Однако возникновение электронных социальных сетей, блогосферы радикально изменило ситуацию. И не только потому, что возросло количество информации, изменилось само ее качество. Каждый блогер, каждый пользователь вносит свой контент, свое понимание и свою правду. Если редакции, цензура фильтровали информацию на предмет соответствия принятой или доминирующей картине мира, то теперь такой фильтр на выходе информации практически отсутствует. Современного автора информации интересует не соответствие реальности, а соответствие поставленной перед ним задачи воздействия. А перед троллями, заполонившими мировую сеть, зачастую ставятся вполне конкретный политические и бизнес-задачи провокации, диффамации, в лучшем случае – задачи отвлечения внимания от сути обсуждаемого.
Арсенал технологий дезинформирующей «постправды» достаточно широк: адекватный контент в неадекватном контексте (в духе вертолетной атаки в фильме Стоуна о Путине); ссылки на псевдоисточники; ложная, но яркая поданная информация; «скорректированная» реальная информация; осмеяние;
несоответствие заголовков материалов их содержанию… Эти приемы хорошо известны в рекламе, пропаганде. Поэтому фейки пришли в очень подготовленный для них мир. В этом плане, фермы троллей, ботов и политические ток-шоу решают одну и ту же задачу – рассказывают о фейковой жизни – событиях, не имеющих отношения к непосредственной жизни людей. Но в этом и состоит их роль – отвлечь от реальных насущных проблем, вытеснив из сознания эти проблемы информационным спамом, тем самым, формируя мотивацию к решению фейковых проблем, а в результате – формируя фейковую реальность.
Важно и то, что фейк выражает преимущественно информацию негативного характера: отрицательные факты вызывают больший интерес, чем позитивные – хотя бы в силу безопасности как базовой ценности социогенеза. Поэтому фейковая постправда в немалой степени способствует нагнетанию атмосферы аларма и хорроризации.
Ситуация усугубляется возможностями роботизации и алгоритмизации коммуникативных процессов и практик. Начинается это с элементарного – с работы поисковых систем, когда пользователь редко доходит до сотой ссылки, ограничиваясь ссылками на первой странице, что только закрепляет лидирующее место этих ссылок для последующих пользователей. А изначальный интерес обеспечивается указанными выше факторами, выводя на первые позиции именно фейковый контент. При этом алгоритмизация формирования, подачи и оценки информации вывела в сеть тысячи и тысячи ботов, которые порождают сегодня 60 % трафика онлайн. И жаловаться, предъявлять претензии в этом случае не на кого и некому.
Кроме того, если в традиционном обществе люди полагались на авторитет жрецов, священников, как представителей и интерпретаторов высшей воли, если в обществе модерна они приучались опираться на собственное мнение, то маркетинг с опорой на Big Data смещает авторитетность. Влияние переходит к системам и алгоритмам обработки данных, которые, знают нас и о нас больше и лучше, чем мы сами. Именно на этом строится теория и технология «подталкивания» (nudge), регулируемого поведения в коммерческом и политическом маркетинге [Талер, Санстейн 2016].
Обилие информации и интерпретаций затрагивает не только новости, но историческое прошлое. Раньше на выстраивание исторической памяти, культурной идентичности оказывали влияние наука, образование и искусство, теперь первенство перешло к медиа, транслирующим не только научные, но и квази-и пара-научные смыслы. И, как показала дискуссия вокруг диссертации министра культуры В. Мединского, в категорию «постправды» попадают не только искусство, но и сама наука. И это деструктивно. А когда это становится полноценной технологией на службе у власти, начинаются серьезнеые проблемы как у граждан, так и у самой власти [Минеев 2021; Половинко, Козлова 2020].
Однако неоднозначно выглядит и проблема борьбы с фейками… С особой остротой это выявилось во время коронавирусной пандемии, когда для людей, оказавшихся в условиях карантина основным источником информации стал Интернет. А поскольку экзистенциальные угрозы всегда были и останутся главной новостью для человека и человечества, в сеть обрушился поток домыслов и слухов, которые вызывали повышенный интерес и внимание – особенно на фоне противоречивых заявлений официальных инстанций. Якобы «инсайдерские сведения из компетентных источников» пугали людей дикой статистикой, странными рекомендациями, не говоря о реализации всемирного заговора во главе с Б. Гейтсом по сокращению численности населения. В результате яростного и бессмысленного уничтожения вышек 5G, «распространяющих инфекцию» был нанесен колоссальный ущерб инфраструктуре коммуникации. Поэтому правительства были вынуждены включиться в борьбу с дезинформацией. Первыми такие меры в форме запретов, штрафов и уголовной ответственности приняли правительствча России, Соединенного Королевства, Китая. Спустя несколько месяцев такие меры приняли Иран, Саудовская Аравия, Египет, Турция, ряд Балканских государств. Генеральная Прокуратура РФ регулярно требует заблокировать то ролики о чипировании населения, то статьи о российском происхождении коронавируса, то сетевое сообщество противников самоизоляции, то ролики об узурпации власти олигархами [Генпрокуратура 2020].
