменте. Разрабатываются математические модели информационных войн [Расторгуев, 2006]. Существуют развитые электронные сетевые ресурсы, посвященные информационным войнам. [Например: http://www.infowars.com; http://www.infwar.ru]. На рынке действуют агентства, специализирующиеся на оказании соответствующих услуг по ведению информационных войн, обеспечению информационной безопасности, информационной разведке и т. п.
Может сложиться впечатление, что речь идет о хорошо известном концепте, операционализированном до конкретных технологий и методик. Однако это так и не так… Например, тематику, связанную с информационными войнами, любят выбирать студенты для подготовки курсовых, а то и выпускных работ, магистерских диссертаций. И каждый раз они сталкиваются с проблемой толкования самого концепта «информационные войны».
В данном разделе, не претендуя на универсальность, предпринята попытка характеристики достаточно специфической разновидности информационных войн. Речь идет о так называемых информационных войнах «второго уровня», когда участники и их цели не очевидны, и требуются специальные аналитические усилия для понимания содержания конфликта, его желаемых и фактических результатов.
При этом хочется надеяться, что попутно, в процессе реализации этой попытки, удастся прояснить некоторые важные аспекты феномена информационных войн вообще.
Что такое информационные войны
Что обычно имеется в виду под информационными войнами?
Во-первых, и это наиболее очевидно то, что информационная война – это конфликт, в котором, по крайней мере, одна из сторон проявляет весьма агрессивную активность.
Во-вторых, в отличие от войн «физических», «экономических», «торговых», информационные войны ведутся с помощью такого специфического средства, как информация. Еще точнее, фактически, речь идет о способах коммуникации, т. е. средств, каналов и содержания коммуникации как передачи информации.
В-третьих, в этой своей коммуникативной природе информационные войны могут быть частью (обеспечивающим сопровождением) военного, политического, экономического конфликта, а также могут развертываться самостоятельно.
В-четвертых, в зависимости от акцента на компонентах коммуникации, информационные войны могут быть сосредоточены на средствах передачи информации или на ее содержании. В первом случае мы имеем дело с «технической» информационной войной, направленной на разрушение или повреждение информационной инфраструктуры противника: информационных центров, центров принятия решений. Во втором случае – с информационной войной, имеющей целью воздействие на сознание противника (систему убеждений, представлений, ориентаций, стереотипов и т. п.).
К информационным войнам первого рода относятся активно обсуждаемые в последнее время «кибервойны» (в том числе – международные), hacking activities include data theft, website defacement, denial of service, redirects, спамовые атаки and others technologies [Clark, Knake 2012; Krekel 2009]. Таким атакам подвергаются электронные ресурсы государственных структур, компаний, общественных организаций, средств массовых информации, индивидуальные сайты. «Технические» информационные войны наиболее понятны по своей структуре, мерам противодействия и соответствующим мерам информационной безопасности.
Менее очевидны информационные войны второго рода, которые можно отнести к проявлениям «soft power» или «smart power» [Nye 2008, 2009, 2012]. Используемые средства при этом могут быть самыми различными, включая весь набор манипулятивно-пропагандистских технологий, которые Д. Лакофф связывает с когнитивным рефреймингом [Lakoff 2006, 2009], а Г.Г. Почепцов назвал «смысловыми войнами» [Почепцов 2019b]. Тогда что нового вносят технологии информационных войн?
Ранее было проведено сопоставление известных толкований таких терминов как «информационная война», «политическая манипуляция», «пропаганда», «слухи», «идеологическая диверсия», «психологическая война» [Глазунова, Тульчинский 2012]. Из этого анализа, можно сделать, по крайней мере, один важный вывод: если однонаправленные информационные атаки, действия типа пропаганды, манипуляции и слухов имеют целью убеждения, мнения, то информационные войны второго рода преследуют более «сильные» практические цели, стимулируя определенные действия, необходимые для решения конкретной проблемы.
Это обстоятельство хорошо иллюстрируют несколько примеров.
(а) Ситуация, повлекшая в 2010 году отставку мэра Москвы Ю.М. Лужкова – одной из наиболее крупных фигур в российской политической элите последних десятилетий. Ю.М. Лужков был главой городской администрации столицы Российской Федерации с 1992 года. Эти 18 лет были очень насыщенными политической борьбой, кризисами, но Ю.М. Лужков смог в этих условиях не только довольно успешно справляться со своими функциями, но и инициировал создание политического движения «Отечество – вся Россия», впоследствии легшего в основу «Единой России» – правящей в России до сих пор политической партии. Его позиция всегда отличалась взвешенностью, с самого начала президентства В.В. Путина он смог выстроить отношения с высшим руководством страны. В СМИ регулярно появлялись материалы о неоднозначных обстоятельствах успешности бизнеса Е. Батуриной – супруги московского мэра. Они достаточно активно обсуждались. Тем не менее, Ю.М. Лужков регулярно побеждал на выборах, и, казалось, ничто не предвещало бурю. Однако к середине президентского срока Д.А. Медведева в СМИ была активирована бурная подача упомянутых фактов, за которой последовало решение Президента РФ об отставке Ю.М. Лужкова как «утратившего доверие». И до сих пор остаются не ясными инициаторы этой информационной войны, их цели. По крайней мере, расстановка политических сил в РФ позволяет заключить, что, даже учитывая личный конфликт Ю.М. Лужкова и Д.А. Медведева, такая атака не могла быть предпринята исключительно администрацией Президента без ведома тогдашнего главы Правительства, функции которого выполнял В.В. Путин. А со временем можно утверждать, что результатом этой информационной войны стала не только отставка московского мэра, но и ослабление позиций Д.А. Медведева. Во многом аналогична была и история с отставкой министра обороны РФ А.Э. Сердюкова.
(b) Буря в российском информационном пространстве в контексте конфликта между оппозицией (системной и внесистемной) и правящим политическим режимом, возникшего после думских выборов в 2011 г. Факты фальсификаций были широко обсуждались в СМИ, блогосфере и даже судах после каждых российских выборов. Однако именно зимой 2011–2012 годов эти факты поставили российское общество на грань политического кризиса, вызвали бурные демонстрации, которые власти попытались и до сих пор путаются квалифицировать как вмешательство извне.
(с) Действия грузинского правительства М. Саакашвили во время конфликта вокруг Южной Осетии. Суть происходящего члены кабинета и прежде всего сам М. Саакашвили подавали как агрессию со стороны России, призывая НАТО вмешаться в конфликт или хотя бы ускорить интеграцию Грузии в НАТО. Время показало, мягко говоря, неоднозначность такой интерпретации происходящего.
(d) Ситуация вокруг цепочки революционных событий в арабских странах и исламском мире в целом, получившее название «арабской весны». Сведения о коррупционности и деспотичности режимов в арабских странах средиземноморского бассейна были давно и хорошо всем известны. Международная общественность хорошо знала и факты о поддержке некоторыми из них (прежде всего режимом М. Каддафи) международного терроризма. Однако, почему-то, именно в какой-то определенный момент эти сведения сконцентрирвались, вышли на первые позиции в повестке дня, приведя к серьезным политическим изменениям.
Если отвлечься от масштабов и персонажей, то что объединяет все эти ситуации регионального, федерального и международного уровня? Если это конфликты, то всегда ли можно точно сказать – кто противоборствует в каждом из них? Каковы цели участников конфликта? В чем выражаются результаты такой информационной войны? И всегда ли можно говорить о таких результатах, о победителе и побежденном? Практически на каждый из таких вопросов можно дать несколько версий ответов и их толкований. Более того, сами эти толкования, интерпретации активно участвуют в таких информационных войнах, во многом определяя их содержание.
Таким образом, напрашивается выделение и рассмотрение особого типа информационных войн, акторы и цели которых не очевидны, возникают в процессе интерпретаций, порождая некий новый социально-политический контекст. И это именно ситуация использования фейков.
Информационные войны как конфликт интерпретаций
Специфическая особенность подобных «информационных войн» в неявности их акторов. Кто организатор этих действий? Против кого они реально направлены? Неоднозначность проблемы акторов порождает мифологизацию «информационных войн», их демонизацию. При желании за любой новостью, за любым событием можно проследить мотивационную цепочку, «коварный замысел», который можно приписать неким «врагам». Это, разумеется, не отрицает очевидность строящихся и реализуемых планов и проектов различных политических и социальных сил – как зарубежных, так и внутри страны.
Нужно только отдавать отчет в том, что социально-политическая реальность является результатом взаимодействия, столкновения, конкуренции таких проектов и кампаний. Именно это имеется в виду, когда историю понимают как «равнодействующую воль». Тем не менее, акторы «информационных войн» во многом оказываются продуктами интерпретаций, дискурсивных практик, которые, в свою очередь, тоже могут рассматриваться как «информационные войны». Так например, в обстоятельнейшем исследовании Р. Арзуманяна рассмотрено большое множество примеров использования фейков в информационных войнах для обмана, дезинформации, других форм манипуляции смыслообразованием [Арзу ман ян 2018].