В большинстве западных стран мониторинг, контроль и борьба с фейками возлоржены на онлайн-платформы: если предписания не исполняются, то к ним применяются штрафные санкции, доходящие 5 000 000 евро. Еврокомиссия разрабатывает проект законодательного акта Digital Service Act, призванного регулировать прозрачность соцсетей и интернет-компаний.
Однако не всегда такие практики запретов и контроля со стороны провайдеров находят поддержку – иногда они трактуются как ущемление прав и вызов демократии. Поэтому важную роль играет просвещение: как относительно опасности фейков, так в плане навыков фильтрации информациии фактчекинга. По этому пути пошли Нидерланды, Дания, Щвеция. В 2018 году в России военными службами были разработаны Методические рекомендации по разоблачению фейковых обвинений в адрес ВКС России в Сирии [Методические рекомендации 2018].
Некоторые провайдеры и аггрегаторы новостей стали бороться с фейками самостоятельно, без напоминаний и контроля со стороны государства. Первым приступил к такой практике Facebook, затем к нему стали подтягиваться и другие. Ярким примером стала блокировка аккаунтов Д. Трампа, после штурма Капитолия его сторонниками. В России аггрегатор Дзен также занялся очисткой контента от фейков с помощью журналистов [Болецкая 2020].
Важен баланс между нормативным регулированием и саморегулированием.
Современные технологии дают исключительные возможности контроля информационного потока, манипулирования им, а «наличие большого числа дезинформированных людей в обществе является абсолютно разрушительным…» [Gray 2017]. Эта тенденция чревата стрессами и конфликтами. Не стоит забывать, что конфликты (в том числе, международные) вызревают сначала в головах и коммуникации. И если раньше кризисы были обусловлены недостаточностью информации, то в информационном обществе кризис сопровождается (а часто и вызывается) переизбытком информации, транслируемой медиа. В этой ситуации ответственность за отбор и критерии достоверности сместились от источника к адресату, реципиенту, который к этому не готов или даже просто не хочет этим заморачиваться.
Так или иначе, но «постправда» является неизбежным следствием маркетингового подхода в коммуникации: рассказывать не о своих семенах, а о газоне аудитории. А на «газонах» общества массового потребления растут фобии, тревоги, страхи перед будущим, боязнь потерять настоящее. Именно этим ожиданиям и отвечает контент современных медиа, и традиционных, и сетевых. Но важно и то, что маркетинг является не только технологией разработки и реализации политических проектов, но и инструментом анализа, позволяет выявлять проектное содержание происходящего.
Фейки и постправда – вполне обыденное и древнее явление человеческой жизни. Если даже отвлечься от того, что искажение информации и даже обман – главное условие выживания и эволюции [Trivers 2011], то способность создавать фикции и верить им – уникальная особенность человека как вида. Если животные используют коммуникацию, чтобы соответствовать реальности, то человек использует коммуникацию, чтобы создавать новые реальности: деньги, технические системы, протезирование и т. д. Более того, людей не смущает когнитивный диссонанс, они верят в противоречивые вещи: во всемогущего и доброжелательного Бога, допускающего страдание, в свободу воли (в праве и морали) и причинноследственный детерминизм (в медицине) [Харари 2016].
Если же вернуться к постправде и политике, то последняя есть широкое поле применения первой. Говорить так, что даже в одном предложении утверждались противоположные позиции – это не только о Д. Трампе. Поэтому преодоление манипулирования и стрессов, разрешение конфликтов предполагает стереометричное и даже стереоскопичное восприятие информации, возможно, нелинейную культуру получения и формирования более полной картины происходящего и его осмысления. И формирование такой культуры еще только начинается.
Проведенное в данной книге рассмотрение выявило вектор (тенденцию) трансформации социальной коммуникации с акцентирования трансляции социальных (нормативных) значений на презентацию личностных смыслов (эмоционально-оценочных мнений и переживаний). Такая смена акцентуации в публичном пространстве порождает проблему баланса между институтом свободы слова и совести, техническими возможностями их выражения – с одной стороны, и необходимостью жесткого контроля в информационном пространстве, критической массы безответственной информации, несущей угрозы личностной и институциональной безопасности, репутации, другие издержки. Такая ситуация способствует нарастанию недоверия в социуме. Динамика публичного COVID-дискурса продемонстрировала этот дисбаланс и его последствия особенно отчетливо.