Тем самым, сам феномен информационной войны переводится не то что в дискурсивную практику мифотворчества, а в игру ума аналитиков и политтехнологов – кто кого «переинтерпретирует». Это первая парадоксальная особенность подобных информационных войн. Причем, такая особенность, которая, пожалуй, характеризует их главную особенность. Это не только и не столько собственно осуществляемые взаимные информационные, пропагандистские, манипулятивные атаки, сколько именно конфликт интерпретаций этих действий. Интерпретаций, в которых (и за которыми) обозначаются противоборствующие стороны, инициаторы этих атак, а также их мотивация, стоящие за ними интересы.
Проблема «Третьего»
При этом можно говорить о своеобразной загадочности «информационных войн». Примером могут служить события вокруг информационных атак на Ю.М. Лужкова или А.Э. Сердюкова а также вокруг фальсификаций во время выборов в Государственную Думу РФ. Ничего принципиально нового общественность не узнала. Все эти факты, так или иначе, но публиковались в прессе, в блогах, циркулировали в медиа. То есть, все знали, все всё понимали, но – сработало!!!
Или события в Ливии… Разве до этого ничего не было известно о «чудачествах» Муамара Каддафи? О его, мягко говоря, авторитарно-семейных методах управления страной, отношения к проявлениям оппозиционности и инакомыслия? Но почему-то у всех вдруг «открылись глаза» и политическими лидерами ряда стран были сказаны не берущиеся назад слова, за которыми с неизбежностью, последовали санкции.
Эта «неожиданная эффективность общеизвестного» – вторая парадоксальная сторона данного типа информационных войн, за которой, явно скрывается главная пружина этой технологии: почему-то при всех очевидностях она «работает»?
Похоже, разгадка парадокса «неожиданной эффективности общеизвестного» кроется в определении реального адресата информационного воздействия в таких «информационных войнах».
Дело в том, что любой конфликт, даже любой диалог возникают и разворачиваются в присутствии (зачастую неявном, неочевидном) некоего «Третьего» – того, кто все понимает и, в конечном счете, рассудит. Как писал Ж.-П. Сартр, человеческое бытие есть бытие-под-взглядом [Сартр 2000]. Это могут быть Бог, Абсолют, Справедливый Суд, Завет предков, Научная Истина, Исторический Закон Развития, Государство, а при его отсутствии или бессилии – кто-то, кто «в законе». Именно к этому «Третьему» фактически апеллируют обе стороны конфликта, на апелляции к нему они обосновывают свои действия («не мы первые начали»), собирают аргументы неправоты противников и оппонентов.
Получается, что подобная информационная война – это конфликт, представленный в информационном пространстве, имеющий целью активизировать некую группу влияния, инстанцию, лиц принимающих решение… Она направлена не столько на противника, сколько на эту третью инстанцию, стоящую на более высоком уровне, чем стороны конфликта, и располагающую возможностью разрешения данного конфликта. Если это конфликт интерпретаций, то авторам таких интерпретаций надо «переинтерпретировать» противника в чьих-то глазах.
Важно понимать, что речь идет не об аналоге риторических приемов, подобных тем, что применяются сторонами в судебной практике, когда стороны обвинения и защиты обмениваются аргументами, предоставляемыми ими присяжным или суду. В судебной практике и судебной риторике арг ументы подводятся под законы, судебные нормы, строятся умозаключения, из которых следует подтверждение тезиса данной стороны и опровержение тезисов оппонентов. В случае же информационных войн данного типа речь идет не столько о доказательствах, сколько о привлечении внимания и побуждении к необратимым действиям.
Для пояснения можно воспользоваться аналогией со стратегией продвижения в маркетинге, реализация которой складывается из трех компонентов воздействия на потребителя: public relations (общей информации об организации, ее деятельности, товарах и услугах), рекламы (возбуждающей интерес к конкретной продукции) и стимулирования продаж (когда организуются ситуация и акция непосредственного потребления). Помимо прочего, различие между PR, рекламой и стимулированием продаж состоит в интенсивности и концентрации коммуникации. В этом плане информационные войны рассматриваемого типа напоминают именно акции стимулирования продаж.
В результате интенсивности и концентрации подачи информации становится неприлично, несправедливо оставлять фактам статус «полуправды», слухов, игнорировать их. Обнародование фактов придает им такую степень publicity, когда не просто «все говорят», а когда «нельзя замолчать», когда уже «надо действовать».
Но где предел, где порог перехода от слухов, отдельных публикаций, дискуссий в блогосфере в некое новое качество? И каков тот институт, который оправдывает действия, обусловленные этим «новым качеством» ситуации?
Информационные войны и социальные сети массового общества
В этой связи стоит обратить внимание на некоторые особенности современного информационного массового общества. Базовым концептом, характеризующим современное общество, систему отношений в нем, бизнес, науку, политику (как публичной, так и не очень) выступают сети. Сетевой тип связи существовал всегда: от семейных отношений и землячеств до мафии и субкультур. Однако ряд особенностей современной цивилизации, прежде всего, новые информационно-коммуникативные технологии, вывели сетевые отношения на первый план.
Практически все формы социальной активности предстают как проектная деятельность, когда проект выступает поводом активизации некоего фрагмента сети, результатом чего становится поддержание и дальнейшее развитие данного фрагмента социальных сетей. Недаром для характеристики современного общества используются такие выражения как информационное и постинформационное общество или даже – проектно-сетевая цивилизация [Болтански, Кьяпелло 2011].
Из теории и практики PR хорошо известны условия, при которых информация становится новостью. Это должно быть а) что-то важное для широкого круга людей (обычно это экзистенциальные и прочие угрозы благополучию), б) что-то, к чему имеют отношение известные люди, в) что-то, вызывающее скандал.
В современном мире журналисты собирают не более 12–15 % информации, циркулирующих в медиа. Остальная информация предоставлена или инициирована. Более того, о свыше 40 % событий, о которых сообщается в медиа, можно утверждать, что не потому о них сообщается, что они произошли, а они потому произошли, чтобы о них сообщалось. Не потому нам показывают по ТВ, как президент почесал у бычка за ухом, что он это сделал, а он сделал это для того, чтобы нам это показали. Замечательные примеры такого рода «событий» давал «новостной» ряд, связанный с деятельностью В.В. Путина на посту главы Правительства: усыпление усыпленной тигрицы, стрельба из гарпунной пушки по китам, тушение пожара, добывание со дна моря античных амфор и т. п.
Поэтому, чтобы вызвать интерес, привлечь внимание в этом «плоском» сетевом мире, должно произойти некое Событие, запускающее волну общественного интереса. Особую роль играют экзистенциальные угрозы (природные катаклизмы, техногенные катастрофы, экономические и политические кризисы, военные угрозы). Особенно чутко к ним современное массовое общество, в силу сложности технологий, чрезвычайно уязвимое для таких катаклизмов. Причем – в силу глобализации экономического, информационного и политического пространства – в глобальном масштабе.
Можно даже утверждать, что современное массовое общество есть общество алармическое, если не общество хоррора. Что может использоваться и используется в целях политических манипуляций. Общество, приведенное в состояние хоррора, тотальных угроз безопасности, оказывается весьма удобным и пластичным для манипуляции. Примерно именно это мы и имеем в современной России. Примеры слишком очевидны.
Шумное паблисити, привлекающее всеобщее внимание, однако, только полдела.
Роль «большого события»
И тут мы подбираемся к сути дела. Рассматриваемый тип информационных войн – это не просто слухи, отдельные публикации, информация в блогах. Это – некий широкий резонанс в общественном мнении, бьющая в глаза очевидность, возникновение новой реальности, к которой можно апеллировать как факту. И эта новая реальность медийна. Не просто в духе М. Маклюэна «message is media» [Маклюэн 2007], или Н. Лумана – как порождение рефлексивной реальности [Луман 2012], а именно сама реальность, «большое событие» в медиа, задевшее интересы того самого «Третьего», апелляцией к которому, по сути, и является информационная война, и без учета которого разрешение реального конфликта невозможно.
Реальный адресат такой информационной войны – именно этот «Третий»: государственные структуры, властная группировка, лица, принимающие решение… Иногда информационная война дает новое позиционирование хорошо известного факта, стимулируя принятие решение, или демонстрируя, что решение зреет, а то и принято, что уже «можно». Именно так, похоже, и было в случае с Ю.М. Лужковым, «разоблачающая» информационная атака на которого (и его супругу) стала основанием принятия Президентом решения об отставке многолетнего мэра Москвы как «утратившего доверие». Или – показанный по центральным каналам ТВ сюжет о проведенном глубокой ночью обыске у работницы аппарата Министерства обороны РФ. Причем на кухне в ее квартире следователи обнаружили самого министра в домашнем халате.
Отдельного рассмотрения заслуживают случаи, когда «Третий» – инстанция к которой апеллировала информационная война – решение не принимает (как это было в упомянутом случае с М. Саакашвили). Тогда ситуация зависает. Или решение принимает некий возникающий другой «Третий», и конфликт разрешается вмешательством этой новой силы. Например, революцией, или внешней оккупацией.
Кровавые этнические чистки в Сербской Краине Боснии, возбудившие мировую общественность; попытка самосожжения молодого человека в Тунисе; «тысячи» расстрелянных режимом Каддафи, – эти события вытеснили все прочие новости в медийном пространстве, создали некую новую реальность, в апелляции к которой главами ведущих держав мира были сказаны такие слова, взять обратно которые было невозможно – значит, за ними должны были последовать действия. Он и последовали, во всей своей неоднозначности.
Цепочка событий в Тунисе, Египте, Ливии, Иордании, Бахрейне, наконец – в Сирии показывают, что главными акторами этих событий являются два главных центра исламского Востока, претендующие на лидерство: суннитско-вакхабитская Саудовская Аравия и шиитский Иран. Но череда создания Событий была апелляцией к активным действиям стран НАТО, прежде всего – США и Франции, сыгравших ключевую роль в обеспечении смены политических режимов. Можно было предполагать, что за этим должна последовать инициация волны антиамериканских настроений. Она и последовала – вокруг сожжения американскими военными в Афганистане нескольких экземпляров Корана, которые использовались заключенными для переписки. Это Событие дало импульс новой информационной войне с апелляцией уже к исламскому миру с целью его дистанцирования от Запада.
Анализ событий в исламских странах Севера Африки и Ближнего Востока показывает, что ключевую роль в событиях и международной реакции на них сыграли не столько новые информационно-коммуникативные технологии внутри конкретных стран, сколько формирование внешнего информационного контекста в глобальном информационном пространстве. Именно этот контекст создал и создает некую необратимость и задает вектор развития. Тогда как, для сравнения, кровавая бойня тутси и хуту в Африке, в которой погибли миллионы людей, не стала предметом озабоченности мирового сообщества. Просто потому, что эта бойня не попала в медийное пространство, не стала Событием. А не произошло это по одной причине – не было того «Третьего», которому это Событие можно было бы адресовать.
Очевидно, этим и объясняется как интерес к «информационным войнам», так и эффективность этой информационно-коммуникативной технологии в политическом процессе. Так же, как, наверное, и важность средств массовой коммуникации как политического института. Кто его контролирует, тот и держит в руках ключ к проектно-сетевой политической реальности.
Главный конфликт вокруг этого контроля над «постинформационным Третьим» – конфликт государства и гражданского общества, определяющий качественную палитру специфики современных обществ. Но вопрос не только в прямом контроле. Кто прорвался, создав Событие, кто определил новостную повестку дня, тот уже добился существенного результата на пути к победе. Яркими подтверждениями этого являются выход футбольных фанатов на Манежную площадь в Москве в 2010 году, формы гражданского протеста между выборами в Государственную Думу 2011 г. и президентскими выборами 2012 г., события 2020 года в Беларуси.
Так противостояние участников гражданского протеста против фальсификаций на выборах в Госдуму (и примкнувших к нему оппозиции – внесистемной и отчасти системной), с одной стороны и политического режима – с другой, во многом свелось к созданию новостных поводов – Событий: митингов, шествий, автопробегов… При этом, если оппозиционные митинги, фактически, были off line продолжениями активности on line возникших сообществ, то акции их противников организовывались по инициативе «сверху».
В результате выявился определенный предел такой технологии разрешения конфликта. Агрессивная атака властей, обвинения в стремлении к захвату власти, запугивание общества «оранжевой революцией», стравливание рабочих и интеллигенции, жителей провинции и столиц, привели к тому, что движение за честные выборы, возникшее как гражданское движение, целью которого было формирование легитимных институтов государственной власти, стало политизироваться. С точки зрения развиваемого подхода, произошла «эволюция "Третьего"». Если первоначально протест был адресован самой государственной власти, то постепенно он втягивался в рамки избирательной кампании по выборам Президента. И в этих условиях борьба за создание новостных поводов стала приводить к спорам вокруг численности участников этих акций («у кого митинг больше»), вырождаться во взаимные обвинения и инвективы, типичные для избирательных кампаний. В этой ситуации ключевым Событием могли стать сами президентские выборы, выявленные манипуляции на которых способны дать уже новые импульсы формирования российского гражданского общества, перевести эти импульсы на качественно новый уровень.
Однако развитие событий приобрело несколько иной характер. И ряд особенностей этой динамики становится ясным именно в терминах развиваемого подхода к пониманию природы информационных войн. Так, итоги думских выборов 5 декабря 2011 года стали толчком для развития масштабного информационного конфликта, вышедшего за рамки избирательной кампании. Все участвовавшие в выборах партии, в целом, были согласны с их результатами: ЛДПР и Справедливая Россия на следующий день после выборов поздравили своих кандидатов и избирателей с прохождением в Государственную Думу. Но все же, 5 декабря стало Большим событием.
Протестное движение, возникшее после думских выборов в РФ и президентских в Беларуси носило гражданский характер. В терминологии информационной войны с фальсификаторами выборов это была апелляция к государственным институтам власти по обеспечению легитимности новых властных инстанций, наказания виновных в выявившихся фальсификациях. Моментом истины стал демонстративный отказ политического режима в учете этих требований. Оказалось, что «Третий», к которому апеллировали избиратели, оказался их противником.
И это стало моментом истины, когда общество поняло – с какой властью оно имеет дело, а власть поняла реальное отношение к ней, как и то, что общество поняло, что она поняла… В результате последовавшие за этими событиями президентские выборы предстали слаболегитимной процедурой, а гражданский конфликт стал приобретать все более политизированный характер, крайне обострившийся к процедуре инаугурации в начале мая 2012 года.
А поскольку одна из сторон конфликта, которая узурпирует позицию «Третьего», вряд ли может ли победить в конфликте с помощью рассмотренного нами типа информационной войны интерпретаций, конфликт приобретает совершенно иную конфигурацию.
Некоторые следствия
Таким образом, можно сформулировать главные особенности рассмотренного типа «информационных войн», выделяющих их в специфическую технологию формирования и разрешения информационных конфликтов:
– это не только и не столько взаимные пропагандистские, манипулятивные атаки, сколько конфликт интерпретаций, в которых обозначаются противоборствующие стороны, инициаторы этих действий, их мотивация, интересы;
– реальным адресатом информационных войн является не противник, оппонент, а некий «Третий» (группа влияния, инстанция, лица, принимающие решение) на апелляции к которому обосновывают свои действия противоборствующие стороны, с целью активизировать его действия;
– если это манипуляция, то манипуляция «второго уровня», то есть манипуляция нее только и не столько оппонентом, сколько своеобразное провоцирование, «троллинг» «Третьего»;
– механизмом «активации» «Третьего» выступает Большое событие (возникшее или созданное) в информационном пространстве.
Тем самым, развиваемый подход дает новые возможности анализа не только самих информационных войн, но и политического процесса, их порождающего. Так объясняется эффективность этой информационно-коммуникативной технологии в политическом процессе. Так же, как, наверное, и важность средств массовой коммуникации как политического института. Кто его контролирует, тот и держит в руках ключ к проектно-сетевой политической реальности. Главный конфликт вокруг этого контроля над «постинформационным Третьим» – конфликт государства и гражданского общества, определяющий качественную палитру специфики современных обществ. Но вопрос не только в прямом контроле. Кто прорвался, создав Событие, кто определил новостную повестку дня, тот уже добился существенного результата на пути к победе. Тому много примеров из современной политической активности от публичной политики до политического терроризма вроде акции братьев Царнаевых в Бостоне этом году.
Яркими подтверждениями этого являются и некоторые российские реалии: протестный выход футбольных фанатов на Манежную площадь в Москве в 2010 году, формы гражданского протеста между выборами в Государственную Думу 2011 г. и президентскими выборами 2012 г.
Так противостояние участников гражданского протеста против фальсификаций на выборах в Госдуму (и примкнувших к нему оппозиции – внесистемной и отчасти системной), с одной стороны и политического режима – с другой, во многом свелось к созданию новостных поводов – Событий: митингов, шествий, автопробегов… При этом, если оппозиционные митинги, фактически, были off line продолжениями активности on line возникших сообществ, то акции их противников организовывались по инициативе «сверху».